***

- Это что такое? – строго посмотрела на них Людмила.– Марш  к себе!
Клавдий не удивился. Всякий раз, когда он называл своё имя, люди удивлялись. Мужика женским именем зовут. Вот и прыснули девчонки.
Девочки ушли в переднюю, но минуту спустя, сначала младшая, а потом и старшая вышли обратно на кухню.
- Вы  из каких краев, Клавдий Иванович, к нам пожаловали? – поинтересовалась Людмила.
- Из Саранска. Слышали про такой город?
- Как же, как же! Столица Мордовии. Соседи!
- Я там по делам был, в командировке. А так, я деревенский. Есть у нас такое село –  называется  Рыбкино. На реке Мокша. Вот я оттуда и родом. Там и живу. Как говорят, где родился, там и сгодился.
Клавдий достал из внутреннего кармана пиджака кошелек,  вынул из него паспорт.
- Вот, посмотрите.
- Да я и так верю, - засмеялась Людмила. Однако паспорт взяла, с любопытством полистала. - С моим Володей вы, оказывается, ровесники. А Рыбкино…Рыбкино, что-то оно мне напоминает.
Она протянула паспорт Клавдию.
- Школа у вас в селе – средняя?
- Средняя.
- Директор школы – женщина?
- Да.
- Высокая, круглолицая?
- Да, - недоумевал Клавдий, не понимая, куда клонит хозяйка дома.
- И очень хорошо поет!
- Верно! – продолжал недоумевать Клавдий. – Она у нас хором руководит. Мордовским. А сама русская.
- Улечка!  Принеси  мне с комода альбом с фотографиями, - обратилась она к одной из дочерей.
Младшая тотчас исполнила просьбу матери. Людмила, недолго полистав альбом, протянула Клавдию фотографию.
- Узнаёте?
Он взял из её рук снимок. От неожиданности, как ему показалось,  он неприлично, по-глупому хохотнул.
- Как же! Это ж директор нашей школы. Валентина Васильевна Учкина.
- Учкина – это, видно, по мужу. А в девичестве она – Караваева. Мы вместе с ней ваш пединститут в Саранске кончали. Пять лет в общежитии в одной комнате жили!
- Даже не верится! – изумлялся Клавдий, внимая хозяйке.
Разве думал он, что где-то вдали от мордовского села Рыбкино, в Больше-Болдинском районе Горьковской  области, в селе Старое Ахматово совершенно случайно   он встретит однокурсницу директора своей местной школы,  которую хорошо знал и искренне уважал.
Такое стечение обстоятельств было столь неожиданным, что от волнения лоб у него покрылся испариной. Людмила тоже будто бы вспыхнула изнутри. Щеки её порозовели, глаза заблестели. Клавдий,  про себя решил:
- Красивая!
Была она какая-то очень ладная, аккуратная, красивая той женственной красотой, какой  становятся женщины, счастливые в семейной жизни. Глядя на улыбчивую аккуратную Людмилу, Клавдий про себя подумал, что повстречайся она ему в молодости, он, наверняка, влюбился бы в неё, возможно, даже женился.
От мысли, что для неё теперь он не совсем незнакомый человек, Клавдий раскрепостился, осмелел. Неосознанно, сам того не подозревая, желая, если уж не понравиться хозяйке, то, по крайней мере,  не выглядеть в её глазах неотесанной деревенщиной, не умеющим связать пару слов, разговорился, благо сразу они нашли общую тему для разговора - сельские проблемы. Клавдий даже сам дивился,  так хорошо у него все получалось.
 Людмила тоже сходу «загорелась».  Секретарю парткома совхоза эти проблемам были не новы, а потому и разговор у них получился живой и заинтересованный. Обе её девочки слушали диалог матери с незнакомым мужчиной словно  интересную передачу по телевизору.
За этим разговором они и не заметили, как прошло не менее полутора часов, и спохватились лишь тогда, когда на крыльце послышался скрип половиц и уверенные шаги хозяина избы. Впустив перед собой клубы свежего, пахнущего морозом воздуха, в избу вошел невысокий, коренастый человек в очках, в фуфайке, в ватных штанах и валенках, и от этого казавшегося толстым и неуклюжим. Протирая запотевшие стекла очков, он весело доложил:
- А вот и я!
Близоруко сощурившись, он  посмотрел в угол, где у плиты сидел Клавдий.
- Да никак у нас гость?
- Вот…к тебе приехал! – представила Людмила  Клавдия мужу.
- Наверняка, самолет смотреть? – Предположил он, снимая ватник, и вешая его на гвоздь.
- Точно…, - ожидая раздражения хозяина, тихо  подтвердил Клавдий. Он, не понятно с чего, с трудом поднялся с табуретки.
