Глава 12

Когда Хорт распрощался с фабрикой, он верил и надеялся, что никогда более не повстречается с Тёклой Эльснер. Но судьба распорядилась иначе. Случай сыграл с ним непредвиденную шутку.
С новым оборудованием на производстве произошла некая неполадка – что вообще часто происходит с механизмами, которые порой бывают капризны, словно балованное дитя. Возможно, любой достаточно сообразительный механик мог бы исправить поломку, но герр Эльснер, в чьей памяти ещё были свежи недавно оплаченные кредиты, и который трепетал за каждую шестерёнку и лебедку, настоял на том, чтобы осмотр произвёл тот человек, что установил оборудование. Соответственно, послали за Хортом, который счёл своим долгом явиться.  Письмо Эльснера он получил утром, поэтому  назначил Джиакомо Алеста главой своих рабочих на этот день и отправился.
-К вечеру я вернусь, - заявил он при прощании, - и произведу расчёт, так что те из вас, кто работают сегодня последний день, могут не беспокоиться на сей счёт. 
Хорту не хотелось оставлять работу, но письмо Эльснера было составлено в таких выражениях, что ему пришлось подчиниться.
«Последняя партия велосипедов, заказанных военным министерством, нуждается в проверке, - писал Эльснер в очевидном волнении. – Я обязан отправить их к первому сентября. Если мне придётся отступить от контракта, я понесу убытки. Поэтому прошу вас явиться незамедлительно».
Хорт поспешил явиться в ответ на этот отчаянный призыв. На фабрике он оказался в середине дня, и ему сказали, что герр Эльснер ушёл обедать пять минут назад, а вместо себя оставил Миллара.
Через полчаса капризная шестерёнка, - признав своего хозяина, не иначе -  пришла в чувство, а Хорт вытащил часы.
-Полагаю, мне не обязательно дожидаться Эльснера. Если отправлюсь прямо сейчас, успею на двухчасовой поезд.
-Вы правы, но я знаю, что герр Эльснер рассчитывал с вами повидаться. У него есть к вам ряд вопросов.
-Но он не вернётся раньше трёх.
-Верно. Так может вам заглянуть к нему? Это не займёт у вас более получаса, - и быстро добавил, заметив, как нахмурился Хорт, -  вы можете не бояться повстречать кого-то, кого не хотели бы видеть. Как вы знаете, военные покинули Маннштадт.
Хорт постоял мгновенье, глядя себе под ноги, потом поднял голову и спросил, прямо глядя в лицо Миллару:
-Помолвка уже объявлена?
При этом по лицу его пробежала судорога, напоминавшая гримасу.
-Объявлена? Нет. Хотя, конечно, я не могу знать, какие приватные договорённости они имеют между собой.
Хорт презрительно улыбнулся.
-Не хотите же вы сказать мне, что он уехал на пять недель, не обеспечив предварительно за собой свой приз? С его стороны это было бы непрактично, учитывая размер его жалования.
-Не могу утверждать, что он не равнодушен к позолоте своего кумира.
-Что вы хотите сказать? – спросил Хорт с невольным любопытством.
-Да ничего, кроме того, что позолота нравится не всем, особенно если она наложена таким толстым слоем.
-А он из таких, которым не нравится?
-У меня есть причина так думать.
-А я другого мнения, - Хорт всё придерживался своего презрительного тона. – Наши молодые герои в военной униформе обычно так себя не ведут.
-Не скажу за всех. Я говорю только об одном из них.
-Пойду-ка я лучше к Эльснерам, - сказал Хорт, обрывая беседу.
Семейство ещё было за столом, как сказал Хорту слуга, и пошёл объявить о его приходе.
-Инженер? Герр Хорт?
Герр Эльснер суетливо оторвался от телячьей котлеты и велел просить подождать.
-Я присоединюсь к нему через минуту.
-Но, Фердинанд, - в ужасе остановила его жена. – Ты же не собираешься уйти, не дождавшись второго блюда? Возможно, герр Хорт тоже ещё не обедал – где твоё гостеприимство?  Почему бы не пригласить его? Вы можете спокойно побеседовать за едой.
-Это правда, но… - Эльснер бросил взгляд на Тёклу и видимо заколебался. Наконец он решился и произнёс своим выверенным тоном:
-Скажите герру Хорту, что я прошу его присоединиться к нам за обеденным столом.
К чему, действительно, было бояться этого человека, который в своих поступках оказался вполне безвреден. К тому же, какие бы сомнения не имел герр Эльснер в отношении намерений лейтенанта, в чувствах Тёклы он не сомневался.
