Смеется лето продолжение 15

- Мне легче говорить на своем языке, как я поняла, ты неплохо говоришь по-русски, так почему я не могу с тобой говорить на этом языке или боишься забыть немецкий? – брызгами искр глаз и улыбкой удовлетворённости собой спросила Настя.
- Можно и по-японски говорить, если неважно, поймет ли тебя собеседник. – вставая и направляясь к себе на второй этаж, сказала Нина.







Чтобы не думать о неприятном разговоре с Настей и не размышлять, знает она что-то или нет, Нина по скайпу позвонила в Германию. Увидев Леона, Нина, счастливо улыбаясь, смотрела на него.
- Мама, я люблю тебя, я скучаю, я хочу, чтобы ты приехала к нам. Я хочу с тобой встретить Новый год.
- Любимый мой сыночек, дядя Альфред привезет тебя сюда. Мы с ним договорились. Ты с дедушкой встретишь Новый год и сразу ко мне. Я сильно-пресильно скучаю по тебе, люблю тебя! Я не смогла прилететь вместе с дядей, но это не значит, что я по тебе не скучаю, я каждую минуточку думаю о тебе, родной.
- Мама, ты же знаешь, что деда старенький и больной, я ни за что его не оставлю, я его радость, глаза и уши. Он во мне нуждается.
- Милый, знаю, что ты обожаешь дедушку, но ты мой сынок, и я хочу, чтобы ты был со мной, я не хочу делить тебя ни с кем. Вот приедешь…
- Мама, я никуда не поеду, я не оставлю деда, ты что, маленькая? Мама, приезжай, я скучаю и поэтому часто болею. Мне дедушка говорит: «Зови маму домой, пусть она будет рядом». Он тоже тебя любит, он говорит, что какой бы ты ни была, он не перестанет тебя любить и не перестанет тебя ждать и сильно огорчится, если ты не захочешь приехать. Он сильно скучает. Мама, что тебя там держит, ты единственная дедушкина дочь, и та далеко. Он говорит, что его сердце не выдержит такой разлуки.
- Ты мой умничка, мой философ, - сказала Нина, смахнув слезу, горло запершило, и она не сдержанно заплакала. - Прости меня, прости, - вытирая слезы, говорила Нина, сдерживаясь, чтобы совсем не разрыдаться.
- Мама, приезжай, не плачь, мы тебя любим.
Нина закрыла ноутбук и зарыдала: «За что судьба так жестока со мной, почему с теми, кого люблю, не могу быть рядом, почему страдаю я и страдают вокруг меня?»



9.



Альфред широко открыл дверь, и холод прозрачно-белым клубком ввалился в фаре. Он был взволнован, на лице была написана озабоченность. Он, протирая красные от холода руки, снял пальто, положил на диван, подошел к Насте и поцеловал в щеку. Поцелуй был таков, что Настя подумала: «Лучше уже в лоб поцеловал», а вслух произнесла ласково, стараясь без обиды:
— Милый, я так страдала без тебя, ждала и почему-то была уверена, что ты решишь Новый год провести здесь в кругу любимых дам.
— Поэтому ты не сообщила, что с Эммой. А я понял, ты хотела, чтобы я приехал, — иронично произнес Альфред, поднимаясь на второй этаж, почти не смотря на Настю.
«Побежал, побежал к ней. Я ему уже не нужна! Что же мне делать? Люблю я его, и чем дальше он от меня, тем больше разрывает мне сердце», — задыхаясь от бессилия, Настя упала на диван.










Нина бледная, с синими кругами вокруг глаз и губами лежала на кровати в пеньюаре, хотя уже был обед. Сердце Альфреда дрогнуло, как сейчас она была похожа на ту, которую он нашел там, у крутой горы под деревом.
- О, мой Бог! Ты сегодня кушала?! Милая, родная, чего так? «Вставай», — подойдя к постели, волнительно сказал Альфред.
От этих нежных прикосновений и слов у Нины потекли слезы. Она обняла Альфреда как старшего брата, который готов всегда на защиту встать, и зарыдала, тело ее тряслось так же, как тогда. У Альфреда слетело с губ, нет, не с губ, с души:
- Я так сильно люблю тебя, я не хочу, чтобы ты плакала, что тебя так взволновало? Моя душа стонет и рыдает вместе с тобой! Ты сейчас такая, как я тебя нашел там, на реке у развесистого дуба. Скажи мне, душа моя…
Нина, отталкивая его от себя, внезапно замолчала и застыла с широко открытыми глазами. Она словно хотела что-то произнести, но не могла найти верных слов.
- Ой. Прости, прости, я Эмма, я…
- Альфред, не делай меня... А знаешь, я хотела сказать тебе, что я вспомнила, кто я? Я Нина и никакая не Эмма. У меня есть муж, который любит меня, но потерял...
- Он потерял, а я нашел.
- Он искал меня, он мучался, страдал.
- Он мучался, страдал, а я мучался и лечил, Эмма, послушай меня, такова судьба. Да, к одному жестока, к другому милостива, но это жизнь, и надо смотреть вперед, не цепляться за прошлое, отпусти, забудь, всё это за чертой. Пока не отпустишь прошлое, не придет настоящее.








