Красная Шапочка и Волк повесть о клыках, пирожках

Пролог.

Зеленый шепот

Лес не любил чужаков. Это было не просто ощущение — это была правда, которую я чувствовала каждой клеточкой своего тела. Он душил их ветвями, цеплялся корнями за ноги, шептал что-то невнятное на языке ветра и листьев, пока они не терялись в болотах или не сходили с ума от страха. Со мной он был другим. Не добрым, нет, но… внимательным. Словно присматривался. Солнечные блики скользили по моему красному капюшону, словно лаская его, запах мха окутывал меня, как старое одеяло, а в те моменты, когда внутри меня закипала злость, прямо из моей головы вырастали волчьи уши — острые, покрытые мягкой шерстью. Я чесала их, ругалась, пыталась спрятать под тканью, но они всегда возвращались.

Бабушка называла это «зовом крови». Она говорила, что во мне течёт что-то древнее, что-то, что лес узнаёт и уважает. Волк — тот самый, с янтарными глазами и слишком острым языком — ухмылялся и называл это «флиртом с судьбой». А я? Я просто хотела дожить до свадьбы, не превратившись в оборотня. Или хотя бы не выйти замуж за того, кто линяет на простыни.

Лес был живым. Я поняла это еще в детстве, когда впервые забрела в его глубины. Деревья шевелились, их корни пульсировали под землей, как вены, а туман иногда собирался в странные фигуры — то ли лица, то ли звериные морды. Птицы пели на языке, который я почти понимала, но каждый раз, когда я пыталась вслушаться, мелодия ускользала, оставляя лишь смутное чувство тоски. Мой плащ — красный, тяжёлый, сшитый бабушкой из ткани, которую она называла «кожей леса», — был не просто одеждой. Он жил. Шептал мне предостережения, когда я подходила слишком близко к топям, сжимался на плечах, если я пугалась, и тянулся к Волку, когда тот оказывался рядом, словно узнавая в нём родственную душу. Я ненавидела это. И любила.

Однажды, ещё в детстве, я спросила бабушку, почему лес выбрал меня. Она сидела у очага, помешивая что-то в котле — пахло травами и чем-то сладким, — и долго молчала. Потом подняла глаза, серые, как зимний рассвет, и сказала:

— Потому что ты не боишься слушать. И потому что ты не убегаешь.

— А если я захочу убежать? — спросила я тогда, теребя край своего плаща.

— Тогда он найдёт тебя, — ответила она. — Или Волк сделает это за него.

Я не знала, что хуже. Лес был огромным, бесконечным, с его тёмными тропами и болотами, где тонули даже звёзды. Но Волк… Волк был ближе. Он ходил за мной по пятам с тех пор, как я впервые встретила его у ручья — маленькую девочку с корзинкой пирожков и огромного зверя с человеческими глазами. Тогда он меня не съел. Вместо этого он лизнул мне руку и ушёл, оставив на коже запах мокрой шерсти и земли. С тех пор он появлялся снова и снова, то в облике зверя, то в человеческом теле — высокий, с растрёпанными волосами и шрамом на щеке, происхождение которого он никогда не объяснял.

Я мечтала о нормальной жизни. О платье с кружевами, о свадьбе в деревенской церкви, о муже, который не рычит во сне. Но каждый раз, когда я злилась — на бабушку, на лес, на себя, — уши возвращались, а вместе с ними приходило чувство, что я не принадлежу тому миру, о котором мечтаю. Лес звал меня. Волк смотрел на меня. А плащ шептал: «Ты уже дома».

Однажды я стояла на опушке, глядя на деревню вдалеке — дым из труб, смех детей, запах свежего хлеба. Я могла бы уйти. Снять плащ, бросить его в грязь и побежать туда, где нет магии, нет шёпота, нет волчьих ушей. Но я этого не сделала. Потому что лес вздохнул у меня за спиной, и я почувствовала, как что-то тёплое — может, его дыхание, может, его воля — коснулось моей шеи. А потом я услышала шаги Волка. Он не сказал ни слова, просто встал рядом и протянул мне пирожок из моей же корзинки. Я взяла его, и мы пошли обратно в чащу. Вместе.





Глава 1. Волк, который читал Фрейда

Этим утром лес был в хорошем настроении. Солнце пробивалось сквозь густую листву, оставляя пятна света на тропинке, а ветер шелестел листьями так мягко, что это напоминало колыбельную. Я шла к ручью с корзинкой пирожков, чувствуя, как мой красный плащ слегка тянет меня назад, словно не желая, чтобы я уходила слишком далеко от бабушкиного дома. Под ним было только клетчатое платье — простое, немного потрёпанное, но удобное. Я любила его за то, что оно не сковывало движений, хотя Волк вечно подшучивал, что в нём я выгляжу как дочка лесоруба, сбежавшая из сказки.

Я дошла до старого бревна, перекинутого через ручей. Оно было скользким от мха, и я осторожно ступила на него, раскинув руки для равновесия. Внизу журчала вода, отражая небо и ветки, но я знала, что этот ручей — не просто вода. Бабушка называла его «слезой леса», говорила, что в нём можно увидеть то, что было, а иногда — то, что будет. Я старалась не смотреть вниз. Не хотела видеть ни своё прошлое, ни будущее. Особенно сейчас, когда мои уши снова начали чесаться — верный признак того, что я вот-вот потеряю контроль.