-Вот и отлично! – сказала обрадованная фрау Эльснер. Ничто так не расстраивало её щедрую натуру, как мысль о том, что кто-то остался без обеда – на основании собственного опыта, она считала это подлинным несчастьем. К тому же, Хорт всегда был ей интересен своими речами, к которым она внимательно прислушивалась во время его бесед с Тёклой. Когда она слышала о том, что так много людей в мире имеют так мало еды, она одновременно ужасалась и сострадала.  Она не могла не испытывать симпатии к защитнику этих бедных людей, и было время, когда она даже не имела ничего против ухаживаний Хорта за её дочерью. То время осталось в прошлом, но ведь это не причина, по которой молодой человек сегодня должен остаться голодным.   
Получив приглашение, Хорт некоторое время колебался, не зная как поступить. Лицо его оставалось невозмутимым, но сердце бешено колотилось в те полминуты, в которые он принимал решение. Он знал, что если он скажет «да», то в следующие две минуты увидит Тёклу – и так близко – и эта перспектива казалась ему одновременно невыносимой и притягательной; если же он скажет «нет», то возможно никогда её больше не увидит. Не было никаких других препятствий, кроме его воли, так как он знал, что даже если отправится в путь на последнем поезде,  всё равно будет к вечеру на месте.
-Я приду, - сказал он после паузы.
Тоска и любопытство, подстёгнутое беседой с Милларом, заставили его принять это решение.
В столовой его встретили тревожные расспросы Эльснера, радушные улыбки хозяйки и смущённое приветствие Тёклы, которая, как только услышала о том, что Хорт у них в доме, начала крошить хлеб с выражением беспокойства, необычного для её всегда безмятежного лица.
-В порядке, вы говорите? – настаивал Эльснер.
-В полном.
-Чудесно, чудесно! Иоганн, подайте суп герру Хорту. Позвольте, я налью вам вина. – Лучась радостью, герр Эльснер собственноручно наполнил бокал для гостя.
-Так, стало быть, не будет задержки? Ещё сегодня утром мне опять напомнили о скорейшей отправке партии.
-Ни малейшей задержки. Военное ведомство может не беспокоиться.
-Чудесно! Тут не только военное ведомство. У меня множество заказов из других мест. Мне передавали, что многие специально учатся езде на велосипеде, чтобы следовать за армией.
-Ну а мы сами, увидим ли наши собственные велосипеды, в таком случае? – с улыбкой вмешалась в разговор фрау Эльснер.
-Почему бы и нет. Хотя велик шанс, что нам удастся увидеть только армейский хвост.
Неуклюжая попытка пошутить свидетельствовала о хорошем настроении герра Эльснера.
-Так вы тоже хотите увидеть это зрелище? – спросил Хорт, стараясь смотреть только на фрау Эльснер.
-О, конечно! Это самые грандиозные манёвры на моей памяти. Мы мечтаем увидеть их, Тёкла и я. Тем более, что это недалеко от Маннштадта.
Хорт ничего не сказал, но следующую ложку проглотил с трудом, так велика была волна возмущения, поднявшаяся в нём. Он, конечно, знал о том, что на арену военных действий приготовляется отправиться множество экскурсий, ведь для обывателей такой спектакль с участием военных был привлекательнее даже премьеры оперетты, но что касается Эльснеров… тут он подозревал другую подоплёку. Украдкой он бросал взгляды на Тёклу, и ему казалось, что он видит смущение на её лице. Он ясно видел, что прошедшие месяцы изменили её, не до такой степени, как утверждала её мать, но в достаточной мере, чтоб это стало заметно: прежде всегда спокойное, теперь её лицо туманилось заботой. Но он хорошо знал, что тоскует она не по нему.
 -Я согласен с герром Эльснером, - сказал он с вымученной улыбкой на бледных губах. – велик шанс, что вы не увидите ничего, кроме клубов пыли и, может, нескольких чумазых патрульных разъездов. Манёвры – это не парад, и чем они масштабнее, тем труднее что-либо понять сторонним наблюдателям. 
-Именно так, поэтому я и не питаю завышенных ожиданий. К тому же не думаю, что размещение в Рейзинге, которое мы планируем, так уж удачно. Но поскольку таково желание моих жены и дочери, … то есть, я хочу сказать, из чувства патриотизма, я решился на это.   
