Депрессия

Депрессия

Депрессии у нашей младшенькой - полноценные представления. Регулярнее осенних дождей. И уж точно чаще.
Не смотри, что ей пять и она еще даже читать не умеет.
Откуда набралась, вся семья недоумевает. У нас таким, правда-правда, никто не злоупотреблял.

К обострениям младшенькая относится со всей серьезностью, чтобы, не дай Бог, процесс не вышел из-под контроля и не перекинулся на остальных членов семьи. Маму, папу, брата старшего Семку, брата среднего Витюху, бабушку , дворняжку Нюшу и кота без имени. Им некогда, им работать надо.

Она самоотверженно взяла этот крест на себя. Ей и страдать.
Только младшенькая может позволить себе всплеснуть руками посередь обидной фразы, прикусить губу, пока глаза заполняются слезами, поднять бровки , чтобы не выливалось, и, поддерживая трагическое выражение лица поднятым подбородком, гордо уйти в дальнюю комнату, величаво выкидывая коленки перед собой.

Ни слова, ни упрека. Ни ссор с обидчиком, ни рукопашных. Для младшенькой эти виды взаимодействия с обществом неприемлемы. Она за ненасилие и добро. И, как обиженный апологет добра, не приемлет механические методы борьбы. (А на самом деле просто боли боится )
Она страдает покорно и молча. Чтоб другим острее было осознавать свое ничтожество.

Вокруг суровые и черствые люди, не всегда реагируют ожидаемо. Мама иногда даже не отрывается от мытья посуды, например. Для нее открытый кран дороже искренних эмоций. За воду же платить в конце месяца.

Папа весь в телефоне. Или в работе. Даже когда на диване лежит, не разберешь, досуг это или он-лайн конференция.
Семка с Витюхой младшенькую любят, но по -своему, по мальчишески. Могут поддержать подзатыльником, например. Или юбку дернуть. Или буркнуть « Есть буш?». Это у них топ проявлений нежности и заботы.

Бабушка одна склонна поддаваться влиянию со стороны. На любой неритмичный вдох младшенькой может отреагировать каскадом расспросов что случилось, кто обидел, где болит и как оно там в садике, что нового.

Столько внимания одновременно сбивает младшенькую с ног, она не знает, на какой вопрос отвечать и на всякий случай замыкается в себе еще больше.

Трагедии разыгрываются обычно в  изысканной классической манере: младшенькая уходит гордо в дальнюю комнату, словно за кулисы древнегреческого театра, забирается на родительскую кровать (только она размерами подходит для широкомасштабных постановок), ложится на нее лицом к стене и страдальчески поджимает коленки под ребра.

По ее позвоночнику, изогнутому гордой, скорбной линией наблюдатели должны понять, как беспросветна жизнь вообще и в данном месте с этими конкретными  людьми в частности.

Какие страшные противоречия заставляют метаться чистое сердце между любовью к ближнему и бессердечием дикой природы. И как невыносима мысль, что в этих бесчеловечных условиях младшенькой жить и жить еще. Точнее пока не указать — она еще считать не научилась до таких цифр.

«Ну, ты чо?» - иногда подойдет или Семка, или Витюха. От угрызений совести, наверное, а может, просто из-за того, что скучно одному.- «Есть буш?»

Младшенькая на такие провокации не ведется.
В пылу эмоций не до еды. Когда жуешь, почему-то не плачется и не грустится. Как-то наоборот, хочется сразу хихикать, тырить вилкой из чужой тарелки и пускать пузыри в чай.

Поэтому обычно смешные попытки первых переговорщиков она игнорирует.
Подбородок ее скорбно уложен на ладошки, взгляд буравит стенку перед собой, ровно по прямой линии, хоть транспортиром проверяй. Остистые отростки каждого позвонка контурируются сквозь тонкий хлопок платьица на спине, словно тыкая размноженным перстом в обидчиков из глубины ее души.

