Приступ

Глава -- 30

После событий с Оливией прошёл месяц, она вернулась к прежней своей жизни, а Костолом был переведён в другой город, в психиатрическую клинику закрытого типа, на пожизненной основе. Оливия приходила навещать своих спасителей в палату 313, где ей рады были все без исключения. Время шло. С каждым прожитым днём состояние Сироты становилось незначительно хуже. Он меньше улыбался и больше уходил в себя. Его состояние не могло меня не беспокоить, и с наступившим утром я сложила с себя полномочия дежурного и направилась в свой кабинет. Вызвав медсестру, попросила её экстренно доставить ко мне в процедурную беспокоившего меня больного, и словно вспоминая тот первый миг со дня нашей встречи, я приготовилась к худшему — не понимаю, почему меня не покидала тревога, с каждой минутой всё сильнее терзала мою душу.

Ровно в одиннадцать часов утра по двери раздался уже знакомый и родной стук, после чего, не дожидаясь приглашения войти, Сирота сам открыл дверь и зашёл в кабинет. Поприветствовав друг друга, он в привычной манере прошёл за рабочее место и присел за стол.

— Рада вас видеть. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, доктор, чувствую себя хорошо.

— Буду с вами откровенна: в последнее время мне не нравится ваш вид. Вас что-то беспокоит? Может, что-либо болит?

— Нет, я вполне здоров, доктор.

— Как провели эти несколько дней?

— С безумным интересом наслаждался спором моих друзей. А после нас навестила Оливия: все были ей рады. Она принесла гостинцы — вору новые четки из слоновой кости, а также совсем немного табака для Железного Иосифа. Только прошу вас, доктор, не говорите никому. Эти люди заслуживают большего.

— Не волнуйтесь, никто не узнает.

— Спасибо, доктор.

С этими словами благодарности пациент стал закатывать глаза, кожа молниеносно потеряла привычный цвет, побледнев за доли секунды. Вследствие чего он соскользнул со стула и свалился на пол, внезапно отключился и, закатив глаза, подобно покойнику, затаил дыхание настолько долго, что сердце перестало биться.

Испугавшись, я стала пытаться вывести его из данного состояния. Но мои усилия были тщетными, а приёмы первой медицинской помощи не приносили результатов. Понимая, что теряю драгоценное время, которое было на исходе, я бегом направилась к двери, чтобы крикнуть сестру, дежурившую в коридоре. Добежав до двери и не успев прикоснуться к рукоятке полотна, как из-за спины послышался незнакомый, нечеловеческий голос — из уст лежавшего без сознания пациента. Язык был бесподобно красивым и божественным на слух. От напавшего волнения, в страхе обернувшись в сторону Сироты, который пластом лежал без сознания и разговаривал с кем-то по ту сторону реальности. Медленными шагами подойдя к нему, я стала осматривать больного, тем самым никак не могла обнаружить пульс, а зрачки были сужены, на лице был признак смерти, но, несмотря на это, он продолжал разговаривать на непонятном языке — вернее, вести диалог с ощутимыми на слух паузами, между которыми он выслушивал чей-то голос. Не понимая, что делать дальше, от наступившего волнения и страха, звать на помощь или же не вмешиваться, как в этот миг впервые в жизни я почувствовала и ощутила чьё-то прикосновение. Какой-то внутренний голос, непонятный моему разуму, всё твердил моему сердцу одно и то же:

— Дочь моя, не буди сына моего, не гони сны прочь его.

С этими словами я почувствовала лёгкость, и смятение стало покидать моё сердце и душу. Но даже в такую минуту, не забывая о том, что я врач, машинально потянулась к столу и, достав диктофон, включила его, с чем стала записывать непонятный и неизвестный доселе язык человеку. Запись длилась ровно семь минут, после чего настала тишина, вслед за которой Сирота воскрес и, без всякого усилия, встал, как ни в чём не бывало. Самостоятельно поднявшись с пола, привычной ему манерой школьника сел на свой законный стул и положил руки на рабочий стол, застыл в ожидании.

Без единого слова, с осторожностью обойдя вокруг стола, я присела напротив него и, увидев его прежнее наливающееся кровью лицо, с осторожностью вступила в диалог:

— Вы потеряли сознание. Что произошло?