— Ты снова пялишься на мой плащ, — сказала я, не оборачиваясь. Я чувствовала его взгляд — тяжёлый, янтарный, с той звериной внимательностью, от которой у меня по спине бежали мурашки.

Волк сидел на берегу, прислонившись к дереву. В руках у него была книга — потрёпанная, с пожелтевшими страницами. «Тотем и табу» Фрейда. Он нашёл её в какой-то заброшенной охотничьей хижине и теперь таскал с собой, как будто это была его личная Библия. Он поднял глаза, ухмыльнулся, показав чуть удлинившиеся клыки, и ответил:

— А ты снова не носишь под ним ничего, кроме этого клетчатого недоразумения. Фрейд оценил бы эту проекцию твоей психики на…

— Заткнись и помоги мне перейти, — фыркнула я, чувствуя, как зуд в ушах становится невыносимым. Я сжала кулаки, надеясь, что это поможет, но было уже поздно — мягкая шерсть пробилась сквозь кожу, и волчьи уши вылезли наружу.

Он закатил глаза — яркие, с вертикальными зрачками, как у кошки, — отложил книгу на траву и поднялся. Его движения были плавными, почти ленивыми, но я знала, что это обман. Волк мог быть быстрым, когда хотел. Он подошёл к бревну и протянул мне лапу — длинные пальцы, чуть шершавые, с когтями, которые он никогда не прятал до конца. Я ухватилась за неё, стараясь не смотреть ему в лицо, и шагнула на землю. Лес вздохнул — я почувствовала это по лёгкому дрожанию веток вокруг, — и мой капюшон соскользнул назад, обнажив уши во всей красе.

— Опять? — Волк усмехнулся, скрестив руки на груди. — Может, хватит притворяться, что это не твое?

Я посмотрела на него исподлобья. Он стоял слишком близко — пахло мокрой шерстью, землей и чем-то терпким, как можжевельник. Его темные спутанные волосы падали на лоб, а шрам через щеку казался глубже в утреннем свете. Я не ответила. Вместо этого я сунула руку в корзинку, вытащила пирожок с маком и швырнула его прямо ему в грудь. Он поймал его на лету, не моргнув и глазом, и откусил кусок.

— Вкусно, — сказал он с набитым ртом. — Но это не отменяет того, что ты злишься из-за правды.

Я отвернулась и пошла вдоль ручья, стараясь не думать о том, как он прав. Волк знал меня лучше, чем я сама. Он был рядом с тех пор, как я себя помню. Однажды, когда мне было лет семь, я заблудилась в лесу, и он нашёл меня — тогда ещё настоящий волк, огромный, с лоснящейся шерстью. Я сидела под деревом, дрожа от холода, а он лёг рядом, положил голову мне на колени и смотрел на меня своими глазами. Потом он привёл меня к бабушке. С тех пор он стал частью моей жизни — то зверь, то человек, но всегда рядом. И всегда с этими дурацкими подколками.

— Помнишь, как я впервые тебя увидел? — вдруг спросил он, шагая за мной. Я не ответила, но он продолжил: — Ты пахла молоком и страхом. Маленькая, с этой корзинкой, как из дурацкой сказки. Но уже тогда твой плащ… он реагировал на тебя. Шелестел, тянулся ко мне. Я подумал: «Вот оно. Она — живая».

— И что? — буркнула я, остановившись у большого камня.

— А то, что он знал, кто ты, раньше, чем ты сама это поняла, — сказал Волк, прислонившись к дереву. — И я тоже.

Я посмотрела на ручей. Вода была спокойной, но в ней что-то мелькнуло — тень, а потом картинка. Я, маленькая, бегущая через лес. За мной — силуэты охотников с факелами. Я ахнула и отступила назад, чуть не споткнувшись. Волк поймал меня за локоть.

— Что ты видела? — тихо спросил он.

— Ничего, — соврала я, вырываясь. — Просто… воспоминания.

Он прищурился, но не стал настаивать. Вместо этого он снова открыл свою книгу и начал читать вслух:

— «Тотем — это символ коллективного бессознательного, проекция внутренних конфликтов…»

— Волк, — перебила я, чувствуя, как мои уши дёргаются от раздражения. — Ты серьёзно?

— Что? — Он поднял брови. — Твой плащ — это фаллический символ!

— Что?! — Я уставилась на него, не веря своим ушам.

— Ну… большой и красный? — Он пожал плечами, явно наслаждаясь моим лицом.

Я закатила глаза и пошла дальше, но внутри у меня что-то сжалось. Он, конечно, шутил, но в его словах всегда была доля правды. Плащ был частью меня — живой, дышащей, иногда пугающей. И он тянулся к Волку так же, как и я сама, хоть я и не хотела этого признавать. Мы дошли до поляны, где я обычно оставляла пирожки для бабушкиных «гостей» — фей, духов или кого-то ещё, кто бродил по лесу. Я поставила корзинку на траву и обернулась. Волк стоял в нескольких шагах от меня и смотрел на меня с полуулыбкой.

