Формула проста - от второго рождения к возрождению

Этот текст был написан четыре года назад в надежде, что задумывавшиеся исследования позволят мне найти новые убедительные примеры возрождения российской социологии. К сожалению, не получилось. Сейчас отечественная социология сконцентрирована на задачах другого рода, исторические поиски законсервированы.
Публикую ранее написанный текст с минимальными правками.


В конце октября 2008 года в Тюмени профессор Вера Гаврилюк презентовала мое видение генезиса современной российской социологии. В моем понимании, послевоенная советская / российская социология – не возрождение дореволюционной и ранней советской социологии, а второе рождение отечественной социологии. Афористично это сформулировал А.Г. Здравомыслов: «Булат Окуджава имел для нас гораздо большее значение, чем Питирим Сорокин, которого мы знали в начале 1960-х годов лишь по трем упоминаниям В. Ленина».
Эта концепция рождения современной отечественной социологии была позитивно воспринята рядом социологов старших поколений, например, В.А. Ядов в письме ко мне писал: «Термин "возрождение" нашей социологии я отныне забыл. Действительно, было становление социологии заново».


Концепция второго рождения была изложена в моей книге «Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории» (2013 г.) [1] и рассматривалась мною в ряде статей, о ней в целом позитивно писали А.Н.Алексеев, Г.Е. Зборовский, Ж.Т. Тощенко, Б.М. Фирсов и другие социологи, при этом я не встречал сколь-нибудь развернутой критики данного теоретического положения.
Однако в течение нескольких лет я не мог полностью «развести», разъединить «возрождение» и «второе рождение», нужно было найти их диалектику. Мне кажется, нужное соотношение было найдено в 2011-2012 годах и было изложено в упомянутой выше книге. Более того, оно было вынесено на первую страницу и стало эпиграфом монографии: «С конца 1950-х годов и до начала перестройки российские социологи фактически не знали своих профессиональных предков. Так сложилось, что прошлое российской социологии не стало импульсом для развития ее настоящего. Но настоящее в силу разных причин заставляет нас обернуться назад. И осознать, что сначала хрущёвская “оттепель” позволила российской социологии родиться во второй раз, а затем горбачёвская перестройка создала предпосылки для ее возрождения. Обращение российских социологов к своему прошлому можно было бы описать тезисом: «К возрождению через второе рождение». Другими словами, «возрождение» - не генезис современной российской социологии, а следствие ее существования.


Под возрождением я понимаю поиск всевозможных путей включения в нашу современную социологию информации о жизни и достижениях российских социологов разной глубины прошлого. Особого внимания заслуживают исследователи, работавшие в двух-трех первых десятилетиях XX века, а в некоторых случаях и наши старшие современники.
Исходно, формула: «К возрождению через второе рождение» не раскрывала механизм движения к возрождению, но было ясно, что здесь не может быть фронтального, широкого движения, но лишь какие-то «точечные» кейсы, которые могли бы иллюстрировать наличие, возможность таких «шагов» и одновременно подталкивать нас к обогащенному пониманию логики развития российской социологии.


Первую такую «точку» я встретил 19–20 ноября 2012 года в Москве, когда записывал на диктофон большое интервью с академиком Г.В. Осиповым. Примерно через 40 минут после начала нашей беседы Осипов, рассказывая об одном из первых в стране теоретико-эмпирических социологических исследовании в Горьком, которое было проведено в первой половине 1960-х, вспомнил:
«ГО: Период нашей дореволюционной социологии очень плохо описан, мы говорим только об основных фигурах: М.М. Ковалевский, Н.Я. Данилевский, Н.К. Михайловский, но тут в Горьком встречаю профессора старой русской школы – Василейского.
БД: Никогда не слышал…
ГО: ...а таких много было... мы с ним беседуем, он работал дворником... к удивлению я вижу у него методики социологические, которые ничем не отличаются от западных... мы с ним проводим беседы, замечательный человек был. Он говорит: «Нас много было, но мы разбрелись по России, потому что это все было запрещено, нас преследовали. Не знаю, каким образом я уцелел».
Я поинтересовался у Осипова именем и отчеством Василейского, но в тот момент он не помнил их, хотя сказал, что где-то он писал о нем. При транскрибировании интервью я решил посмотреть в Интернете, не написано ли чего о Василейском. Фамилия редкая, можно искать без имени и отчества, и сразу нашел статью Натальи Юрьевны Стоюхиной о нем. Списался с ней, оказалось, что она – соавтор книги о Серафиме Михайловиче Василейском (1888 – 1961) и серии статей о мало известных психологах, работавших в Нижнем Новгороде и в ряде периферийных городов страны. И по постановке задач, привлекавших внимание этих ученых, и по использованными ими методам их исследования 1920-х – 1950 –х годов оправданно рассматривать и как социологические. Много интересного о своей работе, о поисках информации об этих людях Стоюхина рассказала в двух интервью 2013 и 2017 годов, объединенных заголовком: «Обнаружение потомков своего героя – большая радость, когда понимаешь; дошла!

