Воспоминания

Воспоминания.
   Радиоприёмник тянул помаленьку из розетки своё питание, и негромко бормотал, но Мария Семёновна в свои восемьдесят пять лет неплохо ещё слышала. Сидела себе тихонько за вязанием, вооружив глаза очками с толстыми линзами, и слушала, что вещает приёмник. Даже в свои немолодые годы не утратила интерес к жизни. Машинально перебирала петли на спицах, а в памяти всплывали истории из жизни близких, из своей жизни…
   Сейчас Мария Семёновна вспоминала рассказы своего деда Ивана Кузьмича, и отца Семёна Ивановича о том, как в их небольшую деревню пришла весть о революции 1917-го года. В то время был жив ещё прадед Кузьма Тимофеевич. Но ему уж минуло восемьдесят лет, болел, и бОльшую часть времени проводил на печке, сопя во сне. Деду исполнилось пятьдесят, а вот её отцу - всего двадцать два.
   Многие деревенские вынужденно батрачили тогда у местного богача Игната Федулова. Хозяйство у него было справное. Скотины - не сосчитать. Дом хороший, крепкий и большой унаследовал от своего отца. Молодой ещё, а навеличивали по имени - отчеству: Игнат Михалыч. Что делать, если это единственный способ был прокормиться. Не выкажешь ему почтения – вмиг работы лишишься, с голоду помирать придётся. Работали у него на поле с раннего утра до вечера, молодые тогда ещё, дед и отец Марии Семёновны Иван и Семён. Самой Марии ещё не было на свете. Её бабушка Елизавета Матвеевна, молодая жена Ивана, дома по хозяйству управлялась. Она одна женщина в доме оказалась. Пыталась хоть как - то сэкономить заработанные мужем и сыном гроши, только всё равно не велик доход получался, кое-как перебивались.
   Пока докатилась новость о революции в Петрограде до деревни, уж начался 1918-й год… Однажды, в морозный зимний день, вздымая ворохи снега, прискакал большой отряд вооружённых людей, и, сразу же повесив над одной из пустых изб попросторнее красный флаг, объявили, что это будет помещение сельского совета. Они ходили по домам, шумно созывали людей, чтобы объяснить им происходящее…
   Как расказывал дед Иван, народу набилось много. Все хотели узнать, с чем же пожаловали в Пихтовку приезжие. Необычно всё… Не каждый смог прочитать, что было написано белыми печатными неровными буквами на кумаче, прибитом к стене. Строчки будто приплясывали. Из деревенских мало кто умел читать. Спрашивали друг у дружки. А написано было: «Вся власть - Советамъ!».
Стол покрыт таким же красным лоскутом. На нём - графин с водой, заляпаный многочисленными отпечатками пальцев гранёный стакан, лист бумаги, и ручка с чернильницей. За столом молча сидели несколько человек из отряда. С ними парень из местных Макарка Долгов. Родители, брат и сестра умерли друг за другом, и он остался совсем один. Недолго думая, бросил всё, и пропал из деревни неизвестно куда. С полгода прошло, как его никто не видел. Теперь вот неожиданно объявился…
   Собравшиеся люди, покряхтывая, покашливая, терпеливо ждали от нежданно нагрянувших гостей объяснений. Наконец, встал один из приезжих, и решительно выступил вперёд. Худощавый молодой мужчина быстро окинул лихорадочно блестевшими глазами присутствующих, ещё крепче сжал пальцы в кулаки, и, покашляв, громко начал:
   -Товарищи! В Питере совершилась революция, и мы, как представители новой, рабоче - крестьянской власти, призываем вас пополнять ряды борцов за новую жизнь! Мы имеем постановление Центрального Исполнительного Комитета рабочих и солдатских депутатов о создании Советов на местах. Теперь вы сами будете строить свою новую жизнь!
   Народ в замешательстве начал негромко перешёптываться, а дед Филипп, невысокий хлипкий мужичок, с трудом протиснувшись сквозь толпу поближе к столу, часто моргая, спросил:
   -Мил человек, енто чево такое будем строить, ежели жить нечем? Тута работа тока и есть, что у Игната Федулова…
   Люди активно поддержали его вопрос репликами с мест:
   -Верно, дед Филлип!
…-Кака тут нова жисть, коли деваться некуды?!
   -Да откуль чего возьмём?
   -Сами едва перебивамся!
   -Вот для этого мы и здесь! - начал пояснять приезжий мужчина, энергично жестикулируя руками. - Всякие эксплуататоры, кулаки, должны быть ликвидированы как класс! Всё теперь должно принадлежать народу! Мы должны вести беспощадную борьбу с такими мироедами! Теперь имеются все полномочия изъять у кулаков излишки…
   -О, как! - послышался чей-то удивленный возглас.
…-Изъять - изъяли, скажем… а дальше чево с ентим делать будете? - не унимался дед Филипп. - Народу раздадите, али с собой всё забранное прихватите?
   Этот вопрос деревенских тоже крайне взволновал.
