Тихая командировка

- А, Шестаков, ты-то мне и нужен. Зайди, зайди, - втолкнул Виктора в свой кабинет редактор. - Слушай, сгоняй-ка ты в Старов.
- В Старов? Во как! С чего бы?
- Учредитель просит. Тамошний губернатор чудеса творит по строительству социального жилья, нацпроект выполняет. Вот и осветишь.
- Не поеду.
- Чего… Обожди, обожди… Ты чего такой смурной, Витя? Ты может, того, не похмелился? Так налью…
- Трезв я, в здравом уме и твёрдой памяти. А в Старов не поеду. И никуда больше не поеду по указанию перста редакторского. Поскольку ухожу из газеты. Прямо сейчас. Навсегда.

Столь растерянного лица у Петра Никодимовича Ванюшкина, главного редактора популярного еженедельника «Вести», человека незлобивого, толкового, - Шестаков ещё не видел.

- Так, Витенька, ну-ка, с этого момента поподробней.
- Какие подробности, Никодимыч? Сам всё видишь, яснее не бывает. Как стали мы партийной газетой, так и пошло. Да, денег стало больше, только читателей всё меньше. Весна пришла, наступит лето — спасибо партии за это… Кому нужна этакая писанина.
- Ну, не перегибай.
- Так туда стремимся.

Ванюшкин молчал, глядя в окно. Шестаков ждал.

- Ладно, садись, поговорим, - показал на стулья редактор.
- Да я бы лучше пошёл. Расчёт вот только…
- Сядь, Витя, не выпендривайся. Не буду я тебя уговаривать остаться, ещё чего.

Шестаков сел.

- Просьба к тебе, Витя. Личная. Съезди — и свободен. Старов ведь твой родной город, навестишь заодно.
- Это я могу и без газеты сделать.
- Ну, приятное с полезным. Ты сколько там не был?
- Да лет двенадцать… У меня же никого там не осталось. Последний раз был — бабушку хоронил. Проездом был, бабушка в деревне живёт. Жила...
- Тем более пора навестить родину. И денег заодно заработаешь; причём хорошо заработаешь, премия двойная. Кстати, ты не слышал чего-нибудь об этом губернаторе, Даламонов фамилия.
- Не слышал. Пришлый, наверное.
- Это неважно. А важно то, что Даламонова этого в министры метят, пиар ему нужен.
-Никодимыч, чего меня-то? Катюху пошли; она так этого губера распишет — сразу в президенты.
- Витенька, ты что — на комплименты напрашиваешься? Чтобы я сказал, какой ты у нас великий и талантливый… У Катюхи сплошной восторг будет; а надо чтобы была борьба, ошибки, преодоления. К сожалению, в нашей газете такое лучше всего у тебя получается. Так что, Витя, не в службу в дружбу — съезди. Уговорил?

Шестаков кивнул, скривившись.

- Ну и славно. Валяй за командировочными. Давай, давай, не куксись. Нет, я его ещё уговариваю! Мечта любого газетчика: тихая командировка за хорошие деньги. А он ещё в позу встаёт. Так что к делу. Даламонов в курсе, что к нему приедет журналист из нашей газеты, о времени встречи договоришься на месте. Всё, всё, - вали уже с глаз моих.

Город был таким же, каким Шестаков помнил его — тихим и в зелени. Мелкий тёплый дождь начала осени искрился в свете неярких фонарей, бледный свет которых мягко устилал влажные тротуары пустынных улиц. Гулко простучал на переезде привёзший Шестакова поезд и вновь лишь нечастые автомобили нарушали вечернюю тишину. Дышалось легко, дождь был почти незаметен и Виктор, не утруждённый багажом, не спеша шёл к намеченной гостинице, вглядываясь в полузабытые очертания города детства.

В небольшом фойе гостиницы чуть слышно играла музыка, приглушённый верхний свет тонул в мягких тонах обивки стен. Не было никого, кроме дежурной — русоволосой женщины лет тридцати, занятой вязаньем, расположившейся за невысокой перегородкой в массивном кресле; рядом стол с включённой настольной лампой и компьютером на нём.

Женщина, отложив своё занятие, улыбнулась на приветствие, не спеша поднялась с кресла. Шестаков невольно задержал на ней взгляд, привлечённый чистотой и мягкостью линий её открытого лица. Она мельком посмотрела его паспорт и вновь улыбнулась, теперь в сторону. Виктору почудился упрёк в назойливости, смутился.

- Что, опоздал поезд? — чуть нараспев, по-здешнему, спросила дежурная.
- Нет, почему же… То я не спешил. Давно не был в городе детства, прогулялся.
- Родились здесь?
- Да, здесь. А семнадцати лет переехал с семьёй за две тысячи вёрст отсюда. С тех пор пару раз заезжал и всё…
- Ну пойдёмте, провожу в номер, - мягко перебила, вставая, женщина (Солодянинова Ирина Николаевна гласил бейджик), предупреждая излишнюю разговорчивость. И походка, и просторное тёмное платье указывали, что вязанье её имеет вполне определённый адрес.

В гостинице, небольшом двухэтажном старинном здании, стояла тишина, хотя час был не самый поздний. Лишь за одной дверью слышался негромкий разговор. Похоже, постояльцев было не густо.

Когда дежурная ушла, Шестаков долго стоял у окна, смотрел: сквер, за ним улица, что ведёт к озеру, слева переулок с запоминающимся названием Случайный… Нахлынули воспоминания. После второй сигареты понял, что сейчас не уснуть, решил прогуляться. Дежурная, всё занятая вязаньем, похоже, ничуть не удивилась, словно знала, что новый постоялец спать не будет.
- Погуляйте, дверь будет не закрыта, - сказала, предупреждая вопрос. Хотела ещё что-то добавить, но лишь улыбнулась.

