В облаке

В облаке Зоя была еще лучше. Облако её фигуру и черты лица делало ещё привлекательнее для мужчин, чем она была на самом деле, да что там для мужчин – для женщин тоже.

Когда Зоя проплывала по коридору Литературного института, студенты, студентки и даже преподы восторженно на неё смотрели. Зоя заплывала в аудиторию и все говорили:
- Ах!

Соломон Маркич, доцент кафедры литературного мастерства, считал Зою особенной ученицей, на которую ректор наложил свою благосклонную длань.

Зоя писала стихи, которые публиковала под псевдонимом Наташа Есенина.
«Ай да, Зоя, ай да я», - думала Зоя, выкладывая в сеть свой новый стишочек. Когда про кота Васю, а когда про Витю с параллельного курса.

Как бы вы не хотели,

Но мы с Витей будем вместе!
Вот так вот! По щелчку!
Как пойду кровавой бестией
По бумажному клочку.

По клочку пойду бумажному,
Да по строчке - пальцы в кровь!
Вот как встречу Витю - важно мне
Встретить чистую любовь,

Как бы вы не хотели.

Недоброжелатели, а именно Аня и Настя, Зое постоянно пытались навредить - проткнуть облако шпильками своих туфелек, выставив их со словами «киа» как каратистки.

Губки Зои так и выпрашивали поцелуя Соломона Маркича, особенно, когда он их сжимала-разжимала, думая о чем-то приятном, о последнем эротическом сне, например. Наташа, то есть Зоя, как вы уже поняли, любила поэзию, больше чем прозу. Поэтому её нравился поэт Сергей Есенин, больше, чем прозаик Соломон Маркич. Поэзия для неё была тем чудесным мгновением, которое являлось, как мимолетное видение, как гений чистой красоты.

Доцент, так звали между собой доцента Соломона Маркича, заметил одну особенность во внешности Зои и эта особенность не давала ему покоя. Ему казалось, что Зоя ему постоянно подмаргивает ресницами. Но она ими просто хлопала – физиология наращенных ресниц. Преломляясь в облаке, ресницы были еще длиннее и гипнотизировали.

Пролетая над гнездом кукушки, над пропастью во ржи, везде, где бы она не пролетала, Зоя собирала восторженные взгляды.

Зоя вплыла в аудиторию, где проходили дополнительные занятия для интересующихся литературой народов СССР и притулилась возле Антоши. Антоша был никто, поэтому она его даже не заметила, думала – рюкзак лежит. Курсы «Литература народов СССР» член редколлегии литературного журнала «Литературный журнал» профессор Моргенштерн, он тоже любил Зою.

На выходе из аудитории, в дверном проёме, Зоя застряла, но ее вытолкнул Алёша. Зоя с ним не разговаривала, даже не здоровалась. Аналогично вёл себя и Алёша, чтобы она вдруг не пзаподозрила, что он за ней ухаживает. Пришлось бы иметь дело с отчимом Зои – инспектором химической промышленности при министерстве. Алёша знал, что если он попробует женщину раз, то захочет снова, и снова. После каждого раза желание угаснет, но через часок-другой будет постепенно нарастать, пока он снова её не попробует.
 
Ещё был Антоха. Антоха - фетишист. Он любил трогать Зоины вещи, на большее не рассчитывал. Однажды он перевозбудился, лапая Зоину расческу, которую она оставила в коридоре на окошке, неожиданно отлетев, и ему пришлось идти в туалет. «Любовь, это наше отношение к получаемым извне впечатлениям», - думал Антоха, трогая вещи девочек; тогда на него накатывал восторг, как если бы рукой трогал саму девушку.

Были и такие, кто хотел Зою понюхать, это была свора маленьких собачат, которые ждали ее появления в коридоре, и, учуяв запах тела и волос, звонко лаяли, пытаясь обратить на себя внимание.

Шариков чувствовал себя собачкой, когда видел Зою, пролетающую в облаке по Тверскому бульвару, становился на задние лапки и вилял хвостиком. Зою не трогало. Бросать взгляд на пустое место она не планировала. Шариков хотел вылезать ей кроссовки, руки, желая получить сочный кусок мяса, но шар летел слишком высоко для такой маленькой собачки. Хотел, чтобы она водила его на поводке, как любимую собачку, сажала на коленочки и гладила животик. Шариков писал Зое любовные письма, которые хранил под матрасом в комнатке общежития литинститута.

Особенно красивой Зоя виделась при приближении к облаку, а издали она не отличалась от других девушек в облаке, а их в институте было несколько. Облако сглаживало все прыщики и трещинки, как фильтр на свадебных фотографиях.

«Дорогая Елизавета Кондратьевна, у вас и друзей-то нет, а вы уже врагов наживаете. Меня поражает ваше умение в моем лице нажить себе врага. Нормальный человек ухажером дорожит, что естессно. Глупость, скажу я вам. Идиотизм!

Вот ваш кучер Никифор, например, подглядев за вами, как вы целовались намедни с другим, сразу побежал на Тверскую-Ямскую кричать, что, мол, барыня - ****ь-с, а до меня сороки на хвосте донесли.

Вы, Елизавета Кондратьевна, душенька моя любезнейшая, тогда и правда - ****ь-с?

Но ежели сиё клевета, то будьте так любезны объясниться. По это причине приду я к вам сегодня ж ночью с пряником и пистолетом, на ваш выбор, чтобы застрелиться, коли правда.

Ваш возлюбленный, купец первой гильдии города Москвы Анатолий Филиппович». - Зоя решила попробовать себя в эпистолярном жанре, написала  письмо в стилистике позапрошлого века, и вылетела на улицу. Впрочем, она опять заснула.

Красота Зои была всеобъемлющая, притягивала студентов с разными взглядами на женскую красоту. Сначала они влюблялись в Зою, затем в её стихи… и страдали. Говорят, были даже суициды, но подтверждений нет.

Однажды ей приснилось, что облако рассосалось. А случилось следующее: проснувшись, Зоя как обычно хотела проплыть на кухню для приёма кофе, но не смогла. Она стала обычной; куда-то пропало её очарование.

А вместо неё какая-то другая девушка летала в облаке по литинституту. Незнакомка проплывала параллельным курсом. И Леша любил другую.

Наташа Есенина положила ручку, закончив писать новеллу. Впрочем, достала снова и дописала:

Я не брошусь в пропасть
С самого высокого моста,
А просто,
Хоть лет до ста
Буду летать, летать, лета...

Не дописала.

«Человек в облаке совсем другой, - думала Наташа, - Облако делает человека цельным, тогда как без облака он фрагментарный. По сути – все мы в облаке, только не каждого видим, в том числе и самого себя».