Вокзал для двоих

  Ветер гулял по платформе, как покинутый любовник, цепляясь за мусор и гоняя пустые бумажные стаканчики. Дасти, старый блюзмен с лицом, изрезанным морщинами, как  дельта Миссисипи старыми руслами, сидел на скамейке, словно выброшенный мешок с углем.  В карманах гулял тот же ветер, что и по платформе.  Обокрали. Чисто. Как будто выпотрошили старую гитару, оставив лишь пустую оболочку.
  Он приехал в этот город, думал, даст концерт, сорвет куш, вернется домой, залатает дыры.  Смешно.  Куш сорвал кто-то другой, а дыры стали только больше.  Домой теперь не на что ехать.  И домой ли это вообще?  Дом – это там, где тебя ждут. А его ждал разве что пыльный стул и полупустая бутылка дешевого виски.  Впрочем, и на виски теперь не хватит.
  Он достал из чехла свою старую, потрепанную жизнью гитару.  Верная подруга.  Единственная, кто не предал.  Пальцы, загрубевшие от струн и времени, пробежались по грифу.  Звук был тусклым, уставшим, как и он сам.  Он и сам был старой гитарой, расстроенной, но еще способной выдать пару блюзовых аккордов.
  В переходе под вокзальными путями царил полумрак и гулял эхом каждый шаг.  Стены были исписаны граффити, как будто кто-то пытался кричать в тишине.  Здесь обитали тени, люди-тени, отброшенные от яркого света жизни.  И среди этих теней сидел парень, совсем молодой, с дредами, собранными в хвост, и с акустической гитарой, такой же потрепанной, как и его собственная.  Парень бренчал что-то невнятное, тихонько напевая себе под нос.  В пластиковом стаканчике перед ним лежало несколько монет.
  Дасти остановился.  В этом парне было что-то… знакомое.  Не внешне, нет.  Скорее, что-то во взгляде.  Пустота, но не злобная, а какая-то уставшая, как у старой собаки, которая уже не ждет ласки, но еще помнит, что такое тепло.
  «Привет», — сказал Дасти, голос прозвучал хрипло, как будто он давно молчал.
Парень поднял голову.  Глаза у него были удивленные, но без настороженности.  «Привет».
«Играешь?» — спросил Дасти, кивнув на гитару.
«Пытаюсь», — парень пожал плечами.  «Так, для себя.  Иногда люди кидают немного».
«Блюз любишь?»
Парень усмехнулся.  «А кто его не любит?  Это же жизнь, только в музыке».
Дасти присел рядом на бетонный выступ.  «Жизнь, говоришь…  Жизнь – это когда тебя обчищают на вокзале и ты остаешься без штанов».
Парень посмотрел на него с пониманием.  «Бывает».
«Бывает, — повторил Дасти.  —  Вот и у меня случилось.  Думал, заработаю на билет домой.  А теперь…»  Он махнул рукой.  «Теперь только вот это осталось».  Он показал на свою гитару.
«У меня тоже только это», — парень кивнул на свою.  «И вот это», — он показал на стаканчик с монетами.  «Но на билет не хватит».
«На билет, может, и не хватит», — сказал Дасти, задумчиво глядя на гитару парня.  —  «А на блюз хватит?»
Парень улыбнулся, впервые по-настоящему.  «На блюз всегда хватит».
И они заиграли.  Сначала неуверенно, притираясь друг к другу, как два старых мотора, которые долго стояли без дела.  Дасти завел хриплый блюзовый рифф, парень подхватил аккордами.  Голос Дасти, прокуренный и пропитый, но все еще сильный, заполнил переход.  Он пел про поезда, которые уходят вдаль, про дороги, которые ведут в никуда, про одиночество и про надежду, которая умирает последней, а может, и не умирает вовсе.
  Люди проходили мимо, спеша по своим делам.  Но некоторые останавливались.  Сначала на секунду, из любопытства.  Потом на дольше, заслушиваясь.  Музыка цепляла, проникала под кожу, рассказывала истории, которые были понятны каждому, кто хоть раз чувствовал себя потерянным и одиноким в этом большом городе.
  Парень подпевал Дасти, его голос был моложе, но тоже с хрипотцой, тоже с какой-то надрывной искренностью.  Две гитары, два голоса, сливались в один поток блюза, заполняя холодный переход теплом и жизнью.