— Ты не можешь вечно убегать от этого, — сказал он.

— От чего? — Я скрестила руки на груди.

— От себя. От леса. От меня.

Я не ответила. Просто развернулась и пошла обратно к ручью. Но когда я снова ступила на бревно, он был рядом — не помогал, не трогал, просто шёл за мной, как тень. И я знала, что он прав. Знала, но не могла этого принять. Пока.

Глава 2. Бабушка, мак и триста лет одиночества

Бабушкина хижина стояла на поляне, окружённой высокими соснами, чьи ветви переплетались так плотно, что даже днём здесь царил полумрак. Запах дыма и трав витал в воздухе, смешиваясь с чем-то сладким и терпким — бабушка всегда варила свои зелья, и я уже привыкла к этим странным ароматам. Я толкнула дверь, скрипнувшую на ржавых петлях, и вошла внутрь. Мой красный плащ тут же зашевелился на плечах, словно приветствуя тепло очага. Бабушка стояла у котла, помешивая что-то густое и фиолетовое деревянной ложкой. Ее длинные седые волосы были собраны в небрежный пучок, а на руках виднелись татуировки — волчьи следы, выцветшие, но все еще четкие, как будто кто-то вырезал их на коже ножом.

— Ты опоздала, — сказала она, не оборачиваясь. Ее голос был хриплым, но в нем всегда звучала сила, которой я завидовала.

— Лес задержал, — ответила я, бросая корзинку с пирожками на стол. — И Волк тоже.

Она хмыкнула, продолжая помешивать. — Этот мальчишка вечно сует свой нос туда, куда его не просят.

Я села на табурет у стены и оглядела хижину. Она была маленькой, но уютной: полки с сушёными травами, старый сундук в углу, волчья шкура, растянутая на стене. Я всегда думала, что это шкура того зверя, который напал на меня в детстве, но теперь сомневалась. Бабушка никогда не рассказывала всей правды. Я провела пальцем по краю стола, чувствуя шероховатость дерева, и спросила:

— Ты должна мне объяснить. Что это за магия? Почему лес выбрал меня?

Она замерла, ложка повисла в воздухе. Потом медленно повернулась ко мне. Ее глаза, серые и глубокие, как зимнее небо, смотрели так, будто видели сквозь меня.

— Ты должна понять, — начала она, ставя котел на край очага, — магия леса — это не дар. Это налог. Каждый раз, когда ты творишь заклинание, он забирает частичку тебя.

— И что он у тебя забрал? — Я кивнула на татуировки, которые всегда казались мне живыми, пульсирующими в такт ее дыханию.

Бабушка опустила взгляд. Ее пальцы сжались в кулаки, и я заметила, как дрожат ее руки — не от старости, а от чего-то другого.

— Мужа, — тихо сказала она. — Его звали Эйнар. Он был оборотнем, как твой Волк, только добрее. Охотники поймали его, когда он пытался защитить меня. Содрали с него кожу, пока он был еще жив. А я… я отдала лесу свою человечность, чтобы выжить. Теперь я — Хранительница. А ты, моя дорогая, следующая.

— Или? — Я сглотнула, чувствуя, как плащ сжимается на моих плечах.

— Или Волк съест тебя, — усмехнулась она. — Но он, кажется, предпочитает пирожки.

Мы рассмеялись, но смех получился натянутым, как струна, готовая лопнуть. Я посмотрела на шкуру в углу. Ее шерсть блестела в свете огня, и мне вдруг показалось, что она шевельнулась. Может, это был не тот волк. Может, это был Эйнар. Я встала и подошла ближе, протянув руку, но бабушка остановила меня:

— Не трогай. Это не для тебя.

Она вернулась к котлу, а я осталась стоять, чувствуя, как внутри меня нарастает холод. Бабушка редко говорила о прошлом, но я знала, что оно было полно боли. Однажды, когда мне было лет десять, я нашла в сундуке ее дневник. Там была запись: «Эйнар пел мне под луной, а я танцевала. Лес был нашим домом. А потом пришли они». Я не дочитала — она поймала меня и отобрала тетрадь, но с тех пор я знала, что ее смех — это маска.

— Расскажи мне о нём, — попросила я, возвращаясь к столу. — Об Эйнаре.

Бабушка вздохнула и начала говорить, не глядя на меня. Она рассказала, как они встретились — он был раненым волком, которого она нашла у ручья, а она была молодой ведьмой, только начинавшей слышать лес. Они полюбили друг друга под кронами деревьев, где их никто не мог найти. Он научил её петь с совами, собирать мак по ночам, когда его сила была на пике. Они вместе пекли пирожки — те самые, с заклинаниями внутри. А потом охотники узнали, что она ведьма, и пришли за ними. Эйнар отдал свою жизнь, чтобы она сбежала. Лес принял его кровь и сделал её Хранительницей.

— Это было триста лет назад, — закончила она, вытирая руки о фартук. — Я живу долго, потому что лес не отпускает меня. Но это одиночество, девочка. Ты готова к нему?

— Я не хочу быть одна, — сказала я, чувствуя, как дрожит мой голос.

