Балаганчик

Цок-цок… цок-цок… стучат лошадиные подковы по гулкой дороге. Закат близится, но и ночлег недалеко. Деревня, словно пышное тесто из кадки, давно уже вылезла из узкого кольца частокола. Можно сказать, не деревня, а городок небольшой. Со своими храмом, кузницами и домами ремесленников, новой, крепкой оградой с добротно сколоченными воротами. Ну и ярмаркой, куда же без нее.
Недалеко ночлег, за холмом. Дорога круто забирает влево сразу за старым мостом.
- А под мостом – тролль… ууу! – хохочет Агелька, сидя рядом со мной на козлах.
Я морщусь. Тролля я встречал.
- Да как же он там поместится, Агель? Тролль, он большой. Знаешь, какой огромный?
- Поме-естится, - с озорной улыбкой заявляет она. – Мост-то тоже огромный, дедуль.
Да, огромный. Когда тебе пять лет от роду, все огромное. Это потом как-то сжимается.
Вот и дорога. Лет двадцать назад тянулась она без конца и без краю. А теперь одной ногой еще на тракте, а другой стоишь на главной площади и чуешь, как тянет от таверн съестным.
Процокали копыта, прогремела кибитка – проехали мост. Остался он позади, древний, белого камня, крепкий. Такой не один десяток катаклизмов переживет.
Агелька приутихла, любовалась закатом. Солнце раскаленное, ползет медленно за горизонт, облака на небе редкие, пушистые, ветерок легкий, воздух медом пахнет.
- Вот видишь, Агель, - говорю я, - не было там никакого твоего тролля. Выдумщица ты.
- Конечно выдумщица. Ты, деда, скучный, вот я и сама себе выдумщица.
- Это почему это я скучный?
- Сидишь весь день, - Агелька беседовала, не глядя на меня, - молчишь. Скажешь что-нибудь, а потом опять молчишь.
- И впрямь. А как мне перестать быть скучным?
- Сказку расскажи. Чтоб волшебство всякое. И про любовь тоже, - разгорелись девчушкины глазки, хочется байку от деда-молчуна услышать.
- Ну что ж, Агель, - говорю, - есть у меня одна сказка. Как раз такая, как ты просишь…
…Ох и красавец был Ират! Высокий, статный, ладно сложенный, с кудрями черными и белозубой улыбкой. Сыном городскому главе приходился. Когда по улице шел, все девушки вслед ему оборачивались. Друзей у него было несчетное количество, и не столько с ним из-за денег родительских водились (хотя и такие попадались), сколько из-за веселости, доброты и озорства. Любил он подшутить, и долго в городе потом о его проказах говорили. Но в обиде никто не оставался. Во врагах у Ирата ни один долго не ходил. Умел он задобрить, примириться – глядишь, вот уже и вместе пьяное вино пируют.
Ремеслом, правда, Ират не владел. Да и на что оно ему, ежели все батюшка да матушка уладить могут? Дни в забавах проводил, ночами с друзьями по кабакам гулял или же бои шуточные устраивал. И побеждал в них всегда – рука у него была тяжелая.
Мечталось ему стать великим героем, водить за собой армии и одерживать победы, подвиги совершать… да вот спокойное выдалось время. Не ходили через тот город полки солдат. Не будили людей раскаты барабанной дроби, тревожные крики рогов. Не душил дым пожаров.
Мерно и мирно текла жизнь. От зимнего огня к весеннему древу… от весеннего древа к летней ночи. От летней ночи к осенним торжищам…
Ярмарка в городе каждый год была богатая. Со всех окрестных деревень свозили урожай, ремесленники свои поделки выставляли, приезжали музыканты и артисты. Главная площадь пестрела шатрами, ряды стояли до того часто, что между ними едва могли разойтись два человека. Даже на окрестных улицах лепились к стенам домов лотки, и призывно кричали торговцы. А вечером… ох, что начиналось вечерами! Зажигали фонари, люди по всему городу плясали и пели, музыканты играли, бродячие лицедеи жонглировали горящими факелами, взирали на веселящуюся толпу с тонких ходулей, тянувшихся аж до второго поверха, давали красочные представления. Заглядывали на праздник и маги, и, бывало, снисходили до того, чтобы потешить народ своим искусством. Парни молодые показывали свою силу, соревнуясь друг с другом в беге, поднятии разных тяжестей (все помнили, как силач Файда поднял над головой бычка и пронес его пять кругов), в скачках на конях. Дрались мешками с сеном на телегах – кто кого сбросит. На высокий столб залезали, который до блеска натерт воском, чтоб уцепиться было труднее…
В тот год во всем Ират был первым. И даже в скачках, хотя до этого друг его, Альхад, каждое торжище неизменно одерживал победы. А в нынешнем привез откуда-то отец Ирата тонконого беспокойного скакуна, быстрого, словно молния. Вихрем пронес он седока по узким улицам и первым примчался на главную площадь, как вкопанный став у ратуши.