Полуночную тишину уже ничто не нарушало, и это была та тишина покойно засыпающего уютного провинциального города, когда шаги твои невольно замедляются, как бы боясь вспугнуть этот покой.

Дождь, и без того не досаждавший, прекратился совсем. Шестаков шёл без определённого направления, переходя из улицы в улицу, отмечая, что изменилось. Впрочем, изменилось немного, хотя уехали Шестаковы из Старова двадцать два года назад. Разве что перекопанных улиц заметно добавилось.

Спохватился о возвращении, обнаружив, что бродит по городу уже часа два. Всё же завтра рано вставать, да и нехорошо как-то: русоволосая хранительница гостиничного покоя вынуждена бодрствовать, охранять незапертую дверь в ожидании гуляки постояльца.

Около гостиницы Шестаков остановился: надо бы сделать что-то приятное для дежурной за беспокойство. Да хотя бы подарить букет цветов, что растут на большой клумбе под её окном.

Нарвав цветов, Шестаков бодро шагнул через невысокий заборчик, ограждавший клумбу, и чуть не опрокинулся назад — пола куртки зацепилась за штакетник. Освободив куртку, полез рукой за ограду поднять упавшую кепку. Рядом с кепкой рука наткнулась на что-то похожее на большую пуговицу неправильной формы. Поднял, посмотрел, - но ничего не понял: какой-то странно блестящий в темноте кусочек, похожий на стекло. Сунул в карман, пошёл в гостиницу.

Открывал входную дверь потихоньку, опасаясь разбудить женщину, если она всё же заснула, не дождавшись постояльца. Похоже, так и было, поскольку голова дежурной, видимая из-за перегородки лишь одной причёской, не повернулась на скрип прикрываемой двери. Шестаков улыбнулся, представив приятное удивление женщины, для которой цветы станут первым, что она увидит, проснувшись, - и подошёл к перегородке.

Женщина была мертва. Виктор никогда не видел людей, умерших сидя в кресле, но в данном случае сомневаться не приходилось. Смерть в упор смотрела на него с её застывшего, с распахнутыми глазами лица, перекошенного ужасом и удивлением одновременно.

Скорая уехала. Следователь, записав показания Шестакова, попросил редакционное удостоверение, долго разглядывал его, словно что-то вспоминая.
- И по какому поводу в наш город? О чём писать будете?
- О строительстве социального жилья. Национальный проект всё же.
- А, о Даламонове, значит.
- Почему о Даламонове? О жилье. Я навёл справки: в Старове пятнадцать процентов  жилья в аварийном состоянии.
- О да, конечно, конечно, - с насмешкой вернул удостоверение следователь.

Странная смерть будоражила воображение, уснул Шестаков уже утром, проснулся ближе к полудню. Договариваться о встрече с губернатором не стал — надо чуть подготовиться: на стройке поторчать, в местной газете потрепаться. В таком порядке. А можно наоборот.

В длинном коридоре редакции газеты «Старовский вестник» было тихо. Пять кабинетов на одной стороне коридора, четыре на другой. В конце, надо полагать, кабинет редактора — Шестаков туда не пошёл, выбрал дверь с табличкой «Отдел экономики. Кудрявцева Лариса Григорьевна».

- Лариса Григорьевна, добрый день! Можно к вам?
- Так зашли уже, гнать не буду, - Лариса Григорьевна оказалась худощавой темноволосой женщиной лет пятидесяти с живыми цыганскими глазами на смуглом лице. — Проходите, гость нездешний.
- Точно, нездешний. Как угадали?
- А чего гадать: постучал, поздоровался. Наши, старовские-то, ногой дверь в кабинет открывают, - засмеялась женщина. — Шучу.
- Тогда разрешите представиться: Виктор Шестаков, газета «Вести».
- Какая газета? Кто? Обождите — тот самый Шестаков?
- Да, тот самый.
- Да вы что!? Глазам не верю! — дурашливо вытянулась по стойке «смирно» женщина. — Какие люди!
- Сидите, сидите, - принял тон Шестаков. — У меня к вам, Лариса Григорьевна, секретное дело огромной важности.
- О Даламонове, что ли?
- Во, блин… А я думал — сюрприз.
- Сюрприз что сам Шестаков приехал. Это означает, что Даламонов точно в Москву скоро свалит.
- Ну, раз секретов больше нет, то можно я в подшивке вашей газеты покопаюсь?
- Копайтесь хоть сколько, я сегодня тут надолго, - уселась за компьютер Лариса Григорьевна. — Подшивка в углу на столе.
- А не турнёт меня отсюда кто-нибудь? Шеф, например.
- Да вы что! Только через мой труп!

Подшивку Шестаков листал больше часа. О строительстве социального жилья было написано много, восторгов хватало: «только в Старове», «впервые в России», «блестящее инженерное решение», «великолепное использование местных ресурсов», - и прочее в таком духе. Фото Даламонова, в разных ракурсах, прилагалось к каждому большому материалу.

Из череды восторгов выпадала заметка о том, что утверждение некоего Ивана Анчикова о невозможности данного строительства из местных стеновых блоков опровергнуто федеральной экспертизой. Заголовок так и гласил: «Для опасений нет оснований».

Ещё глаз зацепился за объявление, что разыскивается пропавший Солодянинов Алексей Николаевич; просьба кто что знает — сообщить.

Солодянинова Ирина Николаевна, Солодянинов Алексей Николаевич…

- Спасибо, Лариса Григорьевна, начитался нетлёнки вашей. А вопрос можно?
- Хоть два. Коленька, потом, некогда мне сейчас, - отмахнулась от сунувшегося в дверь парнишки, видимо, молодого журналиста.
- Я тут узрел заметку, что некий Иван Анчиков имеет смелость утверждать, что не всё гладко в нацпроекте вашем. Можете пояснить?