— Тогда держись за своего Волка, — ответила она. — Но помни: магия всегда берёт больше, чем даёт.

Она подошла к столу, взяла пирожок и разломила его пополам. Внутри был мак — чёрный, блестящий, пахнущий ночью.

— Это не просто еда, — сказала она. — Это заклинание. Собирай мак под пение сов, замешивай с желанием, и лес услышит. Но будь осторожна — он любит страсть. Чтобы творить чудеса, нужно хотеть так сильно, чтобы под кожей всё горело.

— Ты имеешь в виду… — я покраснела, не зная, как закончить.

— Да, — она подмигнула. — Любовь, страсть, огонь. Без этого магия мертва.

Я взяла половину пирожка и откусила. Вкус был сладким, с лёгкой горчинкой, и я вдруг почувствовала, как тепло разливается по телу. Лес за окном зашумел громче, и мне показалось, что я слышу смех — низкий, звериный. Волк. Он был где-то рядом, я это знала. Бабушка заметила мой взгляд и покачала головой.

— Он не такой, как Эйнар, — сказала она. — Но он твой. Не потеряй его.

Я кивнула, но в груди у меня что-то сжалось. Я не хотела быть Хранительницей. Не хотела отдавать лесу свою жизнь. Но, глядя на бабушку — на её морщины, татуировки, тень в глазах, — я понимала, что выбор уже сделан. Не мной. Лесом.

Глава 3. Охотники и прочие неприятности

Ночь была холодной, и лес молчал — редкое затишье, от которого у меня по коже бежали мурашки. Я сидела у очага в бабушкиной хижине, поджав ноги и завернувшись в свой красный плащ. Огонь потрескивал, отбрасывая тени на стены, и я пыталась не думать о том, что сказала бабушка накануне. О магическом налоге. О том, что лес забирает дни. Мои волчьи уши, которые вылезли еще утром и не исчезали, чесались, и я нервно теребила их пальцами. Плащ что-то невнятно шептал, но я не слушала — слишком устала, чтобы разбираться в его предостережениях.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что я подпрыгнула. Волк ворвался внутрь, его волосы были растрёпаны, а куртка порвана на плече. От него пахло кровью, мокрой землёй и страхом — резким, звериным, которого я никогда раньше в нём не чувствовала. Его янтарные глаза блестели в полумраке, зрачки сужались и расширялись, как у загнанного зверя.

— Они идут, — сказал он, тяжело дыша. — Отряд из десяти человек. С серебром.

Я вскочила, роняя одеяло на пол. Сердце заколотилось так сильно, что я услышала его стук в ушах — или это были уши, которые снова начали расти, вытягиваться, покрываться шерстью?

— Откуда ты знаешь? — спросила я, бросаясь к сундуку за сапогами. Пальцы дрожали, пока я натягивала их на ноги.

— Они убили волчонка у ручья, — его голос сорвался, и он сжал кулаки так, что когти вонзились в ладони. — Твоего брата.

Я замерла, сапог повис в моей руке. Волчонок… Маленький, с белым пятном на лбу, как снежинка. Я видела его вчера, когда шла к ручью. Он играл с листьями, подпрыгивал, пытаясь поймать бабочку, и смотрел на меня своими огромными глазами. Я улыбнулась ему, но не подошла ближе — не хотела пугать. А теперь… Брат? Я посмотрела на Волка, ища ответ на его лице, но он отвернулся, вытирая рукавом пот со лба. Впервые я видела его таким — не насмешливым, не уверенным, а сломленным.

— Моего брата? — тихо переспросила я, чувствуя, как ногти удлиняются, превращаясь в когти.

— Да, — он кивнул, не глядя на меня. — Он был одним из нас. Твоя кровь, твоя магия… Лес связал вас.

Я бросила сапог на пол и подошла к нему. Хотела схватить за плечи, встряхнуть, заставить объяснить, но вместо этого просто стояла, глядя на его сгорбленную спину. Лес за окном зашумел — ветер пронесся по веткам, как предупреждение.

— Мы их убьем? — спросила я, и мой голос прозвучал чужим, низким, почти рычащим.

Волк повернулся ко мне. Его взгляд встретился с моим, и я увидела в нём боль — такую же, как у бабушки, когда она говорила об Эйнаре.

— Нет, — сказал он. — Мы переживём их. Но сначала…

Он шагнул ко мне, и прежде чем я успела что-то сказать, его руки обхватили моё лицо. Он поцеловал меня — резко, яростно, со вкусом крови и мха на губах. Это было как в лесу: дико, необузданно, опасно. Я ответила, вцепившись в его куртку и чувствуя, как когти рвут ткань. Плащ за моей спиной затрепетал, словно радуясь, а уши дернулись от звука его дыхания. А потом он отстранился, схватил меня за руку и потащил к двери.

— Бежим, — сказал он.

Мы выскочили в ночь. Лес встретил нас холодом и темнотой, но я чувствовала его — живого, дышащего, готового помочь. Мы не бежали сломя голову. Волк вёл меня через заросли, вдоль троп, которых я никогда не замечала. Это была игра в кошки-мышки. Охотники были близко — я слышала их шаги, грубые голоса, лязг оружия. Серебро. Я знала, что оно может сделать с такими, как Волк. И, кажется, со мной тоже.