- Тогда все ясно! – надев очки, хозяин подал Клавдию руку. Был он ниже Клавдия ростом, круглолиц, белобров и румян с мороза. Не скрывая удивления, с каким-то весёлым любопытством, спросил:
- Неужто  в такую глухомань приехал, чтобы самоделку посмотреть?
- Честное слово! – отвечал Клавдий.
- Надо же! –  удивлялся он. – Видно, такой же ненормальный, как и я. Тогда давай знакомиться. Зовут меня Вовкой. – Он опять засмеялся и добавил. – Вовкой-морковкой.
Младшая из дочерей, как только отец появился на пороге, норовила повиснуть у него на плече.
- Постой, Улёк! – уговаривал он дочку. – Холодный я. Сейчас только валенки сниму.
Стащив валенки с ног, он прошел куда-то за печку и возвратился одетый в синюю в крупную клетку рубашку, поношенное трико и домашние тапочки.  От этого ли, или от чего другого, Клавдий почувствовал себя более раскованным. Было такое ощущение, что он уже давно знаком с этими людьми.  Причиной этого, как он сам полагал, была не показная простота и искренность этих, два часа тому назад, совершенно незнакомых ему людей.
Когда за ужином Клавдий отказался от рюмки водки, хозяева искренне удивились:
- Что так?
- Не пью, - засмущался Клавдий, готовясь объяснить причину своего отказа. Но хозяева расспрашивать не стали.
- Вот и хорошо! – весело потер руки Шакутин. – И я один тоже не буду! А то с похмелья летать очень плохо.
Девочки за столом засмеялись.
- Вы его не слушайте, - стала объяснять Людмила, заметив его удивление. – Володя шутит. Он у нас в рот не берет.
- Надо же! – обрадовался Клавдий. – Я думал, один такой!
- Нет, ещё третий есть! -  с серьезным видом подхватил Шакутин.
- Пап, кто? – заинтересовались обе дочери, с нетерпением глядя на отца.
- Телеграфный столб! И то потому, что ему не подносят!  А мы с тобой, товарищ Клавдий Иванович, выходит, не стандарт. Сейчас все пьют. И молодые, и старые. Рядовые и начальники. Мужики и бабы. На собственные   денежки и  на халяву. А не пьют лишь те, кому здоровье не позволяет, да такие, как мы, дурачки. Придет время – каяться будем. Как мой покойный тесть любил говаривать: «Жизнь наша течет, жизнь наша  катится, а кто не пьет, женщин не любит, тот спохватится!».
- Будет тебе, Володя! Можно подумать, что ты и вправду жалеешь. Что ж хорошего, что пьют? Горе только одно. Я вот не знаю, как у вас, Клавдий Иванович, а у нас – прямо беда!
Клавдий ухмыльнулся: - А чем мы хуже?
Шакутин весело подвёл итог  сказанному. - В Росси пили, пьют, и будут пить! Не нам с вами эту проблему решать. Ты лучше расскажи, как вы, там, в Мордовии, живёте?
Клавдий на минуту замешкался, помолчав, и тяжело вздохнув, виновато вымолвил. - Даже и не знаю, как вам сказать. Бедненько мы живём. Деревни - сплошная солома. Дорог нет. Живём, вроде бы недалеко от Москвы, - всего полтысячи километров, а из года в год бедствуем. Того нет, другого нет. Иной год в Казахстан, и на Украину за соломой ездим. Скотину кормить нечем!  Молодежь уезжает - кто куда. Одни старики, да старухи остаются. Вот  и судите сами.
- Чего судить? Думаешь, у нас лучше? Эх, Клавдий! - с какой-то досадой в голосе продолжал Шакутин. - Деревни на Руси всегда были несчастными, да убогими. Таковыми и остались. А, может, ещё больше захирели.
- Наш председатель колхоза, как-то в сердцах, руководство страны ругал. Оно, мол,  больше о союзных республиках печётся.  Потому всё туда и гонит. Боится, наверное, как бы не надумали отстегнуться   от нас. За бугром, говорят, живут лучше. Не чета нам!
- Пожалуй, твой председатель прав, - согласился Шакутин. - Наш директор совхоза  такого же мнения. В прошлом году он   в Эстонию по делам ездил. До сих пор плюётся. Говорит, там живут  намного лучше, чем мы, а  нас,  русских, терпеть не могут. Презирают! Знаешь, какими они нас представляют?
 Собрав губы кружочком и, искажая слова, сварливым голосом очень смешно произнес. - Рюськие - свиньи! Они фотку из путылки прямо ис корлышка пьют.  А селётьку  на крясной касета решють и нечищенной сакусывают!
Девочки дружно засмеялись. Клавдий тоже,  сдерживая себя, тихонько похохатывал, удивляясь  столь смешному преображению Шакутина
- Недобрых людей и у нас хватает. Называем же мы украинцев  хохлами! - спокойно среагировала на шутку мужа Людмила.