Далеко позади остался Альхад.
Когда же завершились скачки и прелестная девушка накинула венок не шею победителя и поднесла ему приз – кривой кинжал в серебряных с чернью ножнах, сказал Ират.
- Не хотел бы я расстраивать вас своей победой. А потому, пойдемте в кабак. Я буду платить, а вы пировать! Загуляем так, что весь город потом долго вспоминать будет!
Предложение по душе пришлось друзьям Ирата, и направились они в «Небесный камень»…
…Возле этого кабака стоял огромный гладкий булыжник, который, как утверждали горожане, в незапамятные времена упал с неба. А внутри корчмы царил шум, вино и пиво текли рекой, пахло брагой и печеным мясом. Были тут и купцы, приехавшие на ярмарку с редким товаром, и городские забулдыги, и бродячие комедианты, и… кого тут только не было!
Ночь опустилась на город, но веселье не утихло, наоборот, заискрилось с новой силой – словно в костер вязанку сухого хвороста подкинули.
Вышли на промысел ловкачи-карманники. Поджидали празднующих грабители на темных улицах – монета пришла, монета уйдет… явились в кабак гулящие девки.
Пировал Ират с друзьями: вино уже голову кружит – и если бы дешевка яблочная, так нет, по два золотых за бутылку. Девки у парней на коленях сидят, смеются – зубы скалят, прижимаются крепко.
Встал внезапно Ират.
Замолкло гулянье, вином подавилось, смехом поперхнулось.
- Надоело мне все! – крикнул Ират и кружкой о стол грохнул.
- Погоди, уймись ты, - Альхад попытался было угомонить друга, да разве такого успокоишь!
- Надоело! Вино уже из глотки лезет! От коленок и баб воротит! И драка не на потеху, и пир не пьян.
- А что ж тебе надо-то, золотце? – спросил со смехом Наир, тощий и вертлявый, до девок большой охотник. – И друзья рядом, и все за тебя, и вино сладкое, и девки красивые… что не так?
- Да то, что устал я от всего. Словно и не жив. Все я попробовал. Всем пресытился. Вот если б мне что такое, от чего страшно до темноты в глазах. Или от чего веселье и смех, которые душу из тела вытрясут. Изголодался я по чувствам не от вина, не от драк… Хочу я…
- Сам не знаю чего, - закончил Альхад, хорошо своего друга знавший, - но чтоб мне и необычно и странно и хорошо и плохо. Чтоб и в жар и в холод. Так?
- Так, - выдохнул Ират.
- Тогда влюбись, - подал голос Вайса, светлокожий и беловолосый, сын без отца.
- Да не в кого. Зачем, если я пальцами щелкну – и любая моя будет?
- Тогда воевать иди, - сказал Наир. – Если, конечно, умереть не боишься.
- Как же, уже все штаны мокрые. Не боюсь я, но куда податься, коли город у нас словно заговоренный? Скука одна.
- И то правда.
- А я знаю, - промолвил молчун Киртах. – Сразу за ратушей, в саду, так что и не приметишь сперва, театр встал. Ни на одной ярмарке доселе я его не видел. Днем тишина в шатре и кибитке близ него. И словно бы никого внутри нет. А ночью виднеется из-под полога блеклый свет. А на доске у шатра написано, что это самый необычный театр. Конечно, необычный! Где это видано, чтоб комедианты не кричали и к себе не зазывали? Люди говорят, что недоброе там творится. Редко туда ходят…
- А я пойду. Веди, Киртах. Я люблю балаганы. Авось там меня развлекут, если нигде мне более веселья нет.
Добрались до странного театра. И впрямь – стоит темный шатер, и едва виднеется под пологом тонкая полоска белесого света. А рядом с ним кибитка. И лошадь – такая лохматая, страсть! – близ повозки дремлет.
Смело шагнул Ират под полог, а за ним и друзья его.
Видят – сидит в шатре девушка. Красивая ли, уродина – не разобрать – лицо капюшоном скрыто, с плеч плащ широкий на землю спадает, руки в перчатки затянуты. Только заметно, как змеятся-улыбаются губы, да заколка на плаще поблескивает.
«Добро пожаловать в мой театр теней», - сказала и скрылась за ширмой, что разделяла на две половинки пространство шатра. И голос – мягкий, бархатный. Словно ласки полуночные дарит, словно в бездну колодезную за собой тянет, словно нож под лопатку входит… и сладко, и больно от него.
Замер Ират. И друзья его застыли.