— Сюда, — шепнул он, увлекая меня к болоту. Туман стелился по земле, скрывая корни, которые шевелились под ногами, как змеи. Я споткнулась об один из них, упала в грязь, и Волк рывком поднял меня на ноги.

— Ты — Королева Леса, — прорычал он, вытирая грязь с моего лица. — Веди себя соответственно.

— Королева с когтями и в грязи? — фыркнула я, пытаясь скрыть страх за насмешкой.

— Лучшая, какую я знаю, — ответил он, и в его голосе мелькнула тень улыбки.

Мы заманили охотников в ловушку. Деревья помогали нам — их ветви опускались, хватали за ноги, корни поднимались из земли, как капканы. Я слышала крики, ругань, хруст ломающихся костей. Но один из них — молодой, с окровавленным лицом — упал прямо перед нами, сжимая нож с серебряным лезвием. Я подняла руку, готовая ударить, но Волк остановил меня. Он опустился на колени рядом с охотником, вырвал нож из его руки и отбросил в сторону.

— Уходи, — тихо сказал он. — И скажи своим, чтобы забыли об этом лесе.

Охотник смотрел на него, дрожа, а потом пополз прочь. Я уставилась на Волка.

— Зачем ты это сделал? — спросила я.

— Чтобы доказать тебе, — он поднялся, вытирая руки от крови. — Я не чудовище.

Я не знала, что ответить. Мы стояли в тумане, слушая, как лес пожирает остальных. Мой плащ был мокрым от грязи, когти медленно втягивались, но уши остались — острые, настороженные. Волк подошёл ко мне и положил руку мне на плечо.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Нет, — честно ответила я. — Но буду.

Он кивнул, и мы пошли дальше, вглубь леса. Я не знала, куда мы идём, но чувствовала, что он рядом — тёплый, живой, мой. А лес шептал у нас за спиной, и в его голосе было что-то похожее на гордость.

Глава 4. Коронация, или Как я переспала с волком

Лес готовился к чему-то важному. Я чувствовала это в воздухе — он был густым, пропитанным запахом земли и цветущих трав, а деревья шептались громче обычного, их голоса сливались в низкий гул, от которого вибрировала кожа. Моя коронация должна была остаться тайной. Только я, бабушка и Волк — так мы договорились. Но лес решил иначе. Когда мы вышли на поляну к Древу-Сердцу — огромному дубу с корнями, уходящими глубоко в землю, — я поняла, что мы не одни. Тени двигались между деревьями, глаза блестели в темноте, и вскоре они вышли к нам: феи с крыльями из паутины, оборотни с человеческими лицами, даже говорящие деревья, чьи ветви скрипели, складываясь в слова. А за кустами прятались охотники — те, кто выжил после болота. Они не нападали, просто смотрели, и я видела в их глазах страх и что-то похожее на благоговение.

Бабушка стояла у Древа, держа в руках корону. Она сделала ее сама — из волчьих костей, переплетенных алыми розами, которые пахли кровью и сладостью. Ее серая мантия развевалась на ветру, и в этот момент она казалась не просто старухой, а чем-то большим — Хранительницей, частью леса. Я подошла к ней, чувствуя, как мой красный плащ тянется к Древу, словно хочет коснуться его корней. Волк шел рядом, теперь в человеческом обличье. Его шрам на лице блестел в лунном свете, а янтарные, глубокие глаза смотрели на меня с чем-то, чего я не могла понять.

— Ты готова? — спросила бабушка, поднимая корону над моей головой.

— Нет, — честно ответила я, глядя на Волка. Мои уши, которые уже неделю не исчезали, дернулись, а когти слегка царапнули ладони.

— Тогда начнём, — усмехнулась она и полоснула меня ножом по руке.

Боль была резкой, но недолгой. Кровь капнула на корни Древа-Сердца, и лес закричал — нечеловеческим, первобытным криком, от которого задрожала земля. Я пошатнулась, но Волк поймал меня за руку, его пальцы сжали мои так сильно, что я почувствовала тепло его кожи. Корона опустилась на мою голову, тяжёлая и холодная, и в тот же миг я услышала голоса — сотни, тысячи голосов леса, шепчущих мне: «Ты наша. Ты дома». Плащ затрепетал, обнимая меня, а уши уловили каждый шорох вокруг.

— Теперь ты — Королева, — сказал Волк, глядя мне в глаза. — И моя.

— Твоя? — Я приподняла бровь, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Пока ты не решишь править одна, — он улыбнулся, наклонился и поцеловал мою окровавленную ладонь. — Но учти: я плохо сплю без тебя.

— Как романтично, — фыркнула я, но сердце пропустило удар.

Толпа вокруг загудела — феи захлопали крыльями, оборотни завыли, деревья заскрипели. Бабушка отступила назад, скрестив руки на груди, и я заметила, что она прячет улыбку. А потом Волк потянул меня к Древу. Мы упали в его корни — толстые, тёплые, пахнущие землёй и жизнью. Лес словно ждал этого. Корни обвились вокруг нас, мягко, но настойчиво притягивая друг к другу. Я чувствовала его дыхание на своей шее, его руки на своей талии, и всё остальное — коронация, зрители, даже охотники с их дурацкими арбалетами — перестало существовать.