Нину прорвало:
- Ты знал, что я не Эмма? Ты заставил меня верить, что я твоя сестра, ты воспользовался, что я потеряла память, и не помог мне, а глубже засыпал…
- Мне обидно слушать такие слова. Ты неправа, - Альфред страстно ее любил и поспешил оправдаться, он боялся, что она возненавидела его. Он продолжал: - Как ты уже догадалась, моя сестра Эмма была больная, ей нужен был донор. Я тогда был на Украине по коммерческим делам. Я спас тебя. Если бы я оставил тебя там, ты бы не выжила, ты была очень слабая и совсем почти не подавала признаки жизни. Когда я прилетел в Германию вместе с тобой, лечащий врач сказал, что Эмма не сможет перенести операцию, что напрасно всё это. Отец был в отчаянии, он дал очень большую сумму денег врачу и сказал, что еще больше даст, если он сотворит чудо. Чудо произошло, появилась ты!
- Не уходи от ответа, застонала Нина, продолжай говорить, как вдруг появилась я и стала Эммой, как ты мне лгал, как ты смотрел на меня и говорил: «Эмма»…
- Не суди, я как пацан 17 лет влюбился в тебя. Поэтому я подсказал одному любящему деньги врачу, что могу еще добавить денег, если произойдет чудо, и Эмма оживет в одном теле или в другом. Я знал, что Эмма, можно сказать, мучилась, она уже не жила, ее держали на искусственном аппарате. Отец не хотел и слышать, что его любимая дочь не выживет. Он не ощущал, что она… Я не могу так говорить, я подбираю слова, мне тяжело, но слушай. Мы с отцом много сделали для больницы, и они постарались. Я зашел в палату и увидел тебя. Ты была после операции бледная, лицо осунувшееся, и тянула руки, я взял твои руки и прижал их к своим губам. Ты старалась улыбнуться, ты меня представляла, видимо, мужем. Мне было все равно. Я уже тебя любил. Тебя никак нельзя было спутать с Эммой. Но отец был ослеплен, он просто залетел в палату и, прижавшись к тебе, повторял: «Эмма, Эмма, родная, ты после операции совсем другая стала, у тебя бьется сердце русской девушки, но все равно ты моя дочь, я надеюсь, что ты меня так же будешь любить. Я постараюсь все сделать, чтобы моя дочь чувствовала себя королевой!». Я смотрел на него и думал: «Как глубока отцовская любовь, он не замечает ничего и готов любить даже тень своего ребенка, и я промолчал». Я люблю своего отца и не хочу, чтобы он страдал, и ни за что никогда не скажу, что ты не Эмма. Для него ты всегда будешь Эммой. Это я думал так тогда. Сейчас же я больше не хочу страдать. Я хочу любить тебя, быть возле тебя.
- Но это невозможно, я люблю своего мужа. У тебя Настя, ты ее любишь, а меня ты любишь как сестру. И не больше! Сейчас я не могу вот так взять и что-то еще сказать. Оставь меня, уйди.
- Нет, раз пошел такой разговор, я хочу сказать…
- Нет, избавь меня, пожалей. Я ничего не хочу слышать.
- Но Эмма…
- Я Нина, не говори мне чужое имя!








Нина пролежала до глубокой ночи. К утру уснула, проснулась она к обеду с ясной головой и твердым убеждением, что больше не позволит никому дурачить ее. Да, она понимала, что ради той Эммы она жива. Альфред поступил так, потому что хотел спасти свою сестру, он не думал о ней. Это он сейчас оправдание ищет, говорит, что любит. Это ему светит статья, он юрист и это понимает, вот и создал легенду о высоких чувствах. Но у них мой ребенок! Он будет манипулировать им, вот почему он не привез Леона. Мне надо вырвать его оттуда. Как лучше поступить, вот вопрос? Здесь нужен ум Миши. Нужно звонить и говорить, что его сын в опасности. Миша думает, что это сын Андреаса. Надо сознаться ему и действовать.
За столом сидели Альфред и Настя. Настя так же сидела в платье из коллекции Нины. Она была в таком состоянии, что казалось, тронь ее, и она брызнет слезами.