Приведу еще одну иллюстрацию «точечного» движения к возрождению российской социологии, все опять началось случайно и опять возникло в процессе интервью. 1 августа 2017 года, в преддверии дня рождения Б.А. Грушина я разместил в Facebook пост «Борис, ты прав!». В нем кратко рассказывалось о моей работе над биографией Грушина и его научном наследии. Вскоре мой материал прокомментировал Леонтий Бызов, он вспомнил, как начинал работу в команде Грушина. Я сразу же ответил: «Леонтий, хорошо, что написали... такая мозаика крайне важна... не знал, что вы работали с Грушиным, да еще в “подвальный” период...». Но этого мало. Я сразу же написал Леонтию Бызову в «личку», что хотел бы провести с ним биографическое интервью, а он быстро дал положительный ответ. И на следующий день наше интервью стартовало...


Мы с Леонтием Георгиевичем Бызовым (1954-2019) несколько раз пересекались в начале перестройки, когда он был Ученым секретарем Советской социологической ассоциации, однако последние более 20 лет, после моего отъезда в Америку, я ничего не знал о нем. Возможно, тем интереснее мне было начинать интервью с ним. Но я никак не мог ожидать того, что ответ Л.Г. Бызова сразу убедит меня в правомерности моего спонтанного решения о биографической беседе с ним (к тому моменту было закончено свыше 160 интервью, и мне не хотелось затевать новые беседы). На мой традиционный запевный вопрос об истории семьи и происхождении его нечастого имени, я получил развернутый ответ, приведу его с сокращениями:
«Вопрос очень своевременный в том смысле, что только что вышел трехтомник в издательстве “Новый хронограф” – “Бызовы. Голоса прошлого.” В нем я и моя троюродная сестра Т. А. Семенова собрали переписку из нашего рода Бызовых, начиная с 1905 года, военный дневник моего деда Леонтия Алексеевича Бызова 1917 года, воспоминания и дневники, мамины воспоминания уже прошедшего века и т. д. Я почти два года сам все это набирал и сопровождал примечаниями. <…> В 1919 году [Леонтий Алексеевич] занимается теорией кооперативного движения, и на этой теме становится постоянным сотрудником Института социальной психологии в Москве, который пытался основать философ и социолог профессор Вениамин Хвостов. Ну, собственно говоря, не институт в полном смысле слова, а скорее как сказали бы сейчас, “интеллектуальная площадка,” где собирался цвет московской и отчасти петербургской интеллектуальной элиты, зачитывались доклады и обсуждались. Бывал и Питирим Сорокин, и Бердяев, и Иосиф Покровский, и бывший министр Временного правительства Николай Некрасов (В. Голгофский) и многие другие. Все протоколы этих собраний хранятся у меня. Среди нескольких постоянных сотрудников, точнее сотрудниц — учениц Хвостова по Высшим женским курсам, была и моя бабушка, Наталья Николаевна Фадеева».


Какой историк социологии, да и вообще, человек, интересующийся российским прошлым, не среагирует на такой рассказ? Столь долгая память о предках – нечастое явление, еще реже – издание моими респондентами книг на основе писем и дневников членов семьи. Но и то, и другое уже встречалось в моих историко-биографических интервью. Но впервые в мою беседу с современниками послевоенной российской социологии врезалась история отечественной социологии 1920-х годов, рассказанная родственником-социологом. Трагическая жизнь нашего коллеги Леонтия Бызова оборвалась через два года после завершения нашей беседы, но мы успели еще дополнить интервью до книги «Поиски. Потери. Возвращения. Мой путь социолога», изданной Леонтием про поддержке друзей.
Думается, сложись жизнь Леонтия иначе, мы попробовали бы поработать вместе над архивом его деда и извлечь ценную информацию о становлении российской постреволюционной социологии. Незадолго до смерти Леонтия посетила опытнейший архивный работник и историк, сотрудница Европейского университета Галина Георгиевна Лисицына, и он передал ей часть сохранившихся документов. Недавно «Социологический журнал» (2020, Том 26. No 3. С. 172–192.) издал ее развернутую статью «История Московского института социальной психологии. Преамбула к статье завершается словами: ««Содержание и полнота дошедших до нас протоколов института, хранящихся в настоящее время в архиве Европейского университета в Санкт-Петербурге, делает их достойными полноценной научной публикации, которая могла бы вписать еще одну страницу в историю отечественной социологии». Но на этом Галина Лисицына не остановилась, разбор и анализ Протоколов Института социальной психологии продолжается, и мы узнаем очень много о Леонтии Бызове-ст., о его коллегах и о том времени.