Это было нечто большее, чем просто страсть. Лес участвовал в нас — цветы распускались там, где мы касались земли, сок Древа стекал по коре, сладкий и тёплый, как его поцелуи. Кора была шершавой, как его язык, а ветви шептали советы, которых я не понимала, но чувствовала. Мы были едины с ним — с лесом, с магией, друг с другом. Я слышала щелчки — охотники снимали это на свои проклятые устройства, но мне было всё равно. Пусть смотрят. Пусть видят, что я больше не боюсь.

Когда все закончилось, мы лежали на корнях, тяжело дыша. Волк провел пальцем по моему лицу, убирая прядь волос, и сказал:

— Ты красивая, когда не притворяешься человеком.

— А ты невыносимый, когда пытаешься быть романтичным, — ответила я, но улыбнулась.

Утром он исчез. Я проснулась одна, закутанная в плащ, с короной, съехавшей набок. Лес молчал, гости разошлись, даже бабушка ушла в хижину. Я звала его, искала следы, но ничего не нашла. Три дня я бродила по тропам, чувствуя, как внутри меня растёт пустота. А потом нашла её — волчицу. Она стояла у ручья, высокая, с пепельной шерстью и глазами, полными ненависти.

— Ты — ошибка, — прорычала она. — Лес выбрал не ту. Я была его женой. А ты… ты украла его.

— О чем ты? — Я сжала кулаки, чувствуя, как когти впиваются в ладони.

— Он мой, — сказала она. — И я проклинаю тебя. Ты не удержишь его. Лес заберет все.

Она исчезла в тумане, а я осталась стоять, дрожа от холода и гнева. Когда Волк вернулся на третий день с цветами и виноватым видом, я не спросила, где он был. Но её слова жгли меня изнутри. Я смотрела на него — на его шрам, на его улыбку — и думала: «А что, если она права?» Лес шептал у меня за спиной, но я больше не понимала, что он говорит. Может, он и правда выбрал не ту.

Глава 5. Пирожки с маком и ядом

Утро после коронации было тихим, но в этой тишине было что-то тревожное. Лес молчал, словно затаив дыхание, а воздух казался тяжёлым, пропитанным запахом сырости и увядающих цветов. Я сидела за столом в бабушкиной хижине, глядя на чашку чая, от которой поднимался слабый пар. Пирожки с маком лежали передо мной на деревянной тарелке — свежие, ещё тёплые, с тем самым ароматом, который всегда успокаивал меня. Но сегодня он не помогал. Мои волчьи уши, которые уже неделю не исчезали, слегка дрожали, а корона из костей и роз, стоявшая на полке, казалась мне чужой. Я чувствовала себя не королевой, а пленницей — леса, магии, собственных страхов.

Бабушка сидела напротив, помешивая что-то в маленькой миске. Ее руки двигались медленно, но уверенно, как будто она делала это тысячу раз. Она выглядела уставшей — морщины на ее лице стали глубже, а глаза, обычно острые, как лезвие, сегодня были тусклыми. Я хотела спросить, что с ней, но вместо этого просто окунула пирожок в чай и откусила кусочек. Вкус был сладким, с лёгкой горчинкой мака, и я вспомнила, как она учила меня собирать его ночью, под пение сов, шепча, что это не просто растение, а ключ к лесу.

— Это не конец, — вдруг сказала она, прерывая мои мысли. Её голос был низким, почти шёпотом. — Они вернутся.

— Кто? — Я подняла взгляд, чувствуя, как плащ на моих плечах напрягается, словно соглашаясь с ней.

— Охотники. Или кто-то похуже, — она отложила миску и посмотрела на меня. — Пусть, — ответила я, стараясь звучать увереннее, чем чувствовала себя. — У нас есть магия. И Волк.

— Волк — всего лишь инструмент, — отрезала она, и в ее тоне промелькнула резкость, которой я не ожидала.

Я нахмурилась, сжимая чашку в руках.

— Он — мой муж, — сказала я, поправляя взглядом корону на полке, как будто это могло что-то доказать.

— А ты — дура, — бабушка хлопнула ладонью по столу так резко, что чай выплеснулся на дерево. — Думаешь, он останется, если поймёт, что твоя магия убивает тебя?

Я замерла. Волчье ухо заныло, и я невольно коснулась его пальцами.

— Что ты имеешь в виду? — Мой голос дрогнул, хотя я и пыталась скрыть страх.

— Каждое заклинание, — она наклонилась ближе, ее глаза блестели, как у хищника, — забирает не кусочек. Оно забирает дни. Ты можешь прожить триста лет… если не будешь творить магию.

— Тогда я перестану, — сказала я, но слова прозвучали неуверенно, почти как вопрос.

— Не сможешь, — она покачала головой. — Лес не отпустит. Он в твоей крови, в твоём дыхании. Ты уже его часть.