Женщина оторвалась от компьютера, помолчала, затем внимательно посмотрела на Шестакова.
- А вот скажите-ка мне, господин московский журналист, только честно: вас жильё наше интересует, или Даламонов?
- Честно? Даламонов мне уже надоел, а жильё интересует.
- Тогда, Виктор Евгеньевич — так ведь вас величают, дам я вам телефон Анчикова Ивана Фёдоровича, у него и спросите.
- Премного благодарен. Тогда вопрос номер два, коль разрешили. Я остановился в гостинице «Уют; там сегодня ночью странно как-то скончалась Солодянинова Ирина Николаевна, дежурная. И вот читаю: пропал Солодянинов Алексей Николаевич. Родственник? Нашли его?
- Однако цепок глаз у Шестакова, - улыбнулась Лариса Григорьевна, - все наши тайны выведал. Слышала я о смерти Ирины, а Лёша — брат её, знала его, депутатом городским был. Пропал три месяца назад. Шёл с вечеринки — и с концами, не нашли, никаких следов. Теперь Ира…
- Так Ирина, вроде, замужем…
- Да. А, вы о фамилии, - так не расписаны они с мужем, не знаю почему. А гостиница — семейный бизнес Солодяниновых, отец Алексея основал.

Попрощались. На сегодня хватит, решил Шестаков; на стройку завтра с утра. Голова свинцовая — дала о себе знать плохая ночь.

Микрорайон для переселенцев из аварийного жилья строился на окраине Старова, где раньше к городу примыкали совхозные поля, заросшие со временем. При подходе хорошо просматривался с небольшого холма: однотипные трёхэтажки, одна уже, видимо, ждала жильцов, ещё три в разной степени готовности, дальше виднелись лишь фундаменты. Стройка обнесена сплошным двухметровым забором. Ворота распахнулись — подъехала фура; Шестаков вошёл за ней.

- Стой! А ты куда, такой шустрый!
Оглянулся. Догоняет охранник: худенький мужичонка пенсионного возраста в форме на два размера больше.
- Здравствуйте! Да мне бы дома посмотреть…
- А читать умеешь? «Посторонним вход запрещён» для кого написано? — глаза мужичонки говорили - ты враг; а тон голоса добавлял — попался, гад!
- Да я, собственно, не посторонний. Журналист. Из Москвы, - Шестаков показал удостоверение.
Мужичонка некоторое время вглядывался в документ. Потом, набрав воздуха, крикнул:
- Юра, выгляни!
С недостроенной стены третьего этажа свесилась широкоплечая бородатая ряшка:
- Чего тебе?
- Тут журналист какой-то…
- Ну и гони его на … отсюда! — Юра, похоже бригадир, явно был не в настроении.
- Так он из Москвы.
- Да хоть из Рязани. Пусть валит. Шеф сказал: никого не пускать, - Юра скрылся.

- Вижу, мне здесь не рады, - растерялся Шестаков. — И у кого же мне разрешение спросить, чтобы дома посмотреть?
- У Георгия Валентиновича.
- А это кто?
Лицо охранника явило искреннее недоумение.
- Георгий Валентинович — это наш губернатор, - чётко, раздельно проговорил он.
- А, да, виноват. Понял, пошёл.

«Странно всё это. Чего они ощетинились? Надо же: вход на стройку только с разрешения губернатора… Ну что — пора Даламонову звонить, о встрече договариваться? Хотя, постой… Может, сначала этому… Анчикову? Точно, наберу-ка его» - Шестаков достал из заплечной сумки блокнот с записанным в редакции «Старовского вестника» номером телефона.

Трубку долго не брали, пока, наконец, послышался тихий, неуверенный голос:
- Алло, я слушаю.
- Иван Фёдорович?
- Да, это я.
- Вас беспокоит Виктор Шестаков из московской газеты «Вести».
- Из газеты? Чем обязан?
- Я сейчас в Старове. Нам бы встретиться, Иван Фёдорович.
- По какому поводу?
- Строительство социального жилья, национальный проект.

Анчиков молчал.

- Иван Фёдорович, вы слышите?
- Да, да… Но я не имею к этому никакого отношения.
- Но я прочитал в местной газете, что как раз имеете. Это о пригодности стеновых блоков. Я понял, у вас есть сомнения?
- Сомнения… да… Но вы же читали далее: была экспертиза, я ошибся.
- Читал, но… Скажу честно, Иван Фёдорович, у меня ощущение, что не всё ладно на этой стройке. Всё же хотелось бы встретиться.

Анчиков снова замолчал.

- Иван Фёдорович, так как?
- Напомните, как вас величать?
- Виктор Евгеньевич Шестаков, газета «Вести».
- Да, да, помню, я читал ваши статьи. Вот что, молодой человек: вы ориентируетесь в Старове, знаете город?
- Конечно. Я же здесь родился, вырос.
- Да вы что! Не знал, приятно слышать. Тогда всё просто: парк у озера, конечно, помните?
- Ещё бы!
- Вот и славно. Подъезжайте, я сейчас там. Встретимся, скажем, в закутке у скалы, на скамеечке посидим. Ориентируетесь?
- Запросто. Всё понял, буду. Как вас определю?
- Мне шестьдесят пять лет, невысокий, серая куртка, серая шляпа… Впрочем, ни с кем не спутаете, поскольку нет никого, безлюдно сейчас. И не торопитесь, Виктор Евгеньевич, я никуда не спешу, прогуливаюсь. Заодно с мыслями соберусь.

К парку Шестаков подъехал где-то через час после разговора: обошёл стройку вдоль забора, сделал несколько снимков с холма, потом долго ждал такси. Не спеша шёл к месту встречи, отмечая, что в парке ничего не изменилось, разве что скамьи новые; да берёзы выросли, а сосны кое-где уже сохли.

