Березовый сок

               


    Березовый сок



            
     Были последние дни марта, а зима не унималась. Все приносила и приносила откуда-то белые хлопья и все заметала, заметала. Ветхий, с просевшей крышей, барак уже и так почти утонул в снегу, только окна и видно было. Порывистый северный ветер поднимал вверх клубы снега и с яростью обрушивался на один-единственный прикрученный к столбу фонарь, который, жалобно поскрипывая, метался из стороны в сторону, как пес на привязи, того и гляди, сорвется. На какое-то время, притаившись в темноте, ветер стихал, а потом неожиданно бесстрашно вылетал из-за угла и снова то   завывал, то взвизгивал, то глухо, еле слышно, гудел, закручивая висевший на цепи тяжелый кусок рельса.
     Внутри барака было темно, тихо и холодно, в воздухе витал неприятный запах валенок и портянок. У входной двери белела нетающая полоса снега. Две буржуйки стояли далеко от входа, в конце барака, рядом с грубо сделанным деревянным столом. На его засаленных грязных досках лежали большие куски неочищенной колбасы, разорванная на четыре части буханка хлеба, хамса и картошка, в центре стояли пластиковые стаканы и трехлитровая банка с ядовито-сизой жидкостью. Здесь было жарко. За столом сидели четыре человека.
     Рыжий, конопатый парень в майке склонился над гитарой. Кривые пальцы, наполовину покрытые мутно-синими татуировками, неумело скользя по грифу, брали незамысловатые аккорды. Его друзья, еще не опьянев, молча слушали, угрюмо смотрели на стол, курили, выразительно пускали дым в потолок. 
     Откуда-то из темноты, крадучись, неуверенно и медленно, как тень, к столу приблизился человек. Поседевшие волосы и щетина, впавшие щеки, выпуклые скулы, острый горбатый нос, тонкие прямые губы делали тощее серое лицо неживым, а глубоко посаженные глаза придавали ему измученный отрешенный вид. И только руки, нетронутые годами руки, могли что-то сказать о его возрасте. Похоже, совсем еще нестарый, он выглядел как немощный, отживший свой век старик.
     – Те чего надо? – выкрикнул гитарист.
     Старик, как бы, растерялся. Стоял, опустив голову, и молчал.
     – Я те спрашиваю, что надо?
     – Мне бы вот с ним  потолковать.
     – Говори!  Между нами секретов нет.
     – У вас-то, может, и нету, а у меня есть. Говорю ж, мне бы с ним только, а нет – так и нет.
     Крепкий парень лет тридцати, с неровным, бугристым лицом и сплющенным носом, важно, нехотя встал из-за стола и вразвалочку пошел следом за стариком в темноту барака.
     – Помру я скоро... – начал старик.
     – Да брось ты, – перебил его парень, – рано тебе помирать-то.
     – Помру-помру, уже еле ноги волочу, все внутри болит, ну, обо мне нечего... Просьба у меня к тебе есть... Ты же утром завтра на волю?
     – Что, письмишко передать? – снова перебил. – Так ты ж сам скоро откинешься... весной ведь?
     – Некому мне писать. Я тут вот деньги собрал... – старик вынул из кармана толстую пачку денег и протянул ее парню. – Возьми, мне они теперь ни к чему.   
     У парня от удивления брови поднялись, глаза расширились, лицо вытянулось, но от улыбки тут же снова округлилось и стало похоже на блин.
     – Только одна просьба будет... Сделай! Христа ради прошу, сделай! – старик положил руку на сердце. – Мать у меня померла недавно. Я у нее один... Мы только с ней вдвоем... Только она у меня и была.
     – Ух, ты, надо ж... – как мог, посочувствовал парень.
     – Так ты в любую церковь зайди, спроси там кого-нибудь, что сделать надо... Ну, что бы помянуть ее, что ли, или как там водится, свечку поставить что ли... Я не знаю! – нервно, с досадой и от безысходности махнул рукой куда-то в сторону.
     – Ты там спроси кого-нибудь. Спроси, если, мол, сын перед смертью прощение у матери попросить хочет... Ну, как бы покаяться перед ней, уже после смерти... Спроси, что тогда надо сделать. Спроси, ну и сделай, как скажут, чтоб простила она меня...  ну, чтоб все нормально у нас с ней было, как и прежде! – вздохнул, опустил голову, но тут же резко выпрямился и, как бы с обидой, выкрикнул:
     – Понимаешь? Как прежде! – снова потупился в пол. – Сделай, заплати там, сколько надо, а остальные себе возьми. Христа ради прошу, сделай.
     – Да не вопрос. Какой разговор. Только ты ж того... скоро сам на волю?
     – Да не доживу я! – резко оборвал старик. – На волю, на волю... Говорю ж тебе, помру скоро! – размахивая сжатыми кулаками, старик как-то нехотя повернулся и, сгорбившись, медленно пошел к нарам.
     Парень посмотрел ему вслед, потом на деньги, сунул их в карман, улыбнулся и направился было к столу, но, услышав из темноты дрожащий шепот, остановился, резко обернулся.
     «Христа ради, прошу, сделай...» – как будто не человек, а барак простонал еле слышно.
     – Ну, что там? – не скрывая любопытства, спросил гитарист, уловив растерянность парня.
     – Да, ничего.  Придурок какой-то... – испуганно покосился в темноту. – Я так и не понял, что он хочет. Похоже, мозги отморозил... –  с отвращением скривил губы.
     Все улыбнулись.
     – Наливай! Давай бухнем за нас с вами и за х.. с ними!
    – Это можно... –  кто-то подтвердил.
     А старик уже лежал на нарах, уткнувшись лицом в скрещенные на подушке руки.
     На следующий день друзья, не скрывая зависти, проводили освободившегося жулика, и восточный экспресс увозил его далеко на запад, в его родной город. Он сидел в чистом вагоне, пил сладкий чай с лимоном и жадно смотрел в окно, за которым все двигалось, мелькало и пахло  весной. На душе у него было легко и весело, как в детстве.
     – Эх, сейчас бы соку березового, холодненького! – послышался голос соседа  с верхней полки.
     – Хе, а что в нем толку-то, в соке-то, – удивился парень, – семь весен пил его, вода – она и есть вода.
     Сосед с недовольным удивлением свесил вниз голову, хотел было что-то сказать, но, увидев  татуировки на пальцах парня, промолчал и отвернулся к стенке. 
     До своего города парень так и не доехал. На одной из станций его арестовали за кражу чемодана. При обыске у него обнаружили справку об освобождении и крупную сумму  денег, которую тут же конфисковали.