А за ширмой яркий свет загорелся. И началось представление. Знакомая история, но только не актеры-комедианты разыгрывали повесть о герое, сражениях его и гибели, а тени. Казалось притом, будто стоят люди за ширмой: тени плавно двигались, текли в жесте, на немом языке взывали друг к другу. Сражались воины, сплетались в объятии герой и его возлюбленная – одним глазком бы на такую взглянуть, творили волшебство маги, скакали, заманивая героя в западню, твари, до того мерзкие, что в дрожь бросало. Колдовской был в этом балаганчике спектакль. И неважно, какое чародейство происходило в маленьком шатре, злое или доброе, потому что было Ирату и грустно до слез, и весело, ярость заставляла сжиматься кулаки, гнев щурить глаза. Словно сам он очутился там, где в безмолвном своем мире дрались, любили и гибли тени…
Наконец упал герой, сраженный коварным ударом. Погас свет за ширмой. И вышла к онемевшим от красоты и искусности зрителям хозяйка театра. Все так же невозможно было разглядеть ни тело ее, ни лицо.
- Понравилось ли вам мое представление? – спросила она.
Друзья смотрели на Ирата. Что скажет?
- Спасибо. Ух… - выдохнул. – Словно сам побывал. А кто были актеры, госпожа?
- Не было актеров. Лишь тени. Это театр теней, моя труппа – это куклы, - пальцы ее сплелись в причудливую фигуру, и на белой ширме завыл на луну волк-тень.
- А могли бы вы показать свое лицо? – хитро сказал Наир.
- Зачем? Я хочу остаться тайной, иначе волшебство спектакля разрушится.
- Ни за что не поверю, что вы некрасивы.
- Считайте, как хотите. А теперь прошу вас, заплатите за мою работу по серебряному и идите прочь.
Что-то в ее голосе останавливало от дальнейших споров и вопросов.
Ират заплатил и за себя, и за друзей. Из шатра выходил последним, постоянно оглядываясь, ловя взглядом змеистую улыбку хозяйки театра.
…С того дня словно подменили Ирата. Не ел он, не пил вина, не ходил по кабакам. Дни напролет прятался он в саду за ратушей и следил за странным балаганом: неужели и впрямь никого в нем не бывает до ночи? Откуда тогда приходит хозяйка? И не верилось ему, что можно так искусно управлять куклами, чтобы двигались они точно как живые люди. И чем больше думал он о госпоже, чье лицо было скрыто капюшоном, тем сильней хотелось ему этот покров сорвать. Голос ее мерещился ему, пока ждал он признака жизни в шатре либо в кибитке. Солнце сверкало пряжкой на ее плаще, в каждом облаке читалась ее улыбка. И ни сна, ни покою не было бедному Ирату. Домой он не заглядывал даже, про друзей позабыл, да и они вскоре от него отстали – кому охота целыми днями по кустам сидеть.
Однако нашелся тот, кому была охота. Наир, еще ни одной девушки не пропустивший, не мог поверить, что загадочная хозяйка балаганчика так и не поддастся его чарам. Каждый вечер, едва только темнело и в шатре загорался свет, входил в театр Наир, и через короткое время, опечаленный и раздосадованный, покидал его.
Три дня минуло, подходили к концу праздники. Прощались с городом бродячие музыканты, купцы важно считали прибыль, городские стражи уже не пытались разгонять с улиц пьяных, так как сами едва стояли на ногах. Тянуло гнилью – урожай, третьи сутки лежавший под палящим (ох и жаркая нынче осень!) солнцем, начинал портиться. Девушки жаловались на мозоли и уже не столь охотно плясали на площади.
И вот в последний вечер пришел Ират у шатру. Долго не решался войти, и когда наконец собрался с силами, увидел Наира. Тот, погруженный в свои мысли, направлялся к балаганчику и не сразу заметил друга. А заметив, смерил недобрым взглядом и смело шагнул за полог. Ират последовал за ним. Хотел было узнать, в чем дело, но понял, что одна и так же сила тянет их к этому загадочному театру изо дня в день.
- Опять пришел, - услыхал он ласковый и насмешливый голос хозяйки балагана, – и не один, а с приятелем? Решил, что сам не сможешь со мной… договориться?
Похоже, изрядно надоел хозяйке Наир за эти дни.
- Я пришел не с ним, - буркнул тот, краснея.
- И я не с ним. Сил больше нет. Скажи, что хочешь? Все исполню, лишь бы увидеть тебя, лишь бы остаться с тобой, - сбиваясь, промолвил Ират. И прежде приходилось ему девушек уговаривать, а вот сейчас боялся он, мысли в голове смешались, толпились, не давая друг другу ходу, язык заплетался, ватный, холодный, руки дрожали
- Да, ответь! – крикнул Наир, и крик его потонул в вязкой тишине, царившей в шатре. – Что надобно сделать, чтобы с тобой быть.
