Исповедь

   Я слушал друга и даже не замечал, какая боль в его словах! Боль за родных, за друзей, за дело, за себя, в конце концов...

   Увы, но мы часто не замечаем очевидных вещей и не слышим обращенных к нам слов. Кажется, да ну не может такого быть, это где-то у кого-то, но не у нас, не у меня... И мы пропускаем, пропускаем и пропускаем сначала звоночки, затем гудочки, и в конце концов бой всех колоколов... Потом мы непременно начинаем недоумевать — как такое могло случиться?! Так вам же говорили!!! Тысячу раз повторяли: «Беда грянет! Как же вы не слышали?!». И это действительно, какая-то глухота наваливается на нас, и мы перестаем воспринимать голос здравомыслия.
 
   «Я не заметил, как сын повзрослел, не вырос, а именно повзрослел. Вырос он давно. К старшим классам школы уже был выше меня, многое умел делать и показывал себя вполне разумным и смышленым. Однако только сейчас я увидел, что он действительно повзрослел. Уже нет ребячьей бравады и беспричинного смеха…»

   Эти слова я написал примерно в конце февраля текущего года. Мне захотелось сказать о моем сыне что-то хорошее, доброе, что-то такое, что раскроет его характер, натуру в полной мере. Чтобы читатель увидел, какой у нас славный сын, чтобы у читателя, может быть, даже возникло желание познакомиться с ним, получить от него что-то позитивное…

   Да, это все мне хотелось написать о нем… Но, как часто бывает, я написал пару-тройку предложений, и оставил их, так сказать, дозревать. И даже немного забыл об этой записи.

   Время шло, зиму сменила весна, потом лето, и времени на сочинительство стало меньше. Да и писать я, к своему удивлению, стал чаще стихи, нежели прозу… Так или иначе, но запись лежала в моей кладовой — в записной книжке.

   Когда я прочитал написанные тогда слова, слезы покатились из моих глаз. Я не успел написать о сыне хорошего повествования… Не потому, что нечего было написать, а просто не дошел…

   Теперь моего сына нет. Уже более двух месяцев, как он трагически погиб. Нет, не на СВО. Если бы на СВО, мне было бы проще объяснить самому себе, за что и почему это произошло. Но он погиб совсем на другой войне, еще более жестокой и беспощадной. На той войне, которая не прекращается ни на миг с того времени, как был сотворен первый человек Адам. И избежать этой войны не удастся ни одному человеку на земле. На ней невозможно дезертировать, от неё невозможно спрятаться в каком-нибудь бункере и отсидеться, мобилизация на эту войну не прекращается ни на минуту, и она не разбирается ни в возрасте, ни в половой принадлежности — она поголовная… На этой войне есть только два исхода — полная победа или погибель. Даже если сдаться в плен, то это будет все равно погибель. Потому что враг ненавидит лютой ненавистью всех без исключения людей и его цель — погубить каждого.

   И теперь, читая свою давнюю запись, я с прискорбием констатирую, что мой сын эту войну проиграл, а вместе с ним её проиграл и я… в нем проиграл, в моем сыне. Не увидел, не услышал, не смог оградить и научить обороняться…  Впрочем, чему, собственно говоря, я мог бы его научить, коль сам получил такое жесточайшее поражение в этой битве. Да, для меня война еще не проиграна, а только одна из битв, но для моего сына, увы, уже все закончилось, и закончилось смертью…

   Совсем недавно я читал книгу Есфирь. Там сказано, что Аману «накрыли лицо». Меня поразила эта фраза. И сейчас я ощущаю себя человеком с накрытым лицом. Словно черная пелена накрыла мое сердце. У меня нет эмоциональных страданий и всплесков. Я разговариваю с людьми, что-то пытаюсь делать, как-то живу. И со стороны может показаться, что у меня все в порядке.

   В день трагедии это было похоже на вонзенный в сердце нож – резко и обжигающе больно. Теперь же это похоже на занозу. Она не причиняет острой боли, но непрестанно ноет, ноет и ноет… Не проходит ни одного дня, чтобы она не напомнила о себе. Как кукареканье петуха напоминало Петру о его отречении от Христа, так и эта заноза напоминает мне о сокрушительном поражении в битве за моего сына.

   Сразу после трагедии, некоторые люди, мои друзья, стали говорить: «Я так и знал». Тогда я начал задавать вопрос: «Если знал, то почему молчал?». Ведь если человек молчит до события, зачем говорить, когда уже все свершилось? И я сказал жестко: «Раз ты знал, но молчал, значит ты соучастник этой трагедии».

   Был и остается только один человек, который имеет право говорить мне: «Я так и знал». Тот, который тысячу раз говорил о подобных ловушках и ситуациях, приводил примеры и звонил во все колокола… И именно он так не сказал. Но он мне сказал еще жестче: «Ты виновен…», и это еще одна заноза в моем сердце, потому что он бесконечно прав…

   И вот, спустя время, я узнал, что мой друг с осуждением говорил о том, что я не лежал часами на могиле сына, а организовал и провел быстротечные похороны … не растянул «удовольствие», так сказать. Как же это мерзко — рассуждать о том, чего не знаешь! Нет, я не буду выяснять с ним отношения. И не отвернусь от него. Этот человек сделал очень много доброго и для меня, и для моей семьи. И прощать, или не прощать мне его не за что. Печально то, что я уже не смогу быть с ним открытым так, как это было раньше. И мне придется с этим разбираться.

   Временами возникает мысль — а зачем я живу? Пройдя через эти события, начинаю осознавать, что земные ценности теряют свою важность, стоимость, перестают привлекать. Ты вдруг начинаешь понимать, что машины, красивые дома, да и вообще все материальные блага — это "менее ничтожества и пустоты". Зачем все это надо, когда теряется вкус к жизни? Ты, вроде бы, двигаешься, как-то существуешь... но не знаешь зачем. Начинаешь сам себе объяснять: есть же дети, внуки, связанные с тобой люди... Но даже это кажется пустым... безвкусным.

   И тогда приходит Он — Господь и изливает Свою благодать, Свой елей на сердце и разум. И, нет, вкус к той жизни, материальной, не возвращается, но рождается совершенно новый вкус — вкус к жизни во Христе, который несоизмеримо ценней всего прочего.
               
Август 2024 года.