Анчикова и правду не пришлось искать: повернув в закуток, сразу увидел его, одиноко сидящего на скамье около скалы - серая куртка, серая шляпа…

- Здравствуйте, Иван Фёдорович! — улыбаясь, протянул руку Шестаков, подойдя.

Анчиков не шевельнулся. Но не спал. Просто его раскрытые глаза уже ничего не видели — он был мёртв.

Взяла оторопь, в голове всё смешалось: да что за проклятье такое — опять… Потом машинально искал пульс, ловил дыхание, хотя уже всё понял. Вызвал скорую.

Врачу скорой объяснил коротко: гулял, случайно увидел, позвонил. Ждал, что вызовут полицию, поскольку смерть; но не вызвали. Впрочем, понятно: слышал как женщина, врач скорой, лишь выйдя из машины, сказала: «Да это же Анчиков, Иван Фёдорович, сердечник, недавно отхаживали».

Когда уехала скорая, то Шестаков долго просто сидел на той скамье, ни о чём особо не думая. Пропало желание о чём-то думать, что-то делать. Совсем пропало.

Полез в карман за сигаретами, вместе с пачкой рука захватила ещё какую-то мелочь. А, это тот кусок стекла, что ночью подобрал у гостиницы… Странный, однако, не понять для чего, откуда. Хотел выкинуть, но что-то остановило, сунул обратно в карман.

Но делать всё равно надо — нехотя позвонил в приёмную Даламонова. Секретарша попросила подождать, минуты через три ласково-официально сообщила: «Сегодня Георгий Валентинович не сможет, завтра мы сообщим вам о времени встречи».

От парка в сторону центра города вела улица с незатейливым названием Парковая, состоящая из приземистых старинных зданий, большей частью заброшенных. Улица небольшая, с полкилометра, заканчивалась упираясь в проспект Победы. Подъезд к парку с этой стороны был неудобен, к тому же асфальт старый, яма на яме, так что Парковая была в основном пешеходной.

Шестаков брёл по Парковой, то и дело останавливаясь, слегка пугая своим озадаченным видом редких прохожих. «Город детства мне не рад — факт; давят эти смерти. Решено: завтра к Даламонову - и на поезд. Состряпаю чего-нибудь дежурное: отстань, Ванюшкин, прощайте, «Вести».

Решив так, успокоился, и только тогда увидел, что стоит лицом к дверям небольшого кирпичного одноэтажного здания; на дверях табличка: «Лавка старьёвщика. Понедельник — четверг 10-00 — 18-00.» Скорее машинально, чем с какой-то целью, толкнул дверь, вошёл.

Попал в пустую, приглушённо освещённую прихожую, размером где-то три на четыре метра. Прямо — закрытая дверь с табличкой «Осмотр старины»; справа ещё две двери, одна полуоткрыта.

- Добрый день! Есть кто?
- Есть, чего же не быть. Здравствуйте! — из комнаты с полуоткрытой дверью вышел среднего роста коренастый темноволосый мужчина лет сорока. — Чем могу быть полезен?
- Да я, собственно, из любопытства. Случайно увидел — ну и зашёл, узнать что это за лавка такая.
- И похвально. Назовём это любознательностью, - мужчина пристально вглядывался в Шестакова. — Пожалуйте на осмотр старины. Он платный, но для вас, Виктор Евгеньевич, как для почётного гостя — бесплатно.
- Во как! — изумился Шестаков. — Мы знакомы?
- Ну, за одной партой не сидели, но рядом — было дело.

Теперь уже Шестаков пристально вглядывался в собеседника, вспоминая. Тот улыбался.

- Бляха муха! Калинин?! Славка!
- Да, Шестаков, нехорошо: забываешь одноклассников, загордился, звезду поймал, писака знаменитый. Ну, обнимемся, что ли! Давай в мой кабинет, потрещим за жизнь. Не раздевайся, у меня прохладно.

Кабинет Калинина — комната раза в полтора больше прихожей: письменный стол, винтовое кресло, три стула, шкаф для одежды, тумбочка с выдвижными ящиками, кухонный стол-шкаф. В углу небольшая дверь, видимо, в туалет. Окно кабинета смотрело в заросли кустарника, сквозь которые проглядывала глухая стена соседнего здания. На письменном столе ноутбук, принтер, бумаги; на кухонном — чайник, микроволновка.

- Так, что у нас со временем, - Калинин посмотрел на часы. — Тринадцать тридцать. Ладно, закрываюсь. Я же тут хозяин, что хочу то и ворочу. Да и посетителей у меня — ты сегодня второй по счёту.

Калинин вышел, закрыл входную дверь на задвижку. Вернувшись, достал из кухонного шкафа бутылку коньяка.

- Ну что, Витёк, по стопарику? Или у тебя ещё дела сегодня? Ты ведь не в гости приехал, я думаю…
- Не в гости. Нацпроект ваш освещать. Но сегодня свободен, наливай.

Пошли воспоминания. Перебрали одноклассников: кто, где, чем занимается.