- А они нас - кацапами и москалями! - моментально среагировал Шакутин.
 - Когда я  в Саранске училась, не раз была свидетелем, как русские ребятишки дразнили своих мордовских сверстников. Кричалки, если не ошибаюсь, были такими : «Мордва - сорок два! Мордва - сорок два! Мордвин - сорок один! Мордвин - сорок один!» -   Так, Клавдий Иванович?
- Так, так! - подтвердил Клавдий. -  Когда  мы на Мокшу рыбачить  ходили, а ходили  через русское село, они  всегда так нас дразнили. Мы,  конечно, обижались. Иногда и до драки дело доходило.
- Но то  дети, -  пояснила Людмила. - У взрослых в таких случаях  дело до драки не доходит!
- Не скажи! - возразил Шакутин .  -  Национальная нетерпимость, как уголёк в соломе. Вспыхнет - мало не покажется!
Он помолчал, углубившись в себя. И, словно бы забыв о дочках, жене, Клавдии, задумался  о чем-то. Наконец, как бы очнувшись, скомандовал младшей дочери.
- Ну-ка, Улечка,  - включи телевизор. -  Посмотрим, что нового в мире!
 Младшая  ящеркой выскользнула из-за стола,   ловко включила телевизор,  что  стоял   на комоде напротив стола, и, дождавшись, когда на экране появилось изображение, вернулась обратно. 
Клавдия после ужина клонило в сон. Он машинально смотрел на экран телевизора, и думал о том, что повседневная жизнь многих людей в стране одинакова. Работа, телевизор, ничего не значащие разговоры. «Сейчас, после программы «Время», должно быть, кино будут смотреть, -  предположил  он. И, вправду, после программы «Время» хозяева  решили посмотреть многосерийный детектив.
- А самолетом завтра займемся, -  как бы осведомляя гостя, пояснил Шакутин. –   Ещё ребята из райцентра обещали приехать. Да  из дома пионеров  - авиамоделисты.  Тоже хотят посмотреть, что я в сарае у себя смастерил. Ну, и, естественно, удостовериться, на самом ли деле  я на этой штуке летаю!
После кино стали укладываться спать. Клавдию поставили раскладушку на кухне, возле печки. Погасили свет. Шакутин из передней в темноте продолжал рассуждать о фильме.
- Клавдий! Ты ещё не спишь? Я вот все думаю, если  верить тому, что в кино показали, то получается, что у нас в  стране только и делают, одни воруют, а другие  их ловят.
- Это же  детектив! – Возразила ему Людмила. – Развлекательный жанр.
- Что ты меня за советскую власть агитируешь, - парировал  Шакутин – Получается, вроде, я её ругаю, а ты защищаешь! А я так говорю не потому, что  охаять страну хочу. И вот почему! Раз показывают, значит неспроста. Дыма без огня не бывает.
- Причем здесь дым? - не согласилась с мужем Людмила. -  По детективам судить о нашей жизни, что в кривое зеркало на себя смотреть. Или больно толстый, или больно тощий.
Слушая хозяев, Клавдий старался больше молчать. Чувство неловкости  не покидало его с той минуты, когда он нерешительно постучал в дверь их избы.  Он  всем своим нутром понимал, что доставил хозяевам непредвиденные хлопоты. К тому же,  не хотелось ему  выглядеть в их  глазах  смешным и глупым. «Скажешь что-нибудь не так, и будут, потом потешаться, - рассуждал он про себя. – Мол, приезжал к ним один мордвин. Такое нагородил!».
 А потому, когда Людмила  спросила его мнение о детективе, Клавдий, морщась от смущения, признался;
-  Откуда нам в дерене знать,  правда это или враньё!
- Я что вам хочу сказать, Клавдий Иванович, - отозвалась из горницы Людмила. Похоже, что она даже приподнялась, там, у себя на кровати, так задел её этот разговор. – Кино  явление сложное, непростое. Бывает очень много серых, неглубоких, далеких от жизни вещей и по одному фильму трудно судить о целом. Что касается сегодняшнего детектива, тут без статистики не обойтись.
- Вот то, что мы сегодня смотрели, без всякой статистики  правда! - не согласился с женой Шакутин. - Даже если это верно на пятьдесят процентов,  всё равно это   правда! И даже если десять процентов, тоже  правда! Чего далеко ходить! На маслозаводе, куда я совхозное молоко вожу, работницы масло воруют! И все об этом знают. И поделать ничего никто не может. Почему? Зарплата мизерная!  Что им  остаётся? Уходя с работы, спрячет грамм двести   масла за пазуху - никто и не заметит. И если даже заметит. Что? Она позволит шарить у неё между грудями? Или в другом месте?