Я оттолкнула чашку и встала, чувствуя, как внутри все сжимается. Ее слова были как нож, вонзившийся прямо в грудь. Я вспомнила, как использовала магию на болоте, как корни двигались по моему желанию, как лес откликался на каждый мой вздох. Это было естественно, как дышать. Отказаться от этого? Это было бы все равно что отрезать себе руку. Или сердце. Я подошла к окну и посмотрела на деревья, которые казались ближе, чем обычно, словно подслушивали.

— Почему ты не сказала раньше? — спросила я, не оборачиваясь.

— Потому что ты бы сбежала, — тихо ответила она. — А лес не любит беглецов.

В дверь постучали. Я вздрогнула, обернулась и увидела Волка. Он стоял на пороге, сжимая в руках букет колокольчиков — синих, чуть поникших, как будто он собирал их в спешке. Его лицо было бледным, глаза — красными, словно он не спал или… плакал? Я никогда не видела его таким.

— Они нашли волчонка, — сказал он, и его голос сорвался. — Моего сына.

Я шагнула к нему, но ноги подкосились, и я схватилась за стол. Сына? Волчица у ручья, ее проклятие, ее ненависть — все сложилось в голове, как кусочки мозаики. Он был женат. У него была семья. А я… что я для него?

— Твоего сына? — переспросила я, чувствуя, как когти снова вылезают из пальцев.

— Да, — он опустил взгляд, бросив цветы на пол. — Я не знал, что он здесь. Она скрывала его от меня. А теперь он мертв.

Я подошла к нему, схватила за куртку и встряхнула.

— Кто его убил? — Мой голос дрожал от гнева и боли. — Охотники?

— Нет, — он посмотрел на меня, и в его глазах была пустота. — Она. Его мать. Чтобы наказать меня.

Я отпустила его и отступила назад. Бабушка молчала, наблюдая за нами, но я чувствовала ее взгляд. Волк упал на колени, закрыв лицо руками, и я впервые услышала, как он рыдает — тихо, по-звериному, с хрипом, который разрывал мне сердце. Я хотела утешить его, обнять, сказать, что все будет хорошо, но внутри меня бушевала ревность. Он плакал не обо мне. О другой женщине. О другой жизни.

— Мы найдем ее, — сказала я наконец, сжимая кулаки. — И заставим заплатить.

— Нет, — он покачал головой, поднимаясь. — Я сделаю это сам. Но мне нужна твоя помощь.

Мы ушли в лес, оставив бабушку в хижине. Я вела его к ручью, где видела волчицу, чувствуя, как плащ шепчет мне об опасности. Следы привели нас на поляну, усыпанную костями — маленькими, хрупкими, с белым пятном на черепе волчонка. Моего брата. Его сына. Я опустилась на колени, коснулась костей, и лес откликнулся — завыл ветер, затрещали деревья.

— Верни его, — прошептала я, не зная, к кому обращаюсь — к лесу или к себе.

Кровь капнула с моей ладони — я не заметила, как порезала её о камень. Она впиталась в землю, и вдруг кости задрожали. Они начали срастаться, обрастать плотью, шерстью, и через мгновение перед нами стоял волчонок — живой, с ясными глазами. Он лизнул мне руку, а потом посмотрел на Волка. Тот упал рядом, обнял его и прошептал что-то на языке, которого я не знала. Но я чувствовала, как силы покидают меня — ноги стали ватными, голова закружилась. Лес подарил мне это чудо, но взял взамен.

— Это временно, — сказала я, задыхаясь. — Он не останется.

Волк кивнул, не отпуская волчонка. — Я знаю. Но спасибо.

Мы сидели там, пока солнце не начало садиться. Волчонок лёг между нами, и я гладила его шерсть, чувствуя тепло, которого скоро не станет. Волчица не появилась, но я знала, что она где-то рядом, ждёт. А лес шептал, требуя жертву. Я посмотрела на Волка, на его усталое лицо, и поняла, что не могу его потерять. Даже если магия убьёт меня. Даже если она права, и я — ошибка.

— Я не откажусь от тебя, — тихо сказала я.

Он улыбнулся, впервые за день, и сжал мою руку. — Тогда мы справимся. Вместе.

Но в глубине души я знала: лес не даст нам покоя. И маковые пирожки, которые я ела утром, были не просто угощением. В них был яд — не для тела, а для свободы. Магия связала меня навсегда.

Эпилог. Счастливая семья

Солнце садилось за лесом, окрашивая небо в мягкие оттенки розового и золотого. Я сидела на крыльце нашей хижины, построенной на краю чащи, где деревья еще шептались, но уже не так настойчиво, как раньше. В руках у меня был старый бабушкин дневник — потрепанный, с пожелтевшими страницами, пахнущий травами и временем. Она умерла прошлой зимой, тихо, во сне, оставив мне этот дневник и записку: «Ты можешь снять проклятие». Но захочешь ли ты?» Я перечитывала её слова снова и снова, водя пальцем по выцветшим от времени строчкам, и думала о том, что она имела в виду. Лес больше не казался мне тюрьмой, но и свободой он не был. Он был домом — сложным, живым, требовательным.