- Слушай, Калинин, что-то я не пойму, - Шестаков откинулся на спинку стула, рассмеялся. — Ты же всегда был активистом, лидером; у тебя прямо на лбу печать стояла: буду большим начальником. И на тебе: лавка эта, сидишь тут, запершись… Что случилось?
- А ты не знаешь?
- Откуда?
- Как откуда? В интернете есть.
- Да как-то ни к чему.
- Я же, Витя, мэром Старова был.
- О как! Вот это на тебя похоже. Только из мэров вроде не в старьёвщики, в другую сторону надо идти.
- Подставили меня, Витя. Наступил кое-кому на мозоль. Пришили мне нецелевое расходование бюджетных средств, отсидел три года.
- Извини, не знал. Сочувствую. Тема неприятная — проехали, чего бередить.
- Всё нормально, Витя, перегорел я уже, успокоился. И вот что я понял: власть та ещё подлюка, травит человека. Так что я решил - туда больше ни ногой. Кое-какой бизнес есть, а лавка эта для души. И дед мой, и отец всякие старинные вещи собирали, могучая фамильная коллекция ненужных вещей накопилась. Я и решил сделать их нужными, за деньги показывать. Домик этот тоже наш, фамильный: родители мамы жили, как умерли, то стоял заброшенный. Ну я и вдохнул в него жизнь.  Переделал кой-чего, конечно.
- Судя по количеству посетителей бизнес этот тебя не прокормит.
- Да я же говорю — для души. Деньги по-другому зарабатываю, через интернет. Слушай, а чего это мы всё обо мне да обо мне. О себе расскажи.
- О себе… - Шестаков задумался. — Ладно, поведаю я тебе, что со мной здесь приключилось. А ты, послушав, может чего умного скажешь.

И Шестаков подробно рассказал о странных смертях. Калинин слушал внимательно, не перебивая, всё более напрягаясь.

- Ну как триллер, Слава? Вижу, ошарашил. Что молчишь?

Калинин не отвечал, глядя в сторону. И словно приняв какое-то решение, повернулся, заговорил.
- Ты хотел что-то умное услышать? Скажу. Но сначала покажу, - Калинин достал из ящика стола несколько скреплённых листов бумаги. — Возьми, это дополнение к твоей истории про Анчикова.

Шестаков мельком глянул: четыре машинописных листа, много цифр, формул.

- Прочитаешь на досуге, дело не минутное. А я тебе сейчас вкратце суть объясню.

Калинин встал, закурил, прошёлся по комнате.
- В общем, так. Предисловие. Анчиков — это наш старовский Кулибин, строитель-изобретатель. Не самоучка, кандидат наук как никак. Это его идея из местного материала делать строительные блоки. И цех по производству этих блоков он спроектировал. Строительство домов из местного материала гораздо дешевле — в разы, чем строить, скажем, из кирпича. То есть: на те деньги, что отпущены для бедолаг, обитающих в аварийном жилфонде, решить проблему невозможно, денег мало — это я тебе как бывший мэр говорю; а используя идею Анчикова — можно решить, хотя бы в основном. Чем сейчас Даламонов и гремит на всю Россию.

- Ну и прекрасно, - встрял Шестаков. — Всё, оказывается, исключительно замечательно. А я уже чего-то такое начал про Даламонова придумывать…
- А ты, Витя, не перебивай, дослушай. Это присказка, сказка впереди.
- Понял, замолкаю.
- Так вот, Витя, в этой красивой истории есть одно, но о-очень важное «но». А именно: Анчиков изначально предупредил, что местные блоки не годятся для строительства многоквартирных домов в несколько этажей - с бетонными перекрытиями, перегородками на них; это материал для небольших частных домов. Но такими домиками нацпроект не вытянешь. И у Даламонова на руках появилась экспертиза, что три этажа можно строить…
- Так, Слава, с этого момента подробнее.
- Подробнее в тех бумагах, что я тебе дал. Там Анчиков доказывает, что даламоновские дома лет через пятнадцать — двадцать начнут банально разваливаться. То есть, людей из аварийного жилья переселяют в заведомо аварийное, их скоро снова надо будет переселять. Но это — потом, когда Даламонов уже давно будет в Москве, и забудет про Старов; тем более, что он не местный, прислали в своё время. Такая картина, если верить Анчикову.
- Вот именно — если верить. А как вообще эти бумаги у тебя оказались?
- Случай. Зашёл он как-то, так же как ты — полюбопытствовать. Разговорились, я вник в его проблему. Ну и вот…
- А не допускаешь, что на руках у Даламонова верная экспертиза?
- Допускал. Но после твоего рассказа уверен — Анчиков прав.
- Даже так? Заинтриговал, говори.

Калинин молчал, глядя в окно. Шестаков ждал.

- Вот тебе ситуация, - Калинин повернулся, заговорил, глядя на Шестакова. — Даламонов знает, что Анчиков прав. И узнаёт, что тот встречается с московским журналистом. А журналист этот — Шестаков, мутный тип, от которого можно ждать больших неприятностей. Как, по-твоему, поступит Даламонов?
- Как? Наверное так, чтобы встреча не состоялась.
- Вот именно. Он так и сделал.
- Как так? Обожди… Ты это серьёзно?!
- Серьёзнее не бывает.
- Хочешь сказать, что Даламонов убил Анчикова!
- Да, убил. Не сам, конечно, люди его. Точнее — один человек, догадываюсь кто.
- Бред! — сказать, что Шестаков был ошарашен — не сказать ничего.
- Бред, говоришь… Давай, поясни своё неверие.
- Во-первых, как Даламонов узнал, что я встречаюсь с Анчиковым?
- Элементарно. Прослушка. В его службе безопасности крутые ребята со всеми необходимыми прибамбасами.
- Ты-то откуда знаешь?
- Обижаешь. Я всё же мэром был, связи остались.
- Допустим, слушали. Но время? Прошёл от силы час между тем, как я договорился о встрече и увидел его мёртвым.
- А это лишь говорит о профессионализме убийцы.
- Но я не увидел на Анчикове никаких следов убийства?
- Витя, ты в самом деле думаешь, что в этом случае применят нож или пулю? Незаметный укольчик, - и всё… Я же говорю — работал профессионал.

Шестаков замолчал: в голове мешанина, надо привести мысли в порядок.