Помолчав, Шакутин продолжал рассуждать, судя по всему нисколько не заботясь о том, слушают его, или не слушают. - Воровство - это бич человечества! - Продолжал он рассуждать в темноте. - Воровали во все времена, и везде.  По всякому пытались освободиться от этой  заразы. И руки рубили, и головы рубили, а толку никакого. Как воровали, так и будут воровать.
 - А твоё  предложение не поможет избавиться от этой беды? - смеясь, спросила мужа Людмила
- Сама же утверждала, что это глупость, а теперь спрашиваешь, поможет,  не поможет.
- Я, возможно, и не права,  вот пусть Клавдий Иванович нас рассудит, - посоветовала ему Людмила.
- Ладно! Так и быть! - согласился Шакутин. - Клавдий, ты ещё не спишь? Ну, буквально ещё две, три минуты. Я тебя немножко повеселю, а потом уж и бай - бай. А начнём вот с чего! Тебе не доводилось видеть картину художника  Сурикова «Меншиков в Березове»? Нет?
- Откуда! -  удивился Клавдий. - Только в учебниках у ребят  картинки смотрю. А больше негде.
- Не беда! Какие наши с тобой  годы! -   успокоил его Шакутин. - Так вот! Его, Меншикова, героя  картины, а это было давно,  за воровство царские власти в Сибирь сослали. Вместе с женой и детьми. Я,  например,  считаю, что за такие дела, какие он творил, всех так и надо наказывать. А вот Люда считает, что сослали его вовсе не за воровство. Ты объясни Клавдию, что к чему, а то я не так всё истолкую. А ты  - историк, тебе и карты в руки.
- Хорошо, хорошо! - согласилась Людмила. - Клавдий Иванович!  Картину эту девочки вам завтра покажут. Это - шедевр русской живописи! Художник  изобразил в ней Меншикова  вместе с детьми в Березове. А Березово -  это Сибирь - матушка, Тобольский край! Сослали его туда  после обвинения в краже царской казны и государственной измене.
- Люда! Ты ещё объясни,  кто такой Меншиков,  - попросил он жену.
- Мне что, урок истории начинать? Ты же завтра летать намерен! Всё будет нормально? Ну, тогда ладно. Я очень коротко.
Помолчав, как  бы оправдываясь, пояснила. -  вечно мы в заботах. Зачастую и поговорить не с кем! Так вот! Меншиков, -  это  всемогущий соратник  Петра Великого. Генералиссимус и полководец. После  смерти Петра, а  потом и Екатерины Первой временно стал  хозяином России. Боярам,  в те времена, людям очень влиятельным, это не понравилось. Состряпали они всяких небылиц и, в результате, князя арестовали, лишили всяческих заслуженных им наград и сослали с семей в ссылку в Березово. Город, не город - не знаю.
А итог был такой! Жена его Дарья Михайловна, урождённая Арсеньева,  не смогла  пережить горя.  Она ослепла от слез и, не  доехав до Казани,  умерла.   Позже, в Березове умерла и его старшая дочь Мария.  А в ноябре 1729  года он сам умер от прилива крови. Было ему тогда   пятьдесят шесть лет. Похоронили его у церкви, которую строил сам. А позже, не могу сказать когда, его могилу смыла река Сосьма. Вот так  печально закончилась жизнь этого русского государственного деятеля.
Людмила ненадолго замолчала, а затем, словно бы обращаясь к школьникам в классе, продолжила, не сказанное ей до этого: - Так вот! Володя  считает, что  эту картину   нужно вешать в обязательном порядке в кабинетах больших начальников всей страны. Вместо портретов вождей. А картину сопроводить надписью: будешь воровать, вместе с женой и детьми тебя ждет Березово. - Ну и как, Клавдий Иванович?
- У кого спрашиваете! - Смутился Клавдий. - У колхозного тракториста! Мордвина!
- Тракторист, и мордвин здесь не причем,  - не согласилась с ним Людмила. -  Вам что? Всё равно? Вы  гражданин Советского Союза?
- Господи! - стал  оправдываться Клавдий. - Тот, кто ворует, Бога не боится! Власти не боится! А  на картину, что ему в кабинете  повесят,  он просто плюнет!
 - Ну, мордвин - сорок один! - захохотал Шакутин.  - Сразил наповал! Ты оказывается не мордвин - сорок один, а мордвин - номер один!  Сдаюсь! И ты -  прав и Людмила права! Каюсь! Сейчас отрекусь от своего глупого предложения. Слушайте внимательно и запомните!
 Я, Владимир Шакутин, не состоявшийся конструктор советских реактивных истребителей, а ныне  шофёр  совхозного молоковоза, признаю ложной идею по борьбе  с воровством. Великодушно меня простите. Прощаете, да?  Вот и хорошо!
 Но в душе я, как Галилео Галилей,  не покаюсь! Ему тоже пришлось отрекаться. Но он все же прошептал, отрекшись, что Земля вертится! И я считаю, что  советские власти должны быть очень  жестокими к ворам и всяким жуликам, как и наши русские цари! Иначе порядка в стране не будет.