Не выдержав давления, первые переговоры обычно срываются. Пришедший, видя глубину трагедии максимум что позволит себе — по плечу потрепать. Плечо вздрогнет, сбросит с себя наглую ладонь, не затронув волной других частей девочки : ни взгляд не отклонится от траектории на ни миллиметр, ни колени.

-Депрессия — тяжелая болезнь.- Заявила она как-то, слезая с табуретки, голосом лектора, известного профессора из ю-туба, - И, если на нее не обращать должного внимания, она закончится... - на этом слове юбка ее зацепилась за какой-то там уголок и, пока нечаянные свидетели распутывали внезапную любовь ткани и случайного гвоздика, конец фразы как-то затерялся и забылся.

-Депрессия, ага.- устало кивает головой мама, кидая нарезанный лук на сковородку, роняя вынужденную слезу и поворачиваясь к бабушке - Оставь ее в покое ненадолго. Остынет - придет.

Такое бессердечие давно убило все живое в этом доме. Младшенькая лежит на родительской безграничной кровати, нюхает нежный запах постельного белья. Ластится к мягкой подушке грустной щекой. Размышляет про себя.

«Никому я не нужна. Ни-ко-му. Даже кошка с собакой не придет навестить, тоже мне друзья. Одиночество. Сплошное беспросветное одиночество. Беззащитность. И никого рядом. Ни-ко-го.»
И ни просвета, ни выхода.

«Что ж...Раз все равно ничего не изменишь...»
Вздохнула горестно. Сморгнула вглубь остатки слез. Не снимая горестного выражения с лица встала, расправила складки на платье.
Медленными неслышными шагами вернулась на кухню, немым укором встала в дверном проеме, как в свете прожекторов.
Постояла так, подождала, когда все заметят. Мама обернулась, не переставая помешивать что-то там на плите, бабушка замерла с вязаньем, вскинув взгляд поверх очков. Пацаны, оба благодушно уставились на явление, не прекращая процесса поглощения обеда.

Младшенькая медленно подняла подбородок, затем кончик носа, затем ресницы. Вальяжным, всепрощающим взглядом проскользила по обитателям кухни, обводя их по траектории правильного эллипса. Закольцевав, дрогнула ресницами и, немножко, губами.

-Ну что, на праздник-то пойдем? - безнадежно будничным тоном кинула мама, не отвлекаясь от мытья ложек в раковине.

Младшенькая скромно кивнула, не меняя укоризненного выражения лица, чтобы было понятно, что исключительно из великодушия она делает шаг навстречу этим черствым людям, поглощенным своими утилитарными, примитивными занятиями.

-Есть будешь? - Моргнула бабушка над очками.
Младшенькая помотала головой в минимальных амплитудах. Пусть не думают, что она такая податливая. Пусть видят, какой она кремень. Договороспособный, но непоколебимый.

-Тогда иди одевайся, а то опоздаем.- прилетело опять от мамы,- Там платье розовое и туфли, в твоей комнате приготовлены.
-Розовое?-  еле слышным эхом   пронеслось  по кухне. Лицо  неконтролируемо вытянулось вдоль, исключительно, чтобы не растянулось поперек и не выдало истинных чувств.
-Розовое, да.
-А сумочка?- забегали глазки с бровками, не в силах остановить предательские радостные брызги.
-И сумочка.
-И колечко с браслетиком... — летит ей в спину.

Младшенькая уже отвернулась, чтобы не видели эти черствые люди, как взволнованными волнами заходило ее лицо, улыбаясь во всех направлениях и как восторженно забегали глаза.

Два шага с прямой спиной, чтобы они все-таки поняли — это она пошла им навстречу, чтобы не портить праздник.
Два шага поводя плечиками вверх-вниз, пытаясь слегка притормозить себя, пока не скрылась от них за косяком, а как только исчезла из их поля зрения — пулей рванула в свою комнату.

К любимому платью и туфелькам на настоящих, хоть и маленьких каблучках. К сумочке с огромным, точь-в-точь как живой, цветком. И колечку. С браслетиком.