- Что, господин Шестаков, крутой журналист, сенсацией запахло, - улыбнулся Калинин. — Прогремишь на всю страну этаким разоблачением. А если серьёзно: впишешься против Даламонова — помогу чем смогу.

В кармане Калинина телефон сыграл что-то из Вивальди. Взял трубку, послушав, спросил: «До вечера не потерпит? Нет… Ладно, сейчас сделаю».

- Витя, у меня срочная работёнка, буквально несколько минут, - Калинин открыл ноутбук. — А ты пока коллекцию мою посмотри. — И засмеялся. — Ты же за этим зашёл, вот и смотри. Иди, дверь не заперта.

Комната, где размещалась коллекция, - просторная, на две стороны здания, четыре окна — вполне могла называться залом. Старинные вещи разложены на расставленных углом столах у стен с окнами. У глухой стены, отделявшей зал от кабинета Калинина, стоял небольшой диван.

Коллекция действительно была занимательной: и телефонный аппарат, что показан в фильмах про революцию; и фотоаппарат тех времён; и патефон; и футбольный мяч со шнуровкой…

Минут десять Шестаков разглядывал коллекцию, утвердившись в мысли, что Калинин нашёл оригинальное применение старинным вещам, которые пылились за ненадобностью. Были и совсем неожиданные экземпляры, как эти, подписанные: «Маски старовского театра 18 века». Пять масок, изображавших разное: гнев, веселье, удивление…

Особенно выделялась одна маска, должная, видимо, вызвать ужас. И мастеру удалось, страшилка ещё та — злобное одноглазое чудовище. Шестаков взял маску, пригляделся: да, такое внезапно увидишь ночью — удар случится. Вспомнился давний случай.

Было это когда он учился в шестом классе, зимние каникулы проводил у бабушки в деревне. Как раз начались святки, вечерами резвились ряженые, шуликины, как их прозывали. В тот поздний тихий морозный вечер он сидел у окна один, читал «Собаку Баскервилей», погружаясь в мрачные тайны замка и окрестных болот. Стук в окно, глянул — на него в упор смотрела жуткая пучеглазая рожа…

От испуга долго трясло и несколько часов вообще не мог говорить; бабушка всё слёзы выревела. Так обернулась шутка какого-то ряженого.

Шестаков положил маску на стол, но не отошёл, всё смотрел на неё. Что-то не отпускало, вспоминалось ещё. Что? «Обожди — глаз! Глаз маски, я его уже видел. Где? Вспоминай… Чёрт возьми, да вот где!».

Шестаков вынул из кармана тот кусок стекла, что недавно хотел выкинуть, рассмотрел его. Потом некоторое время держал маску и свою находку на вытянутых руках, сравнивая схожесть найденной стекляшки с глазом маски. «Один в один, прямо просится в пустую глазницу. А если вставить? Надо же, подошло! Стоп, получается — это и есть второй глаз? Но я его нашёл перед окном гостиницы в ночь, когда умерла Ирина Солодянинва. То есть, эта маска была там. Но ведь принести её мог только...».

Сильные руки обхватили Шестакова сзади, одна рука зажала рот и нос чем-то влажным. Всё поплыло, как при наркозе, и пропало.

Сознание медленно возвращалось; Шестаков осмотрелся. Находился он в низком помещении без окон, освещённом лампочкой, прикреплённой к стене; сидел в массивном кресле, к которому был привязан: руки к подлокотникам, ноги к ножкам, тело к спинке.

- Очнулся, Витя? Ну и славно, - сбоку из темноты вышел Калинин, сел на стул метрах в пяти от Шестакова. Лицо спокойное — абсолютно, голос бесстрастный.
- Калинин, ты что — охерел!? Ты чего творишь, сволочь!
- Спокойно, Витя, не кипятись. Ты же всё понимаешь.
- Что понимаю, придурок?
- Ты догадался, Витя. Ты так долго найденный глаз и маску разглядывал, в себя уйдя, что у меня было время всё заметить и понять. Ты же эту стекляшку мог найти только под окном гостиницы: помнишь, как ты рассказал мне про букет для дежурной? А дальше только логика, с которой, я полагаю, у тебя всё в порядке. Да, это я убил Иру Солодянинову.

Калинин был прав — за секунду до усыпления Шестаков понял, как случилась смерть той женщины: ночь, тишина, покой — и вдруг стук в окно и на тебя смотрит эта жуть… Сердце не выдержало.

- Глупая шутка, конечно. Я не хотел убивать, - голос Калинина был всё так же ровен. — Я же любил её, жениться думал. До сих пор помню её гневную отповедь, когда на меня дело завели. А в ту ночь просто приехал из Головца, маски в багажнике — знакомому художнику отдавал подновить; дорога к дому мимо гостиницы — и чего мне ударило в голову так пошутить? И вовсе не подумал, что глаз этой образины вывалился под окном гостиницы. Уверен был, что в траншее лежит, что коммунальщики выкопали: я запнулся, когда к машине шёл, упал, маску выпустил, она в яму свалилась. Достал, смотрю — глаза нет. Ну и ладно, пропал и пропал; не искать же среди ночи. Да и некогда. И когда увидел глаз у тебя — это был удар. И на размышления секунды. Решил не рисковать.

Шестаков не перебивал. Лихорадочно соображал, что дальше. Если бы Калинин хотел его убить, убил бы уже, к чему эти разговоры?