Разве это дело? - продолжал он. - Срок получил - имущество не трогают, жену и детей не обижают. Отсидел срок - и спасибо судьям, прокурорам, прочим блюстителям порядка. И жизнь хороша, и жить хорошо! И, - спасибо  стране родной - за пятилетний выходной!
Все трое, Клавдий -  у печки на раскладушке, и хозяева - в горнице, весело и долго смеялись. Они еще недолго поговорили. Все больше Володя и Людмила. Клавдий с трудом поднимал слипающиеся  веки. Однако, как он ни старался преодолеть сон и слушать разговор, он все же незаметно для себя уснул.
На другое утро, как обычно, проснулся он рано. В темноте с трудом разглядел стрелки на циферблате своих часов. Не было ещё и шести. Он лежал и старался не ворочаться. Раскладушка при малейшем движении скрипела, и Клавдий боялся разбудить хозяев. Он припоминал вчерашний разговор, и  становилось ему особенно хорошо, словно наступил давно ожидаемый праздник.
Вскоре в горнице послышался тихий говор, шлепанье босых ног, скрипнула дверь, и Клавдий увидел на фоне окна силуэт Шакутина. Он тихо прошел к печи, снял валенки.
- Рано встаешь, хозяин, - подал о себе знать Клавдий.
- Не спишь? – обрадовался Шакуьин. – Мы с Людой тоже не спим. Говорим, пусть гость поспит. А раз не спишь, давай подниматься. Аэроплан мой начнем собирать. Пока позавтракаем, глядишь, и другие гости подъедут.
Умывшись и одевшись, они вышли в сени. Шакутин включил свет, открыл ещё одну дверь. Это, понял Клавдий, была его мастерская. Легкий каркас, собранный из металлических уголков, труб и деревянных реек, был пристроен к глухой стене избы и обшит кусками фанеры, жести, толи и полиэтиленовой пленки, всем тем, что, видимо, попадалось мастеру под руки.
На полу мастерской, на автомобильном прицепе, видно, тоже самодельном, была закреплена, как понял Клавдий, только часть самолета. Бросились ему в глаза сначала киль и стабилизатор с опущенными элеронами, а уж потом он разглядел, сваренный из  металлических трубок треугольник, на котором стояло нечто похожее на автомобильное кресло, а  над ним, на стойках, небольшой двигатель с пропеллером.
- Это вот и есть мой авиационный завод и ангар, - словно гид  пояснил Шакутин. Сквозь стекла очков лучились смехом его серые насмешливые глаза.
Клавдий с любопытством разглядывал совсем не деревенское шакутинское творение. Он осторожно потрогал глянцевую поверхность пропеллера, поразившего его своим заводским видом.
- Сам делал? – усомнился Клавдий.
- Что ты! – засмеялся Шакутин. - Ульяновские ребята с авиационного завода мне его просчитали, сами же сделали, специально вот под этот движок. Он с любовью похлопал по двигателю.  – Замечательная штука. Простая, надежная!
- Никак не соображу, - старался угадать  Клавдий. – От мотоцикла что ли?
- От снегохода «Буран». Двухтактный, карбюраторный. Тридцать четыре лошадки!
- И хорошо тащит?
- Нормально! Конечно, это тебе не «Ротакс» и не «Субару».
Клавдий впервые слышал мудреные названия, должно быть, иностранных двигателей,  однако виду не подал. В технике, как он сам считал, смыслил. Но то трактора, комбайны, доильные аппараты. Помолчав, спросил:
- И сколько ты его мастерил?
- Не считал!   Было свободное время, этим и занимался.
Клавдий покачал головой. Про себя подумал: «Куда мне до него? А потом в Рыбкине засмеяли бы. Мол, Клавдий, видно, чокнулся, аэроплан мастерит».
- А жена как? – продолжал любопытствовать Клавдий.
- Людмила? – засмеялся Шакутин. – А никак. Не ругается. Даже поощряет. Говорит, у каждого человека в жизни должно быть свое назначение. Не считая этого. – Он щелкнул пальцем по кадыку. – Этим у нас сплошь и рядом увлекаются. Боится вот только, как бы не разбился. Да я, признаться, много и не летаю. Всякое ведь может быть. Не великий конструктор. Может, что не додумал, материал не тот. Да и инструмент, сам видишь какой.
На стене избы на гвоздях висели несколько разномастных ножовок – прямых и кривых, широких и узких, диски от циркулярной пилы, струбцины разных размеров,  стамески, сверла, отвертки, да на верстаке рядом с тисками лежали с полдюжины деревянных и металлических рубанков.
- Ты в  авиации,  что ли служил?
- В какой авиации! В войсках связи. Мечтал, да вот подвели. –  Он ткнул пальцами в очки. –  С восьмого класса без них ни шагу.