  В стаканчик перед парнем начали падать не только монеты, но и бумажные купюры.  Люди слушали, кивали головами, улыбались, бросали деньги.  Музыка брала свое.  Блюз брал свое.
  Через час у них в стаканчике была приличная сумма.  Хватило на два билета до города, куда собирался Дасти, и еще осталось на кое-что покрепче чая.
  Они сидели в дешевой забегаловке недалеко от вокзала, пили дешевое пиво и смотрели друг на друга.  Парень представился Рэем.  Дасти не стал представляться, просто кивнул.  Не важно, кто он.  Важно, что они сыграли блюз.
«Хорошо получилось», — сказал Рэй, отхлебывая пиво.  «Я и не думал, что так бывает».
«Бывает», — буркнул Дасти.  «Иногда бывает».
«Ты… ты ведь известный музыкант, да?» — спросил Рэй неуверенно.  «Я тебя где-то видел… или слышал…»
Дасти пожал плечами.  «Когда-то был.  Давно это было.  Сейчас я просто старый хрыч с гитарой».
«Не скажи», — Рэй покачал головой.  «Ты играешь…  как будто…  как будто проживаешь каждую ноту».
Дасти усмехнулся.  «А как еще играть блюз, парень?  Если не проживаешь?»
Рэй задумался.  «Наверное, никак.  Это ведь не просто музыка.  Это…  это как разговор с самим собой, только громко».
«Верно говоришь», — Дасти кивнул.  «У каждого свой блюз, своя колея, своя дорога, свой воз и ноша…. И конечно – же: свой перекресток…»
Рэй подхватил: «Про перекресток это точно.  Вот я сейчас на перекрестке.  Не знаю, куда дальше идти».
«А дальше?» — спросил Дасти, глядя в мутное пиво.  «Что дальше?»
«Не знаю», — Рэй пожал плечами.  «Продолжать эту серию можно до бесконечности, а что главное?»
Дасти отставил кружку.  Посмотрел Рэю в глаза.  В глазах парня была та же пустота, но и тот же огонек, что и у него самого.  Огонек блюза.
«Главное, парень, — сказал Дасти медленно, подбирая слова, — главное — это то индивидуальное и глубинное, то, что есть в каждом».
Он помолчал, пытаясь сформулировать мысль, которая крутилась в голове, как старая пластинка.
«Это то, что может родить сочетание слов, звуков, мимики, которое не повторит никто и никогда.  Точнее, повторить-то смогут, но будет это вторично и карикатурно.  Ведь первично то, что родится лишь раз, по наитию, казалось бы из ниоткуда, а на самом деле изнутри, глубоко из-под… Так глубоко, что понять это, пожалуй, невозможно в принципе!  И надо ли?»
Рэй слушал, не перебивая, с таким вниманием, как будто Дасти открывал ему тайну мироздания.
«Есть загадки, которые не стоит разгадывать, — продолжил Дасти.  —  И все споры по поводу того, чем лучше, кто величественнее, кого знают, а про кого и слышать не хотят – это лишь отголоски мелодии, что звучит там, где ее слышит только один человек».
Он сделал глоток пива, поморщился.  Дешевка.  Но сейчас казалось не таким уж и плохим.
«И только он может почувствовать, как в нем рождается нечто новое, мелодия и текст, как новорожденный человек толкается и просится наружу.  Чтобы человек, внезапно для самого себя, тронул струны и произнес слова, и зазвучало то, чего не было раньше никогда и нигде, и это уже будет только его, его собственный блюз…»
Дасти замолчал, уставившись в никуда.  Рэй тоже молчал, обдумывая его слова.  В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь гулом вокзала за окном.
Наконец, Рэй тихо сказал: «Свой собственный блюз…  Понимаю».
Он поднял свою кружку.  «За блюз», — сказал он.
Дасти поднял свою.  «За блюз».

  Они чокнулись кружками, и звук был тихим, но каким-то важным, как звук первой ноты новой песни.  У каждого свой блюз, своя дорога.  И свой перекресток.  Но пока есть блюз, есть и надежда.  Даже на вокзале, даже без денег, даже в самой глубокой тьме.  Потому что блюз – это свет, который рождается изнутри, из самого сердца.  И этот свет никто не сможет украсть…