- Да, жаль Ирку. Но что случилось, то случилось, - Калинин закурил. — А вот братика её я очень хотел убить. И убил. Он мне жизнь перечеркнул. Я ведь, Витя, силы в себе чувствовал необыкновенные; если бы не Солодянинов — был бы я сейчас в столице, и не абы где, а на виду. Я рождён для власти, для большой власти. А этот поганец всё испортил, депутатишка въедливый. Я тогда из бюджета одному нужному человеку денежку перекинул, и замаскировал надёжно, под инвестиции. Как этот паскудник догадался — ума не приложу. Долго думал, когда вышел, как с ним поквитаться. А оказалось — и думать не надо. Засиделся как-то допоздна на работе, выхожу — а он на лавочке у соседнего дома сидит. Спит пьяный. Грех не воспользоваться, тем более, что камер наблюдения на этой улице нет, - Калинин неожиданно засмеялся. — Судьба, однако, рок… Он потом сидел на твоём месте, ругался, грозился. Смешной…

Симпатяга одноклассник, задушевный собеседник — всё исчезло. Перед Шестаковым сидело нечто, с улыбкой рассказывающее, как оно убило человека. Но Шестакову сейчас точно было не до психоанализа; голова работала лишь — как спастись.

- Я вижу ты подавлен, Витя. Молчишь… Понимаю. Мне очень жаль, что так получилось. Я ведь здорово обрадовался: появился шанс с твоей помощью свалить Даламонова. Это он меня посадил, - был прокурором области тогда. Когда Солодянинов расшумелся, Даламонов легко мог всё прикрыть. Но он хотел стать губернатором, а я был главным соперником.

«Как убил Солодянинова? Куда дел тело? Это, похоже, подвал, третья дверь из коридора, видимо, сюда ведёт. Но труп здесь не оставит… Хотя какая разница, убивать всё равно здесь будет».

- Да, Витя, это мой подвал, - Калинин заметил, как Шестаков осматривается. — Странное помещение, да? А ты вспомни уроки краеведения в школе: рассказ о том, как в скальных породах нашего города в силу каких-то там природных катаклизмов в древние времена образовались внутренние пустоты. То есть, между скалами есть пещеры, которые никуда не выходят. Не совсем глухие, конечно: воздух попадает, вода местами во время дождей сверху льётся. Так вот, - мы сейчас в такой пещере; точнее, в начале пещеры. И дверь, что слева от тебя, - это не кладовка, это как раз вход в подземелье. Дед мой тут всё обустроил: сам копал, перегородки делал, двери устанавливал. Он фанател от такого расположения дома. Скалу за домом видел? Так мы сейчас внутри этой скалы и находимся; вернее, между двух скал, которые сверху сошлись в одну. Здорово, да? Или ты не слушаешь?

Шестаков слушал. Просто страх сковал мозг, глаза тупо смотрели в пол. Теперь понятно, где труп Солодянинова. «Скоро и меня там закопает, без вариантов».

- Я понимаю, Витя, что ты сейчас думаешь: мол, убийца я, маньяк, нелюдь — и всё такое прочее. Ты прав, - но это твоя правда. А моя правда в том, что в сложившихся обстоятельствах я действую так, как требует моя природа, моё свыше данное предназначение. Я иначе жить не могу. Так что никакой я не маньяк, поверь: убивать тебя мне очень не хочется, просто по-другому никак. У меня нет семьи, нет друзей, - но я живу полной, насыщенной жизнью. Потому что у меня есть цель: я обязательно поднимусь туда, где правят, это вопрос времени. Просто сначала отдам кое-какие долги. И ты мог стать мне в этом помощником, но ты стал препятствием. Извини… Да, разговорился я, просто исповедь. Прорвало, хочется порой душу излить… О-о, чёрт, с душеизлиянием этим совсем забыл…

Калинин взглянул на часы, выхватил из кармана телефон, посмотрел на Шестакова, сделал шаг к нему, остановился.

- Ты посиди ещё, Витя. Мне срочно позвонить надо, а в этом подвале связи нет. Так что я поднимусь, а ты… В общем, не шуми тут, бесполезно, звукоизоляция надёжная.

Калинин ушёл: скрылся за поворотом подвала, секунд десять слышались его шаги, затихая; затем скрип открываемой двери, дверь захлопнулась — звук шагов сразу пропал.

Старое массивное кресло, к которому был привязан Шестаков, спущено было в подвал в своё время, скорее всего, за ненадобностью. Руки и ноги примотаны скотчем, тело притянуто к спинке кресла застёгнутым сзади толстым ремнём, давящим на грудную клетку. Руки к подлокотникам примотаны в двух местах: у кисти и у локтя.

Сначала судорожно дёргался, пытаясь ослабить путы. Бесполезно. И кресло не шелохнулось, закреплено к полу. «Спокойно, Витя, соберись. Думай, делай что-то, пока этот урод не вернулся. Так, попробуем порвать скотч у локтя. Левая… Никак. Правая… Неужели!»

Скотч не порвался, но сам подлокотник одной стороной шевельнулся вверх. Несколько рывков — и всё крепление под локтем вылезло из гнезда: из подлокотника торчал саморез сантиметров семь-восемь длиной с остатками дюбеля. Лихорадочно подёргал подлокотник взад-вперёд — второй саморез тоже вылез из гнезда вместе с дюбелем. Дотянулся кистевым концом подлокотника до пальцев левой руки, сдёрнул дюбель, чтобы острым концом самореза, плотно сидящего в подлокотнике, разорвать скотч. Не успел — заскрипела, открываясь, дверь. Торопливо вставил саморезы подлокотников в гнёзда, замер. Пот ел глаза, сердце вот-вот разорвёт грудь.

Калинин, войдя, лишь глянул на Шестакова и отвернулся.
- Ну вот, Витя, пора прощаться, - сказал, не оборачиваясь. Потом достал из картонной коробки, что стояла на полке самодельного стеллажа, тонкий шнур, не спеша намотал его на ладонь. Стоял не совсем спиной, Шестаков увидел.

«Душить будет. Значит, встанет сзади. Паскуда, пройди с этой стороны...».