   -А я вот другое узнать желаю: у кого чего изымать станете? - спросила горластая Фёкла Пряхина. - У мово мужика последню рубаху сымете?
   -И то верно! У нас, почитай, кажный - голь перекатная!
   -Наживали по крохам кто чё, а теперича задарма отдай?! Это по справедливости?
   Сельчане возмущались, перекрикивая друг друга. Приезжий поднял руки, призывая этим жестом к тишине, и когда смолкли выкрики, стал пояснять:
   -Товарищи! Спокойно! Мы сейчас составим список лиц, подлежащих раскулачиванию, а всё то, что изымем - будем складировать до особого распоряжения… Называйте кандидатуры зажиточных! Василий, пиши там... - выступающий поглядел на одного из сидящих за столом. Тот с серьёзным лицом молча придвинул к себе бумагу, обмакнул ручку в чернила, и приготовился записывать.
   Послышались выкрики с мест:
   -Игната Федулова - в первую очередь!
   -Спиридоновых запиши!
   -Кожемяко тожа недалеча ушли от этих мироедов!
   -А что Кожемяко то?! Поглянь-ко, много нажили! Чуток поболе твово… - возмутился сразу Устин Кожемяко, и зло поглядел на Афанасия Ивцева, предложившего в список раскулачивания. Между ними давно была вражда. А началась с того, что ещё в молодости Устин увёл у Афанасия невесту. Просто раньше посватался к девушке, и родители благословили дочь. Все знали, что Устин из более зажиточной семьи, не то, что босяк Афанасий.
   Долго тогда решали деревенские кого записать, кого обойти. Фамилий получилось мало. Решили, не откладывая, сразу же и пойти по домам людей, оказавшихся в этом списке…
   1930-й год. Позади Первая мировая война, революция, гражданская война, расстрел царской семьи, разгул НЭПа, кончина Ленина. Сама страна называлась уже не Российская Империя, а Союз Советских Социалистических Республик. Царицын переименовали в Сталинград…
   К этому году в семье Марии Семёновны, а тогда - девчушки пяти лет, тоже произошли перемены: семь лет прошло, как похоронили её прадеда Кузьму Тимофеевича, а деду Ивану шестьдесят три исполнилось. У его жены Елизаветы Матвеевны появилась помощница - мать Марии Семёновны Наталья Васильевна. Сноха такая же тихая оказалась, работящая, и женщины без труда поладили. Отец Марии Семёновны женился в тридцать лет. Сейчас ему было тридцать пять, самый активный возраст для мужчины… Эта активность сыграла немаловажную роль в дальнейшем для него лично, и всей семьи в целом…
   Случилось это когда деревенские собрались обсуждать очень важный вопрос. На повестке дня был обозначен всего один, но очень важный пункт: организация колхоза в деревне, что называлось незнакомым, непривычным словом «коллективизация». Разница сейчас была только в том, что представитель приехал один, а не отряд. Похолёнее, при портфеле… Но и люди менялись: стали более грамотные. Страсти же разгорелись не менее острые. Многие не желали отдавать в колхоз свою скотину. В их числе - отец Марии Семён Иванович. Он выступил на этом собрании, очень резко высказав своё несогласие, а через неделю в их избу нагрянули люди в форме. Не объясняя ничего, посадили в «воронок», и увезли неизвестно куда…
   Напрасно его жена плакала, умоляла отпустить мужа. Даже не сказали куда увозят. Наталья со свекровью потом ездили не один раз в город, в надежде хоть что - то узнать. Попытки оказались бесполезными…
   Наступало время, когда люди стали просто бояться говорить откровенно, по душам друг с другом, опасаясь доносов. Совсем не на шутку пугались сначала упоминания аббревиатуры ЧК, потом - НКВД…
   Вернулся Семён Иванович домой только год спустя. Причём, он совсем другим человеком стал: исхудавший, молчаливый, с потухшим взглядом… Семён уже и сам не верил, что когда - нибудь увидит родных…
   В селе же шла уже совершенно новая жизнь. Существовал колхоз. Их коровушка теперь была в колхозной собственности. Получали мизерную оплату по трудодням…
   Многие не хотели их семью принимать в колхоз, поскольку Семён ведь числился в «неблагонадёжных» после того своего неосторожного выступления на собрании, да после года заключения. Деревенские побаивались поддерживать с ними дружбу, заметно сторонились. Проголосовали «за» принятие с перевесом всего в два голоса. Жалели мать Марии Семёновны Наталью и её, малолетнего тогда ребёнка. Многие уважали Ивана Кузьмича и Елизавету Матвеевну, но страх за себя, свою семью не давал духу поднимать руку «за»…
   Сначала Семён никому не рассказывал, даже отцу и жене, что было после того, как его арестовали. Вообще не вспоминал, просто замыкался. Если спрашивали - отмалчивался, переводил разговор на другое. Только спустя годы под настроение поведал…
   -Посадили в машину, поехали. Всю дорогу промолчали. Ни на какие мои вопросы не отвечали. Твердили только: «-Не положено!». Приехали куда - то. Я и понять не успел, где нахожусь. Меня из машины быстро завели в какое - то помещение. Коридоры без окон, и много много дверей… Конвойные команды подают, как настоящие дрессировщики: «-Вперёд!», «-Налево!», «-Стоять!», «-Заходи!». Зашёл в кабинет. Небольшой, с зарешёченным окном. Почти пустой. Стол, несколько стульев, в углу - шкаф со всякими папками, бумагами. За столом сидит человек, и что - то пишет. Увидел меня, - убрал сразу листок, и уставился. Не глаза, - буравчики! Даже не по себе стало. Молча смотрит так, а я растерялся, не знаю, что и делать. Поздоровался. Он в ответ, ни слова не говоря, только рукой на стул указал. Взял чистый листок бумаги. Перо ручки в чернильнице полоскает, и спрашивает:
   -Фамилия, имя, отчество.