Хижина была маленькой, но уютной. Мы с Волком построили её своими руками — рубили брёвна, укладывали их одно за другим, смеялись, когда я случайно уронила топор себе на ногу, и ругались, когда он забывал принести воды из ручья. Теперь здесь пахло смолой, сушёным маком и детским смехом. Наш дом стоял на границе леса и поляны, где трава была мягкой, а цветы росли сами по себе, без всякой магии. Я любила это место — оно было нашим, вырванным у леса кусочком спокойствия.

Внутри хижины спали дети. Трое. Две девочки — близняшки с моими зелёными глазами и его упрямым характером, которые вечно спорили, кто из них первой заберётся на дерево. И мальчик — младший, точная копия того волчонка у ручья, с белым пятном на вихрастой голове и взглядом, от которого у меня сжималось сердце. Они родились в лесу, под кронами Древа-Сердца, и я до сих пор помню, как корни обвивали меня во время родов, а Волк держал меня за руку и шептал, что всё будет хорошо. Лес сразу принял их — я видела, как ветви склонялись над колыбелью, как птицы пели им колыбельные. Они были его детьми так же, как и нашими.

Волк спал рядом со мной на широкой лавке у стены. Его дыхание было ровным, глубоким, и я чувствовала тепло его руки, лежащей у меня на животе. Даже во сне он не отпускал меня, и это была одна из тех мелочей, которые я любила в нём больше всего. Его шрам на лице с годами стал менее заметным, почти слился с кожей, но глаза остались прежними — янтарными, дикими, моими. Я провела пальцем по его спутанным, чуть седеющим волосам и улыбнулась. Он ворчал, что стареет, но я знала, что лес не даст ему уйти раньше меня. Мы были связаны, и не только магией.

Я открыла дневник на последней странице. Бабушка писала мелким аккуратным почерком: «Магия леса — это не долг. Это проклятие, которое можно снять. Нужно отдать ему кровь — не свою, а того, кто придёт за тобой. Но ты не сделаешь этого, моя девочка. Ты слишком любишь». Я закрыла глаза, чувствуя, как плащ, висящий на крючке у двери, шевельнулся, словно соглашаясь. Она была права. Я не хотела снимать проклятие. Я не хотела терять лес, Волка, детей. Даже если каждый день магия забирала частичку меня, я была готова платить эту цену.

За окном послышался шорох. Я подняла голову и увидела тень — высокую, с горящими глазами. Волчица. Она приходила иногда, стояла на краю поляны и смотрела. Я знала, что она не простит, не забудет, но больше она не нападала. Может, лес держал ее на расстоянии, а может, она просто устала. Я встала, тихо, чтобы не разбудить Волка, и вышла на крыльцо. Она не двигалась, просто смотрела, и я чувствовала её боль — острую, как нож.

— Уходи, — тихо сказала я. — Здесь нет места для твоей мести.

Она склонила голову, а потом растворилась в тумане. Я знала, что она вернётся. Но я была готова.

Дети проснулись, и их голоса наполнили хижину. Девочки выбежали наружу, босые, с растрёпанными волосами, и начали гоняться друг за другом, смеясь так звонко, что лес отозвался эхом. Мальчик вышел следом, держа в руках деревянного волка, которого вырезал отец. Он подошёл ко мне, обнял мои ноги и посмотрел вверх.

— Мама, лес шепчет, — сказал он.

— Что он говорит? — спросила я, присев рядом.

— Что любит нас, — ответил он, улыбаясь.

Я обняла его, чувствуя, как тепло разливается по груди. Волк вышел на крыльцо, потирая глаза, и прислонился к косяку.

— Опять рано встаёте, — проворчал он, но в его голосе была нежность.

— Привыкай, — ответила я, подмигнув.

Мы сели рядом, наблюдая, как девочки играют, а мальчик бегает за бабочкой. Лес шептал за нашими спинами, но я больше не боялась его голоса. Он был частью нас — в наших детях, в наших снах, в каждом вдохе. Я вспомнила, как боялась его в детстве, как убегала от охотников, как пряталась под плащом. Теперь это казалось далёким, почти чужим. Я стала Королевой не потому, что хотела власти, а потому, что любила — Волка, лес, эту жизнь.

Однажды я нашла старую корзинку — ту самую, с которой ходила к бабушке. Она стояла в углу хижины, покрытая пылью. Я открыла её и достала рецепт пирожков с маком, написанный бабушкиной рукой. Там было примечание: «Мак — афродизиак. Лес подслушивает. Будь осторожна с теми, с кем делишься». Я засмеялась, вспомнив, как Волк однажды съел три пирожка подряд и не давал мне спать полночи. Может, это и была магия — не заклинания, не кровь, а любовь, которая горела под кожей.

Солнце село, и мы вернулись в хижину. Дети уснули у очага, свернувшись калачиком под одеялом. Волк обнял меня сзади, притянув к себе, и прошептал:

— Ты счастлива?

— Да, — ответила я, чувствуя, как его тепло смешивается с моим. — А ты?

— Пока ты здесь, да, — сказал он, целуя меня в шею.

Я посмотрела в окно на тёмный лес и поняла, что мы — его сердце. Мы будем биться долго, пока магия окончательно не заберёт нас. Но даже тогда я знала, что лес сохранит нас — в корнях Древа, в песнях ветра, в глазах наших детей. И мне этого было достаточно.