- Спасибо, Витя, что слушал меня. Выговорился я, - и на душе легче стало, - голос всё так же ровный, бесстрастный, походка спокойная.

- Калинин! — выдохнул Шестаков чужим голосом.
- Что? — Калинин остановился: справа, в полуметре. Шестаков выдернул подлокотник из гнёзд, всадил кистевой саморез в ногу Калинина; тот вскрикнул, согнулся, и тут же получил удар локтем в голову, упал. Шестаков судорожно рвал скотч, ожидая, что враг поднимется, бросится.

Но Калинин не встал: локтевой саморез попал ему в висок, вошёл в голову вместе с остатками дюбеля.

Освободившись от пут, жадно курил, приводя мысли в порядок. Потом по длинной, с промежуточной площадкой, деревянной лестнице поднялся наверх, вошёл в прихожую через массивную утеплённую дверь. Проверил: вход с улицы заперт, свет выключен. Вернулся обратно. Ключ от входа в подземелье торчал в замке. Открыл дверь. Свет подвала показал лишь коридор метров пять длиной, дальше темнота. Нашёл на стеллаже фонарь, включил, вышел к темноте.

От коридора пещера постепенно расширялась метров до двадцати, затем снова сужалась и метров через сто заканчивалась, упираясь в скалу. Верх пещеры — сходящиеся скалы; в начале высота от низа метра четыре, в конце — не более метра. Низ — неровный грунт, суглинок.

Осмотревшись, Шестаков снова закурил, раздумывая; шагнул к креслу, чтобы сесть — но как током ударило: отшатнулся, махнул рукой, сел на порог.

«Итак, что делать? Вызвать полицию? И зачем? Полиции нужны факты, а их два: есть жертва — Вячеслав Калинин, и есть убийца — это я, Виктор Шестаков. Всё остальное надо доказывать. Как доказать, что убил, чтобы не быть убитым? История с маской — для следователя сказка какая-то. Труп Солодянинова найти — вот это аргумент. Но где он тут закопан? И здесь ли? И даже если всё сложится, будет доказано, что я прав — мне всё равно какое-то время придётся провести в СИЗО. А если Калинин не врал про даламоновскую бригаду убийц? Долго я тогда жив буду, находясь в Старове… Ведь я должен всё рассказать следователю, таить ничего нельзя; и где гарантии, что даламоновские подручные не узнают о моём рассказе?».

Решение приходило медленно, тяжело. Но пришло — и больше не сомневался.

«Итак: меня здесь не было, Калинина не видел. А Вячеслав Калинин исчезнет, пропадёт. Как пропал Алексей Солодянинов. Семьи у Калинина нет, машина на платной стоянке, так что хватятся не сразу, скорее всего, через несколько дней. И не найдут. Так, что мне надо? Перчатки, тряпку — протереть всё, за что я брался; лопаты — штыковую и совковую: да вот они, в углу стоят, и сапоги рядом. И лом прихватить, копать глубоко придётся».

Перед тем, как открыть дверь на улицу, долго стоял, прислушиваясь, — нет ли прохожих? Тихо приоткрыл, выглянул: улица пуста. Из связки ключей, найденных в кармане Калинина, нашёл тот, что от наружного замка. Вышел, запер дверь, не спеша пошёл по Парковой к центру. Когда шёл по мосту через озёрный залив, выбросил ключи и телефон Калинина. Посмотрел на часы: двадцать два пятнадцать.

Утром сам позвонил в приёмную губернатора. На этот раз ответа ждать не пришлось: «К сожалению, Георгий Валентинович в ближайшие дни очень занят, не сможет уделить вам время. Но он обязательно встретиться с сотрудником вашей газеты. Пусть редактор свяжется с нами через неделю».

«Понятно, не желает Даламонов с тобой разговаривать, Шестаков. Ну и ладушки — писать ничего не надо, гора с плеч».


- И что ты там три дня делал? С друзьями юности по кабакам шлялся? — Ванюшкин вздохнул, встал, прошёлся по кабинету. — Нет, посмотрите на него — ни строчки не привёз. Уж до чего тихая у тебя командировка получилась, прямо тишайшая: отдохнул в городе детства за счёт редакции.
- Никодимыч, я чем виноват? К Даламонову вопросы.
- Ладно, это я так… Слушай, Витя, а может скатаешься ещё раз? Договоримся с губернатором о времени встречи — и прямо к нему.
- Не хочу. Всё, нет больше журналиста Шестакова в редакции газеты «Вести», забудьте про него.


- Ну что, акула пера, выгнал тебя Ванюшкин, - засмеялась Галя, жена, встретив в прихожей.
- Выгнал, Галенька, ох выгнал, - Шестаков прошёл в комнату, плюхнулся на диван. — Уволить, говорит, и впредь не принимать.
- Бедненький… Давай я тебя пожалею, - Галя села рядом, обняла. — Только денежек, Витя, у нас маловато, долго не протянем.
- Чего-нибудь придумаю.
- Папка, а давай за границу уедем, - двенадцатилетняя дочка Лина обняла с другого бока. — Ты же такой знаменитый, тебя везде возьмут. Поехали во Францию, в Париж хочу.
- Так нас там и ждут, размечталась. Ты хотя бы пару слов знаешь по-французски, малявка?
- Пару знаю: мерси воку.
- А, ну тогда, конечно, едем… Ладно, подрастёшь — выдадим тебя за француза, поедешь в Париж. Ой, не щекочи…

Ночью проснулся и уже не уснул, накатило разное. Встал, заварил чай, выпил большую кружку. Сел за рабочий стол, достал письмо Анчикова, ещё раз прочитал. «А ты та ещё сволочь, Даламонов. Хитрая тварь… Что ты, что Калинин — два урода. Но достану я тебя. Вот только как… Думай, Шестаков, думай».