Голос неприятный, громкий. На всю жизнь такой запомнишь…
   -Лапиков Семён Иванович…
   -Год рождения…
   -15 мая 1895-го года.
   -Семейное положение…
   -Женатый… Жена - Лапикова Наталья Васильевна. 1897-го года.
   -Дети…
   -Лапикова Мария. 1925-го года… Пять лет дочке….
Улыбаюсь, думаю, станет подобрее, а он даже не изменился в лице! Продолжает допрос:
   -Отец…
   -Лапиков Иван Кузьмич. 1867-го года.
   -Мать….
   -Елизавета Матвеевна. 1870-го…
   -Братья, сёстры есть?
   -Нет. Маленькие померли… Тиф был.
   -В какой организации состоишь?
   -Ни в какой организации не состою… - отвечаю ему честно, а он поднял свои буравчики на меня, и сквозь зубы говорит:
   -Врёшь, гад!.
Так с размаху долбанул по столу кулаком, что конвойный из коридора заглянул в кабинет, потом опять закрыл дверь. А тот продолжает:
   -Налицо намерение мешать проводить в деревне важную политическую линию партии - коллективизацию! Это значит, что ты являешься врагом советской власти. Знаешь, чем чревато против народа идти?
   -Да какой же я враг народа?! Я просто считаю, что нельзя забирать у людей то, чем они кормятся!
   -Народная власть грабит народ?? Ты говори, гад, да не заговаривайся! - а сам всё сверлит своими глазами - буравчиками.
   -Но ведь получается так.
   -А забирает куда? Лично себе? Куму, свату, брату? Не понимаешь, что лучше всем вместе вести хозяйство, а не прозябать поодиночке?
   -Но если не хотят люди отдавать?
   -Да за такую пропаганду тебя, контру, к стенке надо ставить! – и весь аж побагровел. - Да я бы тебя своими руками шлёпнул!
Но всё обошлось… Никакого суда... Год продержали без права переписки, без всякого общения с миром. В камере наверняка подсадные люди были. Только ничего не обнаружили опасного. Ну, да, прикипел мужик к своему хозяйству… Но никто из них не видел попыток связаться с какой бы то ни было организацией, а, тем более, чтобы кого к перевороту какому подбивал… Находились кандидатуры куда опаснее…
   Что скрывать, были перегибы от неправильного понимания директив партии. И бюрократия была, и карьеризм, и излишняя горячность были.
   Воспоминания Марии Семёновны прервал шумный шестнадцатилетний уже правнук Андрей. Он пришёл домой, громко клацая ключом в замке. Заглянул в комнату, и быстро сказал ей:
   -Ба, я мухой… Похавать тока… Димон крутяк скачал!
   -Сейчас разогрею! - отозвалась Мария Семёновна. Отложила вязание, и, торопясь, засеменила на кухню…
   Парнишка, наскоро поев, снова быстро убежал, а она задумалась… «Похавать», «крутяк», «скачал»… Новые слова, новое время… Новое поколение… Что же будут рассказывать когда-нибудь своим внукам и правнукам её внук и правнук? Наверное, о том, как видел в детстве улетающего в небо Олимпийского Мишку в 1980-м… О трагедии на Чернобыльской АЭС в Украине в 1988-м… О том, как встречали войска из Афгана в 1989-м… О попытке переворота в стране, и стрельбе по «Белому дому» в августе 1991-го… Как не стало СССР, а все республики объявили отдельными государствами. Теперь некоторые давние друзья оказались вдруг иностранцами… О том, как пришлось вдоволь понюхать пороху, и потерять немало товарищей в боевых действиях в Чечне 1994-96-го… Всё это было…
   Мария Семёновна посмотрела на образы Спасителя и Богородицы на украшенной в углу полке, перекрестилась, и негромко обратилась с молитвой, шедшей от сердца:
   -Господи, Пресвятая Богородица, не дайте рабам вашим потерять разум!
   Прослезилась от нахлынувших раздумий, вздохнула горько, утёрла глаза, и снова продолжила своё вязание…