 - А вот до этого как дошел? – Клавдий показал на несобранный самолет.
Шакутин опять усмехнулся, постучал пальцем по лбу:
- Пришлось немного извилинами пошевелить.
- Ты прямо как академик.
- Скажешь тоже.
- Нет, правда! Если бы там трактор или легковую машину – еще, куда ни шло! А это ведь самолет! С бухты-барахты его не придумаешь!
- Конечно,  с бухты-барахты такую штуку не построишь, - согласился Шакутин. – Но имей в виду, я ведь не с нуля начинал. Четыре года в авиамодельный кружок ходил.  Делал и планеры, и таймерные, и кордовые модели . Даже на радиоуправляемую модель  замахивался. Правда, не осилил. Деталей нужных негде было купить. А потом, я тебе скажу, уж очень хотел я в авиационный институт поступить. В летчики с моими глазами я сразу понял, не попаду.  А самолётами бредил. Книжек одних    только сколько прочитал! Они и сейчас все у меня дома. Видел наверно? Короче говоря, готовился я в институт не на шутку, а всерьез. И знаешь, куда замахнулся? В московский авиационный институт! Но не повезло! Каких - то полбалла не добрал. Жаль, что не повезло. Так ведь не я один такой. Поступил в техническое училище. Токарем стал. Годика два в Арзамасе на ремзаводе поработал. Приехал как-то к родителям,  Людмилу встретил. Дело молодое, подружили немного, а потом и поженились. Вот уж пятнадцать лет с тех пор прошло.
Шакутин замолчал, задумавшись о чем-то:
- Видно, так   на роду было написано, - продолжал он, достав из-под верстака канистру с бензином. – Оно, может, и к лучшему, что так получилось. Еще неизвестно, как в городе судьба повернулась. Совхоз в области на хорошем счету.  Работаю. Вожу молоко в райцентр на молоковозе. Дом есть. На здоровье не жалуюсь. Жена, дети как у всякого нормального человека. Не пью. Что еще? Мне, например, больше ничего не надо.
В дверь заглянула Людмила, окликнула мужчин.
- Эй, летчики! Завтракать!
- Пошли, Клавдий. Позавтракаем, а там уж и начнем потихоньку «Фантом» готовить.
Завтракали все вместе. Девочки уже пообвыкли, Клавдий их, кажется,  уже не интересовал.  Они всё больше допекали разговорами отца и мать. Людмила ловко расставляла тарелки на столе, потчевала Клавдия:
- У нас, Клавдий Иванович, все простенько! Все свое: кислое молоко, картошка, огурцы, капуста. Никаких деликатесов.
- Мы в Рыбкине тоже   без них  обходимся, - поддержал ее Клавдий..
Едва поднялись из-за стола, нагрянули гости из Большого Болдина: давнишний  приятель Шакутина  – токарь сельхозтехники Толя Синельников, невысокий, щупленький, шумный, и с ним пожилой, лет шестидесяти, руководитель авиамодельного кружка райцентровского дома пионеров Евгений Семенович Рябцев с двумя  авиамоделистами.  Из разговоров гостей Клавдий понял: они были   призерами  авиамодельных соревнований Горьковской области.
Сразу стало шумно. Синельников, сгоравший от нетерпения, командовал сборкой «Фантома». Сначала он с подростками ловко выкатил на улицу прицеп, на котором стоял остов с двигателем, килем и стабилизатором. Затем полупрозрачные крылья, пару широких лыж. Потом еще какие - то  детали и приспособления. Было видно, что делали они это не впервые. Под ногами у них, тоже помогая, путались обе дочки Шакутина.
Клавдий с удивлением наблюдал, как на глазах у него над двигателем Синельников с Шакутиным прикрепили обтянутые красным перкалем крылья.  И несуразное вроде бы сооружение по началу на глазах у него превратилось в чудо – маленький,  изящный, словно стрекоза, самолет. Клавдия поразила его простота. «Такое и ребенку под силу! – подумалось ему. - Чего тут мудреного!»
Утро выдалось морозным, солнечным. Над заснеженными крышами изб Старого Ахматова столбами стояли розовые дымы. Самолет выкатили в поле, начинавшееся сразу за избами. На говор и смех пришли ещё несколько человек: в основном мужики и мальчишки. Вместе с ними пришла и Людмила Ивановна, принесла пузырек с глицерином.
- Очки не забудь протереть, - напомнила она мужу.
- Забыл! – спохватился он. – Очки у меня запотевают, - пояснил он Клавдию.
