Нар Дос - Смерть - перевод с армянского -8

Нар Дос - Смерть - перевод с армянского языка -8

           Четыре кареты стояли четырёхугольником в просторном дворе двухэтажных доходных домов, большинство окон которых уже были освещены, когда Минасян вошел через ворота двора. На звук его шагов с балкона на верхнем этаже залаяла небольшая собачка. К лаю присоединилась еще одна собака из какого-то угла двора. Минасян подошел к двери одной из комнат на внутреннем этаже и постучал.
Дверь открылась, и на пороге появилась невысокая, полная старушка.
«Кто это?» — спросила она.
- Это я, тётушка. Вы меня не узнали?
«Минасян... это Вы?» — узнала его старушка, внимательно присмотревшись на него.
- Да, это я.
Старушка с радостью пригласила его войти.
- Как так вдруг Вы вспомнили? Сколько лет тебя не было?
-Я не помню, тётушка. Кажется, прошло четыре года. И я не приходил, потому что меня здесь не было, а теперь я приехал, потому я у вас. Хорошо, что вы продолжаете жить в этом доме, а то я боялся, что кто-то чужой откроет дверь.
-О, сынок, мы так долго живем в этом доме, что думаем, что он наш собственный.
«Здравствуйте, дети», — обратился Минасян к мальчику и девочке лет десяти-одиннадцати, которые готовили уроку, сидя за чайным столиком, на котором блестел небольшой чистый самовар, переливаясь в ярком свете лампы, висевшей под потолком. -Ух ты, как вы выросли! Чтобы не сглазить.
Дети, которые уже были на ногах, застенчиво улыбнулись.
Минасян похлопал ладонью по их подбородкам и повернулся к старушке.
- Что хорошего у вас, тётушка?  Как вы живы здоровы? Ориорд дома?
«Она дома, дома», — услышал Минасян радостный голос и, обернувшись, увидел на пороге соседней комнаты чью-то фигуру. Это была ориорд Саакян, которая была очень пышногрудой, со вкусом одетой, здоровой, толстой, некрасивой и уже не в не самом приглядном возрасте — дочерью старушки.
Минасян спешно подошел к ней.
Ориорд Саакян пожала своей сильной рукой ему руку.
«Прошло не четыре, а пять лет с тех пор, как Вы не удосужились вспоминать нашу старую дружбу», — сказала она.
«Слово «не удосужились» не подходит сельской жительнице», — заметил Минасян.             - Скажите, что-нибудь другое.
- Мне нужно Вам кое-что сказать. Прежде всего, пройдите сюда. Мама, сделай чай.
Минасян положил шляпу и пальто на стул и прошёл следом за Саакян в соседнюю комнату.
Там, за круглым столом, на кресле сидела Ашхен, которая своим умиротворённым взглядом с интересом смотрела на незнакомого гостя.
— Дорогая Ашхен, познакомься, пожалуйста. Это тот Минасян, сборник очерков которого мы читали вместе на днях. Да, у меня есть хорошая идея, парон Минасян. Да, кстати, почему Вы не прислали мне экземпляр с Вашей последней заметкой?
— Я не послал, потому что мне в деревню прислали только один экземпляр, а остальные раздали здешним книготорговцам. Завтра заберу экземпляр и привезу Вам.
— Ах, а разве не за этим Вы приехали в Тифлис?
— Нет, я приехал не поэтому, но причина, по которой я приехал, связана с Вами.
-Да? А я так и знала, что Вы не вспомните про меня по-другому. Ну, садитесь и посмотрим, что это такое, имеющее отношение ко мне, что Вас привело ко мне?
Минасян сел на предложенный Саакян стул рядом со столом. Саакян сама взяла другой стул и сел рядом с ним.
-Я приехал, ориорд, вот по какой причине. Не знаю, знаете ли вы или нет, но вот уже несколько лет я работаю над тем, чтобы открыть училище в нашей деревне.
— Видела ли я Вас хоть раз за эти пять лет, чтобы знать, чем Вы там занимаетесь? А дальше?
— Преодолев тысячу и одну трудность, в этом году наконец мне удалось это. училище будет смешанной, для мальчиков и девочек.
— Отлично. Это делает честь Вашему энтузиазму. А дальше?
-Теперь я пришел просить Вас найти мне хорошую учительницу.
— Нет, парон, я бы посоветовала Вам вернуться в деревню и поспать еще немного. Хорошие учительницы — это не редиски, которые можно выращивать и собирать в конце октября. Ах, эта наша армянская медлительность... Чем Вы занимались до сих пор, что только сейчас кинулись впохыхах найти хорошую учительницу?
- Чем я занимался, ориорд? Если бы Вы знали все обстоятельства, Вы бы поняли, что я никак не мог прийти и беспокоить Вас раньше. Прежде всего, я должен сказать...