Альфред ничем не выдавал себя и, увидев Нину, улыбнулся ей и сказал:
- Вот теперь я вижу, как ты хороша. Вчерашний день ушел, и пришел новый светлый добрый день.
- Вам тоже доброго и хорошего дня, - сказала Нина. Удивительно, после этих слов ей стало легче, она отметила: «Умеет Альфред все же теплые слова говорить…». Нина не стала подчеркивать, что заметила состояние Насти, и продолжила: - Я сегодня проспала завтрак, но выспалась. Сейчас пообедаем и на улицу. Хочу свежим воздухом подышать.
- На лыжи, кто хочет? - предложил Альфред.
- Лучше на каток, - вставила Нина и, посмотрев на Настю, с задором повторила: - На каток, Настя, тряхнём старыми костями. А что, покажем молодежи, как нужно радоваться жизни? Мы верим в себя, да, Настя?
- Верь в себя, и все получится, - слабо улыбнулась Настя со слезами в глазах.
- Иди собирайся, и я тоже... - вставая из-за стола, сказал Альфред.
На катке было много народа. Праздничная обстановка была повсюду, гирлянды, разноцветные фонари, да и искусственные нарядные елки предавали торжество, все поздравляли друг друга. Было шумно, было весело, все заботы, тревоги улетучились. Настя несколько раз падала, ее поднимали, когда Нина с Альфредом, когда рядом катающие. Очередной раз упав, ее поднял Миша.
- Миша, как Вы...
- Настя, здравствуй, мы Николай Второй, а я — ты, — сказал Миша. — Я вот за вами наблюдаю, вы как-то странно катаетесь, как будто каждый сам по себе, знаешь басню Крылова «Щука, рак и лебедь». Что у вас происходит?
— А что у вас? Где твой сынишка?
— Он не мы, видишь, круги нарезает. Ему нравится здесь, удивительный пацан, его куда не позови, кругом найдет себе дело, любопытный и всё хочет попробовать сам, со стороны не любит смотреть. Настоящий русский, я горжусь им. Вот уже взяли билеты, улетаем мы в Великобританию, пора и честь знать. Знаю, буду скучать, ностальгия сумасшедшая там. Тянет человека туда, где родился. Это правда, что есть зов Родины, и с этим еще никто не справлялся.
— Зачем едешь, оставайся?
- Здесь мне еще труднее, — тяжело вздохнул Миша, — я каждый день хожу под вашими окнами, я, как мальчишка, прячусь за дома, когда вижу, что она идет. Я не хочу создавать ей препятствия в ее выборе. Я не знаю, как сложатся наши дороги, и не хочу говорить, что больше не женюсь. Я не ясновидящий и вообще не видящий, поэтому не буду клясться, не буду напрасно бросаться словами, но сейчас я сгораю, если останутся тлеющие огоньки, на данный момент только она может их зажечь.


10.



Настя, когда возвращались домой, и Альфред что-то увлеченно рассказывал Нине на немецком языке, начала смеяться, привлекая на себя внимание.
- Расскажи нам, о чем ты так громко смеешься, что смешного ты заметила? – спросил Альфред, думая: «Настя, милая Настя, не думал я, что такая сильная любовь у меня к Нине. Я не хотел так жестоко с тобой обойтись. Прости меня, твоя душа болит и стонет, так же как и моя». Он, жалея Настю, обнял ее.
- Да вот вспомнила, как Михаил, меня поднимая на котке, и сам упал. Мы с ним так смеялись.
- Значит, ты не напрасно провела время. А что же он не пошел с нами? Посмеялись бы вместе, - сказал Альфред.
— Альфред, я люблю тебя! А Михаил через три дня улетает в Великобританию, говорит, что не хочет быть здесь, надоело всё ему.
Нина молчала. Ее нервы натянулись, как струны. «Значит, Миша был на котке, но не подошел. Может, Настя что-то ему сказала нехорошее обо мне? Но он никогда не слушал сплетни». Она на полсекунды остановилась, но вмиг дала себе установку: «Держись, Нина, ты обрела себя, а всё остальное потом. Потом разборки, потом страсти, всё потом!»








