Нар Дос - Смерть - перевод с армянского -9

Нар Дос - Смерть - перевод с армянского языка -9

             Минасяну было неудобно переезжать к Шахяну в ту ночь. На следующее утро он взял свой потрепанный чемодан и старую японскую куртку и отправился к другу. Шахян в это время был занят своим переводом. Зная, что придет Минасян, на мгновение он хотел собрать бумаги и убрать их с обычной опаской, но потом подумал, что это будет глупо, так как он всего лишь переводил и, по его мнению, переводил не настолько неудачно, чтобы бояться замечаний от друга. Он только поспешил убрать со стола словари.
«Ого, ты увлекаешься литературой?» — вскрикнул Минасян своим гулким голосом, увидев разбросанные на столе бумаги.
Шахян застенчиво улыбнулся.
— Да, я перевожу, чтобы не скучать.
— Что ты переводишь?
Сказав это, Минасян открыл первую страницу блокнота и прочитал.
«Шопенгауэр о смерти и бессмертии. Ого, ты переводишь эту ужасную вещь», — сказал он и, перевернув листок, прочел первые строки перевода.
— «Смерть — поистине вдохновляющий гений, муза философии». Что? Я ничего не понял. Вы переводите с русского? Дайте-ка подумать.
Он открыл оригинал и прочитал.
— «Смерть — это, по сути, вдохновляющий гений, муза философии». Теперь я понял. У тебя дословный перевод, поэтому и вышло некрасиво.
Минасян продолжал читать следующие строки из перевода Шахяна, не замечая, что каждое его замечание отдаляло его друга от него.
— «Если бы не было смерти, вряд ли можно было бы даже философствовать».- Глубокая и умная мысль. Можно даже сказать, что, если бы человек не был смертен, он вряд ли был бы способен даже думать... А, я хорошо помню. Видимо, ты не довольствуешься только переводом этого великого пессимиста, но и проповедуешь его мысли устно.
«Проповедовать?» — удивился Шахян. «Где это я проповедовал?»
— Есть такая, ориорд Саакян, она и сказала.
—  Саакян?
«Это та учительница, к которой я пошёл вчера вечером после того, как расстался с тобой. С ней была еще одна девушка, которую ты тоже хотел проповедовать.
Шахян почувствовал, что краснеет, и сразу понял, что другая молодая девушка — это, должно быть, либо Ева, либо Ашхен, но счел нужным сделать вид, что он ничего не знает об этом.
«Какая ориорд?» — спросил он.
— Фамилию не помню, но имя, по-моему, Ашхен.
«А!» — продолжил Шахян с притворным равнодушием.
«Она не показалась мне такой уж глупой девушкой, и, наверное, она тебя разгромила. А?» — Минасян рассмеялся с дружеским добродушием.
Шахян был оскорблен, насмешки друга были невыносимы для его самолюбия.
«С чего ты взял, что она меня разгромила? И почему ты заключил, что она не казалась такой уж глупой девчонкой? ... Быть, может, она сама тебе это сказала?»

— Нет, вовсе нет. Напрасно ты сердишься. Я так думаю, потому что твой Шопенгауэр был первым, кто высмеял идеи, которые сам же проповедовал. Он считал жизнь невыносимым несчастьем, но сам славно пользовался этой жизнью в течение семидесяти лет. Он призывал человечество к смерти, но постоянно носил с собой пистолет для личной... не для самоубийства, нет — для самообороны. Он считал женщин источником несчастий человечества, но постоянно находил счастливые часы в объятиях женщин и в конце концов, я думаю, оставил немало внебрачных детей.
— Интересно, с чего ты его жизнь приводишь в качестве примера против его же идей?
— Пусть не его, пусть мое, пусть твое. Если жизнь невыносима, и только когда человек мертв, он может быть счастлив, — зачем же ты живешь, умри и ты? Слава богу, для этого многого не нужно,- пуля в лоб, секунда и больше ничего. Или, если ты боишься пули — есть вода, если ты боишься воды — есть веревка, если ты боишься веревки — есть яд. Или, хочешь можешь сидеть под деревом, как Будда, и смотреть на кончик своего носа, пока не убьешь в себе то, что твой любимый Шопенгауэр называет «бессознательной волей к жизни».
Шахян невольно рассмеялся.

«Над чем ты смеешься? Я не шучу. Подумай сам, брат, разве сам факт того, что человек, даже в самую последнюю минуту своей мнимой смерти, прилагает все усилия, чтобы прожить еще немного, не является явным доказательством того, что жизнь не так уж плоха, и напрасно твой Шопенгауэр заставляет человека смотреть на жизнь по-другому. Как ты думаешь, не так ли?
«Полагаешь, мой перевод излишен?» — спросил Шахян без ответа на вопрос товарища, после некоторого замешательства.
— Совершенно излишен. Я думаю, нам еще рано заниматься такими вещами. Перед нами стоит великая задача, давай сначала подумаем, как мы можем быть полезны по выполнению этой великой задачи, прежде давай задумаемся о нищете нашего народа, поработаем над тем, чтобы привести его в более или менее сносное состояние, а потом у нас будет много свободного времени, чтобы подумать о тщетности существования всего человечества в целом... Скажу еще одно- понять Шопенгауэра, увы, нелегко, а перевести его еще труднее.
И Минасян, загадочно посмотрев на очки своего друга, тихонько улыбнулся.
Шахян ничего не ответил. Ему было стыдно смотреть в лицо Минасяна, инстинктивно чувствуя, что его друг своей искренней добротой может заставить его проглотить столь горькие пилюли.