 — К чему Вы хотите мне длинные истории сказывать? Освободите меня от этого, ради бога. Я не люблю слушать длинные истории. Давайте смиримся с ситуацией и, как бы ни было трудно, мы, конечно, попробуем что-то сделать. Знаете, что я еще хочу сказать? Вы же знаете, что я не умею фальшивить и, тем более, льстить? За время нашей долгой дружбы, я наговорила Вам в лицо много горьких истин, но и сладких истин скрывать не имею права. Хочу сказать, что Ваш энтузиазм меня просто поражает. Я имею совершенно неблагоприятное представление о нашей нынешней молодежи, так что Ваш энтузиазм вызывает у меня восхищение. Только что с этой ориорд (Саакян указала пальцем на Ашхен) мы говорили о нашей молодёжи.
Ориорд рассказывала о неком молодом человеке, который вместо того, чтобы заняться делом, был занят исследованием тайны сотворения мира и человека и в итоге пришел к выводу, что поскольку мир суетен и конец всего — небытие, то ни энергия, ни стремление, ни труд, ни идеалы не приносят никакой пользы, а человеку нужно только есть, пить, спать и...снова, есть, пить, спать, пока однажды он не протянет ноги, как бесполезное животное, с которого даже шкуру нельзя снять, чтобы хоть какую пользу получить.
- Кто этот молодой человек?
-Я не знаю. Как ты сказала его фамилия, Ашхен?»
— Шахян.
«Шахян?» — удивился Минасян.-  «Левон Шахян?»
«Возможно, Левон», — сказала Ашхен.
- «Так, это мой друг, один из моих самых старых и лучших друзей», — воскликнул Минасян, смеясь.
- Я только что столкнулся с ним на улице.
— Парон Минасян, Вы хотите меня разозлить? Как Вам не стыдно называть друзьями таких пустых и бесполезных особей?
— Мне и в голову не приходило отрицать то, что сказала ориорд. Я всего лишь хотел сказать, что не видел ее последние четыре или пять лет и не знаю, как это случилось, что он вдруг стал таким пессимистом. Если в нём произошла такая перемена, то у меня нет другого объяснения, кроме того, что он был немного болезнен, немного ленив и неспособен к труду, не с мира сего, безволен, никогда не ведал, что такое голод, будучи чрезвычайно добрым, совестливым, вдумчивым и болезненно эгоистичен. Люди такого склада вообще склонны к меланхолии и пессимизму, и если мы присмотримся к ним повнимательнее, то увидим, что эта меланхолия и пессимизм являются результатом не того, что они считают жизнь тщетной, а того, что они сознают, что жизнь их проходит напрасно, вопреки их воле и желанию.
— Без сомнения, из тебя получится хороший юрист.
— Не обязательно быть юристом, чтобы просто узнать человека. Как бы ни было. Давайте оставим это и перейдем к моим делам.
Минасян сообщил, какие предметы учительнице предстоит преподавать, сколько у нее будет занятий и, помимо жилья, дров для тепла, освещения, какое у неё будет жалование.
Ориорд Саакян заметила, что жалование маленькое, и ни одна практикантка не согласилась бы поехать в деревню за такое жалование.
Минасян ответил, что он это прекрасно знает, но возможности нет. Люди бедны.
«Ладно, а в чем вина учителя?» — воскликнул ориорд Саакян.
 — Вы хотите учителя, и хорошего учителя, но разве Вы не должны обеспечить средства к его существованию? Я удивляюсь Вам, потому что Вы смотрите на это не с позиции учителя, а с позиции попечителя.
- И я удивляюсь Вам, ориорд, что Вы смотрите на дело с корыстной точки зрения. Учительница получит достаточно, чтобы покрыть свои расходы на жизнь, а, если захочет, то может, что-то и отложить. Чего же Вам еще надо? Это же деревня, не город, не так ли, чтобы необходимы были большие расходы? Мне же там придется служить совершенно бесплатно. Но не в этом дело. Неужели нельзя принести маленькую жертву ради блага других?
— Это потрясающе. Вы говорите так, будто заключаете сделку со мной. Но я Вас понимаю. Вам нужен идеальный учитель. В таком случае Вы ошиблись адресом. Вместо того чтобы прийти ко мне, Вам надо было идти в мир духов.
«К сожалению, я не знаю дороги», — рассмеялся Минасян.
«Какая любовь, какая жертва, что Вы говорите, где Вы живете?» — Продолжила ориорд Саакян возбужденно.
— Вы думаете, все такие, как Вы? В одном из близлежащих армянских сел, отчасти моими усилиями, отчасти усилиями других, открылась женское училище. Я хочу там поставить пьесу в пользу этого училища, и что Вы думаете? На мою просьбу просто участвовать в пьесе, почти все отказались. Здесь, же, действительно, нет никакой жертвы, но они не хотят участвовать. Что тут скажешь?  Кстати, одна из отказавшихся — вот эта наша ориорд.
Ашхен слегка покраснела.
«Варо, почему ты так?» — тихо, с упреком заметила она.
- Я же говорила тебе, что у меня нет таланта, я не могу выходить на сцену.