С. М. Василейский и Л.А. Бызов были социальными психологами и социологами, но их судьбы сложились так, что лишь в последние годы их имена и сделанное ими начали входить в нашу актуальную историческую память. Сейчас будет рассмотрен другой случай: когда постперестроечное развитие российского социологического знания позволило отнести к социологам ученого, много сделавшего в другой области человекознания – в истории науки, а точнее – истории физики эпохи Возрождения и квантово-релятивистской физики начала XX столетия. Вот что сказано о нем в сборнике трудов Института истории естествознания и техники РАН (2019 г.): «Борис Григорьевич Кузнецов (1903–1984), сколь банально бы это не звучало, занимает совершенно особое, только ему принадлежащее место в историографии истории науки. Без его желания, воли и умений не был бы открыт в 1944/1945 гг. Институт истории естествознания АН СССР, и можно только гадать о вероятностных путях развития у нас истории научно-технических знаний как профессии. Как оригинальный исследователь, автор многих выдающихся трудов по истории и философии науки Б.Г. Кузнецов во второй половине XX в. был не только научным лидером, но и тем, кто олицетворял советскую историю науки в ее лучших чертах перед мировым историко-научным сообществом» [2].


Впервые о влиянии Кузнецова на мои историко-биографические работы я рассказал Наташе Мазлумяновой в интервью в 2004-2005 годах [3], а затем писал об этом многократно. В 2016 году вышла моя онлайновая книга «Все это вместила одна жизнь. Б.Г. Кузнецов: историк, философ и социолог науки» [4]. Начиная работу над ней в 2014-2015 годах, я видел в Кузнецове лишь историка, наделенного даром понимания великих ученых прошлого и мастерского изложения их биографий. Ему принадлежат книги о Бруно, Галилее, Ломоносове, Ньютоне, Спинозе и самая известная – об Эйнштейне.
Когда книга о Кузнецове завершалась, я направил ее специалистам, многие годы работающим в области социологии и истории науки, меня прежде всего интересовало их отношение к тому, что в исследовательском пространстве Б.Г. Кузнецова я обнаружил и социологию науки. И мне приятно отметить, что мои коллеги поддержали меня. Е.А. Мамчур, эксперт в области анализа закономерностей развития научного знания, а также проблемы этики науки и вопросы взаимоотношения эпистемологии и психологии, написала (14 августа 2016 г.): «...Конечно я знала, что Б.Г. Кузнецов был отличным социологом науки, но ведь он был не только социологом науки, но и науковедом и историком и даже эпистемологом. Сейчас на такое «междисциплинарье» претендуют многие исследовательские группы. Но уж социолог науки – это точно о Б.Г. Так что все в порядке». А вот что в тот же день ответил на мои вопросы А.М. Никулин, экономист, социолог, автор нескольких книг по истории социологии: «Что Б.Г. Кузнецов – социолог науки, это для меня очевидно с тех пор, как А.П. Огурцов и Г.С. Батыгин в своих социологических курсах в МВШСЭН с большим почтением ссылались на Кузнецова, именно, в контексте социологии науки».
Думаю, что поиск и анализ таких «точечных» случаев будет полезным инструментов в познании истории социологии.


1. Докторов Б. Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории. Европейский университет в Санкт-Петербурге. 2013.
2. Гринина, И.Р., Илизаров С.С. Новые материалы к биографии историка науки Б.Г. Кузнецова. Годичная научная конференция. ИИЕиТ им. С.И. Вавилова РАН. М., 2019. -с. 83. http://www.andreyleonov.ru/2019/GK-IIET-2019-09-30.pdf.
3. Докторов Б.З.: «Я живу в двуедином мире...» (интервью Н.Я. Мазлумяновой) // Социологический журнал. 2005. № 4. С. 132–167.
4. Докторов Б.З. Все это вместила одна жизнь. Б.Г. Кузнецов: историк, философ и социолог науки. М. 2016. https://www.isras.ru/files/el/hta_9/Publications/tom_9_1.pdf.