Последнюю поправку герр Эльснер сделал из врождённой осторожности. После обеда пили кофе в гостиной, и Хорту неожиданно представилась возможность излить горечь, копившуюся в нём. До сих пор он ни разу не обратился к Тёкле прямо, да и не собирался этого делать, но обстоятельства повлияли на его решимость.
Герр Эльснер удалился, чтобы переодеться перед возвращением на фабрику, а фрау Эльснер была вынуждена выйти по неотложной хозяйственной надобности, ведь она, как истинная немка, сама вела свой дом. И так, к собственному ужасу, Хорт обнаружил себя наедине с Тёклой. Она, казалось, тоже сильно встревожилась, что было понятно по румянцу, залившему её щёки, а также паническим взглядам, что она бросала на дверь, словно собираясь бежать. На какое-то мгновенье он даже почувствовал жалость, которая, однако, быстро сменилась чувством горького удовлетворения при виде её мучений. Оно же заставило его отложить книгу, которую он было взялся перелистывать, и подойти к ней.
-Позволено ли задать вам вопрос? – спросил он внешне спокойно, но с колотящимся сердцем. Когда же Тёкла неуверенным голосом ответила «конечно», он, склоняясь к ней, спросил, понизив голос:
-Вас уже можно поздравить?
Не одно только желание повернуть нож в её ране владело им. Его подстёгивало также неукротимое болезненное любопытство. Отсутствия публичного уведомления было ему недостаточно, он хотел знать точно, из её уст.
Вот сейчас ему должно было бы стать стыдно. Со своего низкого кресла Тёкла подняла на него глаза, полные упрёка и непролитых слёз, еле удерживаемых. Но он почувствовал не стыд, не жалость, а восхищённое удивление – он ведь позабыл, насколько она красива. С близкого расстояния он видел, как глубок синий цвет её глаз, как безупречна кожа. С яростью он вновь подумал, что она цветёт не для него. Он с трудом удерживался, чтобы не схватить её в объятия, не прижать губы – один только раз! – к её пухлым детским губам. 
-Поздравить? – пробормотала она.
-Думаю, не надо объяснять, о чём я. Я работаю не в Маннштадте, но новости достигли и меня.
-Тогда это неправильные новости. Не с чем поздравлять. Ничего и не было, то есть … я хочу сказать …
-Не было? До сих пор? Удивительно, до чего слепы некоторые люди!
Хорт засмеялся неприятным смехом, и тут герр Эльснер отворил дверь.
Нелогичное чувство облегчения овладело им. Ничего и не было! Никакой частной договоренности, о которой толковал Миллар. Это не женщина не хотела, не хотел мужчина. Хотя чем это могло помочь лично ему? Его ревнивому взгляду было ясно, что она ждала лишь одного слова его соперника. С этим пониманием он и покинул дом Эльснеров.
«Она даже не пытается скрыть своё чувство. Бегает за ним открыто, на глазах всего света, - говорил он себе. – Чтобы увидеть своего героя хотя бы мельком, она готова заставить своих родителей жить неделю в какой-то убогой гостинице, где бедная фрау Эльснер рискует умереть от голода».
В таком расположении духа он и прибыл к месту своего назначения, где его рабочие как раз начали собирать свои инструменты. Многие из них, резервисты армии, отзывались на манёвры и должны были получить теперь расчёт за несколько недель работы. Удручённо  пересчитывали они свои монеты.
-Моим пяти ребятишкам этого хватит ненадолго, - проворчал светлобородый отец семейства, самая борода которого должна была назавтра быть принесена в жертву армейскому уставу. 
-А ты разве ожидал, что хватит? – раздражённо спросил Хорт, всё ещё под впечатлением тягостного для него дня. – Что значат нужды твоих мальцов по сравнению с нуждами армии?
-Да, но зачем армии именно я? И без меня народу хватает!
-Из нас никто не избегнет той же участи в свой срок, если, конечно, у нас не окажется влиятельных друзей или достаточно денег в мошне, чтобы смягчить сердца начальства. Но у тебя, приятель, нет ни того, ни другого, так что придержи язык, надевай униформу и не болтай тут про своих ребят. Пока они не годны в рекруты, кто возьмёт их в расчёт! Сейчас про них никто наверху и не вспоминает, но подожди, пока им не исполнится двадцать, тут-то их быстро отыщут, вот увидишь!
-Как же жестоко, - вздохнул самый молодой из рабочих, тот самый румяный воздыхатель Мариэдль. Он имел все основания ожидать, что его отыщут не далее как на следующий год, тем самым разлучив с возлюбленной.