«Ладно, ладно, ладно, я шучу», — воскликнула ориорд Саакян смеясь.
 — Я знаю, что ты избегаешь публичности, знаю, что ты не можешь выходить на сцену. Но я говорю о тех, кто способен, но не имеет в душе ни искры сочувствия и не хочет иметь цели или смысла в своей жизни. Они, слава богу, живут хорошо, у них нет ни в чем недостатка. Ой, неужели их волнует, что какое-то училище в какой-то презренной армянской деревне бедная и, если не помочь, оно закроется? В общем, оставим это и вернемся к нашим делам. Вот и все, парон Минасян. Хотя я уже говорила Вам, что не могу найти учительницу на предложенных Вами условиях, но, я все равно поговорю с теми, с кем собираюсь встретиться завтра. Надеюсь, завтра я дам Вам ответ. А пока... Мама, что там с чаем?
«Я сейчас принесу», — раздался голос маленькой девочки из соседней комнаты.
— Сейчас мы будем пить чай, парон Минасян, а Вы нам расскажете какие-нибудь новости, которые Вам известны. Нет, лучше бы Вы нам рассказали о своих деревенских делах. Хоть я и говорила, что не люблю длинные истории, но мне всегда приятно Вас слушать, когда Вы рассказываете о деревне.

Минасян начал рассказывать о трудностях, с которыми он столкнулся при создании училища. Если есть что-то, что делает крестьянина равнодушным к образованию вообще, так это его тяжелое экономическое положение. Проблема хлеба полностью поглотила крестьянина, ему некогда думать о других вещах. Минасян подробно объяснил, что как стихийные бедствия способствуют плохому экономическому положению крестьянина, так и ростовщики, отсутствие сельских банков, старый способ ведения хозяйства и земледелия и т. д. не меньше способствуют этому. Он говорил, что уже год как ввел в свое хозяйство европейские инструменты, которые хотя и лишены некоторых удобств для особенностей нашей горной страны, но не дают ожидаемых результатов, но все же, конечно, имеют большие преимущества перед нашими азиатскими инструментами, так что более или менее состоятельные из крестьян изъявили желание также приобрести европейские инструменты.
Минасян говорил свободно и громко, его голос обладал убедительной силой. Говоря о крестьянине, он приправлял литературный язык деревенскими словами и оборотами, поэтому его стиль носил на себе отчетливую печать простоты и лёгкости в восприятии. Он обладал удивительной способностью делать свой рассказ интересным, даже когда говорил о вещах, которые были пережеваны более тысячи раз. Например, о ростовщичестве и странствовании он говорил так, как будто рассказывал о чём-то совершенно неизвестном. Сразу было видно, что он был в душе крестьянином и любил деревню и крестьянина, хотя общественные и моральные нравы последнего во многом описывал в крайне уродливых красках.
В разговоре участвовала только ориорд Саакян, а Ашхен почти все время молчала. Она своим обычным спокойным взглядом смотрела на сочувственное смуглое лицо Минасяна и слушала его с особым интересом. В ее спокойном взгляде была заметна грустная озабоченность. Рассказ Минасяна оживил в ней воспоминание из недавнего прошлого, которое она всегда старалась вычеркнуть из своего ума, сердца и души и совсем забыть, чтобы наконец погасить яростный огонь, пожиравший все ее существо, который порой доводил ее до полного отчаяния... Минасян, этот энергичный, деятельный молодой человек, рассказывая ему о жалкой жизни сельского жителя, напомнил ей о другом молодом человеке, тоже энергичном, тоже деятельном, с высокими стремлениями, исполненном тоской по некоему идеалу, добровольно потянувшемся в дальнюю страну, но опять-таки к соотечественникам, почти братьям, чтобы облегчить их тяжкое ярмо... Как бы ни тешило ее сладостное и честное самолюбие то, что она отдала свой ум, сердце и душу такому молодому человеку, еще более отчаянным для нее было то, что она не могла принадлежать этому молодому человеку, дышать с ним одним воздухом, работать с ним рука об руку и умереть вместе... Требовались героическая воля и рыцарское терпение, чтобы выдержать такое положение, и она терпела с такой безропотностью, насколько позволяло её благоразумие и самопожертвование...
Разговор зашел о новых движениях в турецкой Армении, в целом, и о событиях в Кум-Капу, в частности. Ориорд Саакян начала яростно нападать на патриарха за то, что тот довел дело до такого позорного состояния, хотя, с другой стороны, он не стал защищать и протестующих, поведение которых она считала безрассудным. Ашхен отметила, что к последним событиям нельзя относиться легкомысленно, поскольку такие серьезные дела не появляются без обоснованных причин. Минасян заявил, что, не будучи хорошо знакомым с делом, он затрудняется высказать какое-либо мнение.
Было уже довольно поздно, когда Ашхен встала, чтобы пойти домой. За удивительной и оживленной беседой они не заметили, как пролетело время.