— Он призвал меня. Сказал, что скоро на одной из остановок ко мне прибудет транспорт, где я смогу получить долгожданный билет.

— Кто он?

— Таинственный голос.

— Вы меня напугали. Я направлю вас на обследование. Завтра же утром сдадите все анализы.

В тот день я не стала доставать Сироту своими вопросами, поскольку случился некий перелом в его сознании, и этого нельзя было не заметить. Но главное — необходимо было удостовериться, что после случившегося приступа его здоровью ничего не угрожает. Подготовив все необходимые бумаги и написав направление, тем самым известив процедурную о срочном исследовании больного на принадлежность к болезни, по ходу переговорив с докторами, обследование было решено назначить на завтрашнее утро. Передав Сироту в руки медицинского персонала, попрощалась с ним. Я же, узнав от знакомых номер телефона, связалась с неким доктором наук в области лингвистики и давно утраченных языков мира, с которым, договорившись, стала с нетерпением ждать мига нашей встречи.

К обеду того же дня я предстала перед тем доктором наук, поприветствовав его, без лишних слов включила запись с диктофона. Данный человек, прослушав непонятный язык, стал прокручивать запись раз за разом, после чего живо поднявшись с кресла, направился к полкам и достал оттуда некую книгу, с аккуратностью стал сдувать с неё образовавшуюся от времени пыль. Приведя её в должный вид, он снова вернулся за стол и торопливо открыл книгу, стал усердно что-то искать. Его молчаливые действия длились достаточно долго, что стрелки висевших на стене старинных часов совершили целый оборот, после чего, достав платок и положив его в ладонь, он заговорил:

— Поразительно, но это точно язык мёртвых.

С первыми его словами я уже поняла, что разговор будет непростой — и даже, быть может, сверхъестественный. Взглянув на него изумлённым взглядом, я произнесла в ответ:

— Я не понимаю вас.

— В девятнадцатом веке в Месопотамии археологи обнаружили гробницу, в которой покоились жрицы. В гробнице была обнаружена стелла с алгоритмом азбуки мёртвых. Мёртвым или божественным называли тот язык потому, что его носитель внезапно терял сознание и, через наступившие минуты транса, начинал разговаривать нечеловеческим голосом на безумно красивом диалекте с самим Создателем. После чего, вступивший в диалог с Господом, через девять дней отходил в мир иной. В древнем мире считалось, что подобными действиями Господь отзывает прощённые души и освобождает их от жизни, даруя им смерть и свободу.

Удивительно, но данный человек описал приступ Сироты с поразительной точностью, и то, о чём он говорил, усиливало моё и так тревожное состояние. Осмыслив каждое сказанное им слово, я снова вернулась в разговор:

— Освобождает от жизни… Вы хотите сказать, что мир, в котором мы живём, — это тюрьма Господа Бога?

— Мир он самый настоящий. Я имею в виду нашу плоть.

Ответы доктора наук поразительным образом совпадали с убеждениями моего пациента. Что это могло означать? Неужели убеждения больного имели научное объяснение? Если да, то мне хотелось узнать как можно больше от этого постаревшего знатока истории, который смог завладеть моим любопытством с первой минуты нашей встречи.

— Могу я узнать: вы говорите о мифе или о теории, которую следует воспринимать должным образом?

— Я готов подписаться под каждым своим словом, коллега.

— Как такое возможно? А как же человек? Библия? Все те ценности, которые сопутствовали человеческому роду на протяжении времён?

— Вы об этом? Нет никакого человека, есть совершенная ёмкость для искупления того или иного преступления, куда, в знак наказания, помещается некая сущность, называемая душой, — возможно, бессмертная, а может и нет. Касательно Библии: ей всего-то пару тысяч лет, а миру — миллиарды. Потому не может младенец в лице Библии учить напутствиями мир в лице старца. Библия — это полностью человеческая задумка, ради хорошей жизни определённого строя, сформировавшегося общества, и она ничего общего не имеет с небесами.