-Жестоко, но так нам и надо, раз мы такие бараны, что покорно подчиняемся.
-Так что ж нам делать-то?
-Мы можем сделать так, что армия – все армии на свете - станут попросту ненужны, - вмешался Алеста, чьё мрачное лицо выдавало его особый интерес к предмету беседы.
-Правда можем? – спросили недоверчивые голоса, и все взгляды устремились к Хорту.
-Кто ещё сделает, кроме нас? Разве мы сами – не армия? Не мы ли плоть и кровь армии? Нация – это мы, и армия может существовать только по воле нации. Если нация заявит, что её плоть и кровь не должны более использоваться таким недостойным, таким подлым образом, то армия перестанет существовать.
Хорт говорил с редким даже для него бунтарским запалом. Вряд ли это было благоразумно, но в тот момент перед его умственным взором всё ещё стояло лицо Тёклы, чью сияющую красоту он сегодня увидел словно в первый раз, и жало ревности жалило его так жестоко, что он не мог трезво взвесить свои слова. 
-Нас слишком мало – заявлять что-нибудь, - подавленно сказал один из резервистов.
-Сейчас мало, но будет становиться всё больше, если каждый начнёт действовать согласно своим убеждениям.
-И каким же образом мы заявим о себе?
-Есть много способов, - сказал Алеста, бросая вокруг угрожающий взгляд.
Кто-то из рабочих скептически покачал головой.
-Не знаю, как у вас там в Италии, но организовать мятеж здесь чертовски трудное дело. Тебе не позволят не то, что выхватить саблю из ножен, но даже бросить косой взгляд на офицера, мгновенно будешь арестован. 
-Да, нары тебе будут обеспечены, - согласился Хорт, носком сапога раздавливая траву.
-Кто говорит об открытом мятеже? – Алеста ничуть не смутился.
-Что же тут может быть другое? Всё опасно.
Итальянец вскинул обе руки в театральном жесте презрения.
-Ну, если вы так печётесь о безопасности, что боитесь моргнуть в присутствии полицейского, то отправляйтесь служить на два года, и пусть отряды топчут ваши возделанные поля.
-Да, поля … верно, поля страдают, - согласились некоторые из слушателей.
-И всё на благо страны, - сказал Хорт, горько усмехаясь. – ну, или ради её величия. Что скажут о нас другие нации, если мы не представим им наше ежегодное грандиозное военное шоу? А что скажут наши молодые лейтенанты, если им не выпадет шанс покрасоваться во главе своих отрядов и промчаться галопом по вашим полям или что там ещё попадёт под копыта их лошадей, - не всё ли равно! - лишь бы молодые дамы одарили их улыбкой? 
-Зато нам не всё равно! Только вчера Франц Бентлер рассказывал мне, что им в Голдштейне пришлось выкапывать картошку незрелой, вернее то, что от неё осталось, потому что по полю промчался взвод. Они собираются просить возмещения убытков, но кто знает, получат ли они хоть что-нибудь? И вся мука на мельницах была забрана для армии, так что людям приходится ездить за хлебом в Рейзинг. И в каждом доме квартируют солдаты! Кому это понравится?
-Не скажи! – зло рассмеялся Хорт. – Женщинам очень нравится! Куда ни глянь, везде униформа! Да вашим сёстрам и жёнам наверняка кажется, что они очутились в раю! Вот только рай этот влетает нам всем в хорошую копеечку, друзья мои, и хорошо ещё, если платим деньгами, а не собственной честью. В картофеле ли одном дело? Каждая кружка пива, каждая трубка табака, соль, которой вы солите суп и всё остальное, без чего не живёт даже самый бедный человек, почему всё так дорого? А потому что налоги! Налоги! А почему налоги так раздулись? Потому что военные расходы! Не будь этого прожорливого чудища, мы жили бы в благоденствии и покое – и так и будет когда-нибудь, если не на нашем веку, так наши дети и внуки это увидят! Когда-нибудь терпение людей лопнет, несмотря на всю их трусость, и они скинут ярмо! 
-Да! Так и будет! – пронёсся всеобщий ропот. Все взоры были с увлечением устремлены на оратора, его бледное лицо и горящий взор, и никто не догадывался, что источником его необычайного вдохновения сегодня была сердечная мука.
Стемнело, когда, наконец, он их оставил, но они всё не расходились, всё толпились у насыпи вокруг фигуры в центре, которая отчаянно жестикулировала и что-то убеждённо говорила таинственным шёпотом.