Поколдовав над своими очками, он  наконец уселся на сиденье. Синельников помог ему пристегнуть ремни и завел мотор. Вращающийся пропеллер образовал прозрачный круг. Шакутин завязал под подбородком шнурки ушанки, поправил очки, помахал всем рукой и прибавил газ. Мотор натужно и громко затрещал, самолетик вдруг стронулся с места и покатил в поле, в сторону синеющего вдали леса. Затем он развернулся и быстро понесся обратно. Метрах в пятидесяти от собравшихся он легко взмыл вверх, с треском пролетел над головами людей. Сквозь красный перкаль  на крыльях и стабилизаторе просвечивали лонжероны и нервюры .
- Ура-а-а! – сорвав с головы шапку, закричал Синельников.
- Ура-а-а! – тоже подхватили девочки и авиамоделисты.
Клавдий, задрав голову, провожал взглядом самолет, и сердце в груди у него билось сильно, и часто, будто не маленький и толстый человек Володя Шакутин силой своего ума и рук поднялся над всеми, а он – Клавдий Хрестин.
Самолет, сделав плавный полукруг, стал снижаться, плавно коснулся снега и легко заскользил навстречу людям.
Шакутин, счастливо улыбаясь, красный от пережитого, расстегнул ремни и соскочил с сиденья на снег. Обе дочери повисли у него на плечах.
- Володя! В-о-о! – показывал ему большой палец не менее возбужденный и взъерошенный Синельников. – Дай попробую!
- Талян, и не проси! Не жалко, понимаешь, - протирая кончиками пальцев очки, отказал Шакутин. – Ведь не мотоцикл, не автомобиль – летательный аппарат! Случится что, в тюрьму посадят. Ссделаешь такой сам, тогда поймешь. Я ведь его всем нутром чувствую.
Спокойней всех, пожалуй, была Людмила.
- Не забудь, тебе сегодня молоко вести, - напомнила она мужу.
- Хорошо, хорошо, Людок! – ответил жене Шакутин и, все еще сияя, вопросительно посмотрел в сторону Клавдия: «Мол, как?».
Клавдий только развел руками: «Дескать, бесподобно!». И Шакутин в ответ счастливо засмеялся.
Самолет всем миром покатили к деревне. У избы его разобрали, и по частям  перенесли в мастерскую.
От предложения остаться еще на день Клавдий наотрез отказался, сославшись на занятость.
- Тогда поедешь со мной на молоковозе. Я тебя как раз привезу к электричке, что в Саранск идёт, - решил за него Шакутин.
Пополудни Клавдий распрощался с Людмилой Ивановной и с девочками.
- Приезжайте в гости! – приглашал их Клавдий. – Хоть на зимние каникулы, хоть летом.  Изба у  нас большая! Места всем хватит! Мокша - рядом! Вода - чистейшая. Даже стерлядь водится.  Порыбачите! Накупаетесь! Мордовскими блинами накормим! Ей Богу! Не пожалеете!
За рулём по дороге в Ужовку Шакутин был весел и разговорчив. День выдался  тихим и солнечным. Клавдий,  слушая его, с любопытством смотрел по сторонам: на заснеженные поля, про  себя отмечая, что зима в их краях снежная, значит, в новом году -  урожайная. Ещё с большим интересом он вглядывался в дома и дворы  деревень, мимо которых шла очищенная  бульдозерами асфальтированная   дорога.
Шакутин, не поворачивая к нему головы и внимательно глядя на дорогу, поинтересовался. - Будешь делать самолет?
- Кишка тонка! -  не лукавя, ответил Клавдий. - Да и не к чему мне самолёт.
- Чего же тогда приезжал?
- Прочитал о тебе в столичных  газетах и, честное слово, не поверил. Дай, думаю, съезжу. Посмотрю! Вроде бы, как  убедиться, - на  самом ли деле так?   И вот посмотрел я на твой самолёт. Слов не нахожу! Здорово!
А ещё  никак не могу поверить! Пустить  в дом поздно вечером неизвестно кого! Вдобавок   накормить, на ночлег оставить! Уму непостижимо!  И не веришь,  камень с души! Стало быть, земля не без добрых людей!   И не о себе только  эти люди печалятся!
   Повременив, он, словно бы про себя, тихо пояснил. - Можешь считать меня   дурачком. Но я клянусь, не вру! За свой колхоз переживаю, как  будто это моё! О районе - тоже пекусь! Конечно, и за республику болею. А вы, смотрю,  и страну не забываете. Молодцы! Ей Богу молодцы!
-  Дипломат,  ну дипломат!  Настоящий мордвин -  номер один! - захохотал  Шакутин и долго не мог остановиться от смеха.  Наконец,  посерьёзнев, и, как бы, укоряя себя за не корректность,   попросил Клавдия. -  Ты только на меня не обижайся. Скажешь - ненормальный что ли? Ржёт и ржёт как сивая кобыла!