Лежа в постели, Нина отчетливо поняла, что может опять потерять Мишу. И это будет навсегда! Он уезжает и никогда не узнает, что у него сын. «Я знаю, что он никуда не уедет, он будет одержим увидеть сына. Но это шантаж, я хочу его привязать сыном. О, Боже, помоги, что делать?»
Нина встала, оделась и вышла со спальни. В фае подойдя к круглой вешалке, подсвечивая фонарем, чтобы никого не разбудить, начала снимать пальто и, не заметив, что сверх его весила куртка Альфреда, потянула пальто, свалив с грохотом вешалку. Нина оглянулась и, не увидев никого, начала подымать вешалку, она никак не поддавалась. В конце концов, немного приподняв, не удержала, и она опять с шумом свалилась. В этот раз следом включился свет, и на площадке второго этажа появилась Настя в таком же пеньюаре, как у Нины, и, протирая глаза, сказала:
— Куда, куда Вы удалились?








Нина посмотрела на нее и перешла с громкого высказывания на взрывной крик:
- Что ты, вездесущая, суешь свой нос, куда тебя не просят? Что тебе не мнется? И сними, пожалуйста, этот пеньюар, он тебе не идет, возьми…
На крик в ночной пижаме, накрытой сверху толстым полосатым халатом, вышел Альфред. В его прищуренных глазах сверкала тревожность. Он, прикрыв рот, зевнул и не сразу проговорил:
- Что-о случилось? У нас мышь в доме появилась или еще хуже, чего случилось?
Настя сразу ушла, Альфред спустился к Нине. Поднял вешалку, забрал с ее рук пальто и повесил на вешалку, затем поднял с полу свою куртку.
- Я знаю, что ты интеллигентный человек, но ты можешь когда-нибудь взорваться, накричать, в конце концов, злиться, - нервно заплакала Нина. - Как мне все надоело, я живу не в своей шкуре, я позволяю собой манипулировать, я продолжаю жить Эммой. Скажи мне, пожалуйста, какая она была? Что ее раздражало, что ей нравилось, а что терпеть не могла. Я сама себя ненавижу... - кричала в отчаянии Нина.
- Понятно, - сказал Альфред, взяв за руку Нину и, как маленькую девочку, повел вверх по лестнице в ее спальню, - ты вся на нервах. Нельзя так, ты же попадешь в больницу…
- В психушку?! Вот там мне и место, отведи меня к Мише, не мучь меня. Я люблю Мишу, я просто хочу сказать, что у него есть родная кровь, сын у него, а он и не ведает. Нельзя от родного отца скрывать. Ведь вырастит Леон и будет корить меня, что я не сказала, кто его отец. Понимаешь, Альфред, вот был бы у тебя на белом свете сын, а ты не знал, чтобы ты делал?
- Милая, в том-то и дело, что я знаю, что у меня есть сын, но я не мог в этом признаться, так вышло.








- Что ты говоришь? Я не милая, во-первых, а во-вторых, скажи раз: «Нина». Ты боишься произнести мое имя? Нина я, Нина. И хочешь или не хочешь, я Нина, и ты должен сказать, произнести мое имя. Будет тебе легче признать, что я Нина, и ты будешь смотреть и чувствовать, что я Нина, сам себе признайся и облегчи свою душу. Ты хотел спасти свою сестру, тебе безразлична была моя жизнь, и никуда бы ты меня не повез, если бы не надо было спасать твою сестру, но так вышло, что уже нечего было спасать, и ты решил чисто и красиво выйти из положения, спасти меня, а проще сказать, свою душу. Почему бы тебе не оставить меня там, где нашел, или бы благороднее было позвонить полиции и вызвать скорую помощь. Но тебе нужно было мое сердце, и наплевать, что можно меня спасти, просто позвонить в полицию. Ты нарушил закон, ты юрист и боишься, что тебя посадят? Ты трус? Ты...
- Всё сказала? Или еще что? Говори, ты судья и решаешь судьбы человеческие? Ты всё решила за себя, за меня, за Михаила. Даже Настю не забыла. Кричала, что ей идет, а что не идет. А может, она любит меня? И делает всё, чтобы я ее любил. Думаешь, ей легко признавать, что я ее держу за куклу и наряжаю так, чтобы видеть в ней тебя. В отличие от тебя, она видит, что я в тебе души не чаю. Судишь меня. А что, если тебе так, думай так.
- А ты скажи, как на самом деле. Что ты скрываешь?