Доктор трактовал всё очень убедительно, будто знал наверняка, как устроен окружающий нас мир. Но как могло так произойти, что моя душа — затворница в собственном теле, которая вовсе оказывается неким чуждым для меня сосудом для искупления? Искупления от чего? Наверное, ответы на мои вопросы лежали в истории прожитых дней Сироты, который, по теории доктора, должен был уйти из жизни ровно через девять дней после приступа. Если и вправду Сироте осталось самую малость, и то, о чём говорит знаток, свершится на деле, — в моей голове творилась неразбериха: я запуталась — позволить ли себе излечение пациента или превратить его в историю поиска истины мироздания жизни? Возможно, мне не стоило заходить так далеко, но назад дороги уже не было. С чем я продолжила задавать интересующие меня вопросы.

— С трудом укладывается в голове, что моя истинная сущность заключена в собственном теле.

— Люди недовольны собственной плотью, а порой она им ненавистна. Особенно это проявляется в подростковом возрасте. Молодые люди зачастую презирают свой внешний вид, а со временем привыкают к телу, но, несмотря на это, тело редко выдерживает сочетание с душой — именно поэтому возникают разного рода болезни, как душевные, так и физиологические.

— Я не могу в это поверить.

— Лучше не верьте, коллега. За кулисами научного мира проводятся немыслимые эксперименты над жизнью и смертью. Многие из самых умных и благоразумных людей не выдерживают натиска того, что приоткрывают, в результате — сумасшествие или и того хуже. Не верить — это наилучший способ сохранения себя, в данном случае.

Почему данный человек так откровенен со мной, в статусе доктора наук, рассказывая мне о безумии, которое могло принести его репутации невосполнимый урон? Или же он был со мной откровенен по другим соображениям? После мысли, которая пронеслась в моей голове, я задала ему прямой вопрос:

— Почему вы так честны со мной? Чем я заслужила ваше внимание?

-- Я вижу вас насквозь. Вы больше всего боитесь одного вопроса, касательно данной записи, где тот человек, кто разговаривал с самим Господом. Не волнуйтесь, я не буду его тревожить, поскольку однажды имел честь наблюдать за тем, кому осталось девять дней, и более не желаю на этот ужас смотреть. Я также вижу, что вас гнетут сомнения по поводу того, что я сказал. Поверьте мне на слово, я просто хочу облегчить тот путь, на который вы встали в столь юном возрасте. Впереди вас ждут страшные дни, и я всего лишь хочу, чтобы вы немного были к ним готовы. Это и есть причина того, почему с такой лёгкостью я посвятил вас данному необъяснимому безумию.

Получается, что на деле этот человек испытывал ко мне обыкновенную жалость, и потому он раскрыл карты, дабы мне было легче перенести тяжесть неминуемых дней, ожидавших меня в недалёком будущем. Полностью отдавшись мысли о неизбежности судного дня и также мгновенно откинув их в сторону, я задала свой последний вопрос, который лучше было бы оставить при себе.

-- Что его ждёт того, кто разговаривал с Господом?

-- Мучительная и наполненная страданиями смерть. Такова плата за досрочное освобождение.

Это был ответ, от которого мне хотелось сбежать, уйти прочь с того места, тем самым откинув мысль о смерти моего пациента; развернувшись молча, вышла за дверь, тем самым заведомо попрощавшись с доктором.

На следующий день, ступая шаг за шагом по бетонному асфальту, меня никак не покидали мысли о кончине Сироты. Всё же в глубине своей души я была более чем уверена, что со здоровьем пациента всё хорошо; несколько месяцев наблюдения за Сиротой показывали, что он — человек, который ни разу не жаловался на боли своего организма. С круговоротом разного рода предположений дорога на работу пролетела в один миг. Как я уже вступила на порог своего кабинета, тем самым поручила сестре выяснить у лечащего доктора, готовы ли анализы больного.

Спустя некоторое время сестра принесла результаты полного обследования Сироты, где в графе диагноз черным по белому стояла отметка лечащего доктора: патологии не выявлено. Это означало, что здоровью пациента ничего не угрожало, а анализы были как у младенца.

Вздохнув полной грудью, где-то там в глубине своей души, я стала убеждать себя в том, что тот доктор знаток всё же прогадал, и сказанное им являлось пустой болтовней.