 Дело то вот в чём! У меня сегодня просто  хорошее настроение.  Как ему не быть хорошим? Оказывается я очень популярный человек. Ко мне приезжают отовсюду. Посмотреть на меня и самолет! Восхищаются, хвалят! Гордятся мной.  А на деле я такой, как и ты. Иной раз злюсь, если вижу что не так. А  про себя думаю: «Какое твоё  дело? Всего - то  от каждого из нас надо: иметь добрую совесть и вести себя честно».
Преодолев  плохо очищенный участок дороги, продолжил. -  Выходит  мы не одни такие!  Ты, наверно, прав! Не всем людям все равно, как мы живём, что нас ждёт в будущем? Людмила   в одном научном журнале вычитала, что все империи рано или поздно рухнут! Пример! В третьем веке рухнула  Римская империя! Огромная! Примерно как Советский  Союз. Так вот,  эта могучая империя сначала на две части развалилась, а потом совсем сгинула.
Клавдию  историю о Римской империи не доводилось  слышать, и, стесняясь признаться в этом, всё же спросил. -  А что там  у них случилось?
- Порядка в  империи не стало. Потому и развалилась! А мы тоже  - империя! Людмила говорит, что такое  и с нами может случиться.  Порядка не будет - Советский Союз  тоже может  развалиться. Только не на две части, а на шестнадцать!
- Господи! Спаси и сохрани! - испуганно произнёс Клавдий.
Шакутин, внезапно рассердившись  неизвестно на что, некоторое время ехал молча. На встречу им  быстро приближался, судя по чистому  зелёному цвету кузова  новенький   уазик. - Ну куда так  гонишь? - зло  спрашивал он, видимо,  водителя уазика.  -Башки  свое не жалко?
На свет мигающих фар молоковоза, водитель уазика заметно  снизил скорость, и вскоре  машины, едва не задевая друг друга дверцами кабин,  благополучно разъехались на узком участке очищенной от снега  дороги.
Припарковав молоковоз на стоянке, Шакутин проводил Клавдия до вокзала. В кассе Клавдий купил билет на электричку. До её прихода  оставалось чуть более получаса,  и они, миновав переполненный  пассажирами зал ожидания, вышли на безлюдный ещё перрон.
Тишину на перроне неожиданно нарушило громкое, невнятное бормотание мужчины,    которого два милиционера  чуть ли не волоком тащили к двери в конце вокзала, видимо, отделения милиции. Когда они затолкали  сопротивлявшегося мужчину в отделение, и за ними закрылась дверь, Шакутин, ни чуть не удивившись, прокомментировал увиденное.
- Вот, Клавдий, пример того,  что на железнодорожном вокзале  станция Ужовка сегодня не всё было  в порядке. Но два ответственных работника внутренних дел этого нарушителя  -  алкаша или вокзального воришку -  привлекут к ответственности! В итоге ещё одним нарушителем  на вокзале станет меньше.
 Скажешь,   это мелочь? А я с тобой не соглашусь. Все беды начинаются с мелочи! И в твоем колхозе, и в районе, и в вашей  республике! Горьковская область - тоже не исключение. Что касается страны - промолчу!
Отодвинув рукав фуфайки, и посмотрев на часы, продолжил. - Время ещё есть. Не волнуйся! Я, как и ты, чуточку не от мира сего. Но! Если бы мне довелось просить у Бога для себя, то я попросил его знаешь о чём?  Чтобы он  даровал России только  мудрых и не очень старых   царей, императоров и генсеков. Родни Ивану Грозному, Петру Великому,  Сталину! Они державу хранили, как зеницу ока!  Ты одобрил бы мою просьбу?
- Тебя самого впору в Москву, в  Кремль командировать!  -   рассмеялся Клавдий. - Порядок наводить! Наш генсек  Черненко, говорят, на ладан дышит!
- Ну, мордвин! Ну, мордвин - номер один! Палец тебе в рот не клади!
Приподняв рукав фуфайки и,  посмотрел на часы, озабоченно произнёс. - Разболтался я как старый Мазай!  Он  в сарае. Я у вокзала! Нам уже пора!
 Оба, обеспокоившись, спешно перешли на вторую платформу.
  - Ну что? Будем,  прощаться? -  вопросительно   спросил Шакутин.  - Понял! Не возражаешь! Людмила перед отъездом мне шепнула. Ты  на прощанье Клавдию скажи вот так. -   Он на минуту замешкался. - Сейчас, сейчас вспомню! Одну секундочку!  Вспомнил!
               - Ульт шумбрат! Так?
                -Так, так! -  расхохотался Клавдий. -  Когда успел выучить?
- Сегодня утром! А что это значит?
- Будь здоров!
- Какой я молодец! -  похвалил себя Шакутин.  -  Мы, когда прощаемся, тоже говорим так. Просто   замечательно! Что ж! Счастливого  пути!  И не поминай меня  лихом! Мордовии от Шакутиных  -  большой  привет! От Горьковской области - тоже!
- Ну а я побежал! Молоко на маслозавод отвезу.