- А ты точно хочешь знать? А впрочем, как ты сказала, я трус? Нет, Ни-и-ина, - ему и правда было тяжело произнести ее имя, но, произнеся его, странно, ему и правда стало легче. - Нина. Нина – это прекрасно, ты чудесница! Я понял, правда лучше лжи. Я тебе не лгал, я молчал, так как не хотел смерти отца. Потерять ребенка очень тяжело в любом возрасте, но когда молод, можно пережить. Как там по-русски, мучиться, но жить. Как-то нехорошо получается, ладно потом... Но в преклонном возрасте, как мой папа, есть очень нехорошо.
- Вот и я не хочу скрывать. Недомолвки хуже, чем врать, хотя то и другое порождает недоверие. Нужно говорить правду и не бояться ее. Пусть будет больно, но правда всегда найдет себе дорогу, душа приобретет спокойствие. Легче будет жить. Не надо бояться правды, надо бояться лжи! И скажи наконец, что ты…
- Нина, не надо говорить лишних слов, за которые тебе потом будет неловко.
- Хорошо! Я иду к Мише, я хочу сказать, что у него есть родной сын.
- Прежде чем ты пойдешь к Михаилу, я хочу тоже тебе открыться. Да, мне трудно это сказать, но, если ты разумом меня поймешь, ты простишь меня. Пусть не сразу... Когда я тебя вытащил на берег, твоя жизнь ничего не стоила, ты не подавала никаких позывов жизни, ты была ослаблена, тело твое с множеством переломов было искорежено, на лице множество кровавых царапин. Я оставил тебя, прикрыв листьями, ветками, и поплыл в сторожку. Мне нужно было незаметно увести тебя в Германию. Да, я думал о своей сестре. Я страдал, что она, больная, молодая, погибнет, а так как ты не подавала признаков жизни, я хотел воспользоваться. Я не думал тогда, хорошо это или плохо. Прошло короткое время, и я заметался, мне было жалко тебя, свою сестру, себя, отца.
Когда я затащил тебя в салон самолета и хотел уже уходить, ты застонала и слабо взяла меня за руку. Рука твоя была ледяная, я словно проснулся, я припал к тебе, ты вся дрожала от холода. Я где-то читал, когда человек замерзает, нужно его согреть своим телом. Я снял всё, что было на тебе, и осторожно начал растирать тебя спиртом, но где были глубокие раны, ты не выдержала и потеряла сознание. Я разделся и своим телом согревал тебя, — он посмотрел на Нину, которая бледная, беспокойная, напряженная, ожидавшая ужасную весть широко открытыми глазами смотрела на Альфреда и словно уже говорила: «Нет». — Да, Нина, да, я не мог допустить, чтобы ты застыла, я почему-то всем сердцем не хотел этого. Затем я дал тебе обезболивающую таблетку, через некоторое время ты застонала, я подошел к тебе, ты взяла меня за руку и потянула к себе. Я понял, что тебе холодно и ты искала тепло. Конечно, я лег с тобой.
— Нет, нет, не может быть.







- Да, Нина, когда я узнал, что ты беременна, я сходил с ума. Я не знал, как сказать папе. Но он нашел выход, неожиданный для меня. Я не знаю, как он в тебе узнал Эмму. Эмма долго болела, и от нее почти ничего не осталось, ты же была худенькой, но живой и очень красивой. С твоей точеной фигурой невозможно было перепутать исхудавшую фигуру Эммы. Видимо, отцовские чувства были настолько одержимы, и он, радуясь, принял тебя за Эмму, и он никогда не допустит мысли, что ее нет. Я убежал от тебя, спрятался, но от себя не мог. Я закрывал глаза и видел тебя, я шел по улице и, увидев что-то похожее на тебя, догонял и потом разочарованный уходил. Когда я увидел Настю, она мне показалась чем-то похожим на тебя, я полгода жил с ней, построил коттедж, надевал ее исключительно в твои вещи. Я даже разрешил быть здесь ее племяннику со своей семьей. Затем купил им квартиру. Я все делал, чтобы она была тобой, но, когда сравнил оригинал с копией, понял, что никогда она не будет как ты.
- Скажи, ты придумал, что Леон... Нет, он же похож на Мишу.
Это тебе кажется, так вот и отцу кажется, что ты Эмма.
- Альфред, пощади меня, абстрагируйся – это всё неверно…
- Эмма, ой, извини, извини. Нина, я же юрист. Как ты думаешь, почему я уверен, что Леон мой сын?!
- Нет, невозможно, неправда, ты опять меня гипнотизируешь. Хочешь, чтобы я поверила…
- Почему папа завещал всю недвижимость Леону?! Ты никогда не задумывалась?
- Что ты говоришь? Когда мне задумываться, когда я не знала, кто я. Это ты заваливал его дорогими игрушками…
- Да, Нина, я люблю своего сына, как ты заметила, он тоже тянется ко мне.
- Но он тянется и к Мише.
- Он не к Мише, он к Богдану, ему интересно с Богданом, потому что они говорят на немецком языке.
 



продолжение следует