- Стало быть, вас теперь двое. И, вероятно, просить вас уйти, пока ваша просьба не обернулась против вас, бесполезно, - рассуждала вслух хозяйка. – Ну что ж. Решим проблему так, как подобные казусы решались испокон веков. Деритесь.
- Тогда завтра, в полдень, в саду за ратушей, - рявкнул Ират.
- Вы не поняли. Деритесь здесь и сейчас.
- Без оружия? – удивился Наир.
- Тем, что есть. Кулаками так кулаками. Я скажу, когда кто-то из вас победит.
И замерла, словно статуя. Неподвижная, обрамленная складками плаща.
Поглядели друг на друга бывшие друзья, нынешние соперники. И рады бы не драться, но отступать поздно, стыдно.
Взревел Ират и пошел на Наира. Тот глаза сощурил, зубами заскрипел, кулаки сжал.
Ударил Ират, пошатнулся Наир, попытался было дать сдачи, да куда там! Кровь прилила к Иратовой голове, опьянила сильней вина. Бил он, устали не ведая, словно в масло кулак входил. Уже и кожу на костяшках содрал, и пальцы треснули, а все бить продолжает. За волосы Наира схватил - тот и не дышит почти, кровью плюется, пощадить умоляет, но не слышит Ират, глядит лишь на хозяйку балагана, ждет ее сигнала – с силой его на землю обрушил, ногами хребет переломал, и лишь тогда остановился, когда узрел внезапно – не человек перед ним, мертвец, без лица, без пальцев, без волос, ничего в нем от Наира не осталось…
- Что же ты меня не остановила? – закричал он, глядя на хозяйку театра.
- Я смотрела, насколько далеко ты можешь зайти. Ты зашел дальше, чем многие. А победил твой друг…
Протянула она из-под плаща тонкую свою руку, сняла капюшон.
Увидел Ират бездонные черные глаза, без зрачков и радужки. Лицо увидел – и не смог бы ответить, красиво оно или безобразно. Страшным до восхищения, красивым до дрожи, вот каким было это лицо. А губы ее, самые желанные и самые отвратительные, нежно и презрительно улыбались.
- Ну как? Ты все еще хочешь остаться со мной? Кстати, ты ведь теперь убийца. А как в вашем городе судят за убийство? Казнь?
Молча кивнул Ират.
- Останешься со мной? Присоединишься к моей труппе?
И снова кивнул он.
- Правильный выбор. Никто тебя не хватится. Никто искать не будет, - она говорила тихо и ходила вокруг парня. – Поменяю я местами тебя и твою тень. Она будет за тебя жить-гулять, а на третий день вернется туда, откуда к тебе явилась. А ты поедешь со мной далеко-далеко… и станешь вместо тени, тонкий, незаметный. И будешь выступать в моем театре… и жить будешь долго-долго, доколе есть в Лааре тени…
Усыпляли ее слова. Кружилась голова, и рухнул Ират в забытье. Потому не видел, как тень на полу постепенно обретала его черты: вот покраснела рубаха, засверкал золотым шитьем пояс, вот кудри завились, затрепетали ресницы на сомкнутых веках, вот губы улыбнулись кротко и наивно, словно у ребенка во сне. А сам Ират тем временем истоньшался, тускнел, пока совсем тенью не сделался. Подняла хозяйка тень с земли, да и убрала в складку плаща…
А наутро ничего от театра не осталось. Бесследно пропал Наир. А через три дня безутешные родители похоронили молодого Ирата, внезапно увядшего, словно цветок-однодневок.
И до сих пор ездит по свету балаганчик, забирая с собой тех, кто хочет уйти за хозяйкой теней. Дают бестелесные актеры невиданные представления на ярмарках, но не каждому, а лишь тому, кто отважится их посмотреть. А увидев раз, никто не хочет с волшебством этим расставаться.
И по-прежнему скрывает хозяйка свое лицо…
- Хорошая сказка, дедуль, - говорит Агель.
Солнце почти село, сумерки мягкие, шелковые. Мошкара в воздухе звенит. Тени на земле долгие, длинные, но одной нет среди них – моей.
- Страшная, – спрашиваю, - сказка получилась?
- Нисколечко, - отвечает егоза. – Ты же знаешь, я не боюсь. Я храбрая.
Знаю, конечно… вот доедем до ярмарки, разложим шатер, оставим кибитку, привяжем лохматого Лиходея…
И будет свет из-под полога. И будет Агель со своею матерью стоять за ширмой и равнодушно взирать своими бездонными черными очами, как мы, бывшие люди, а теперь тени, корчась, играем безмолвный спектакль на белой ткани, разделившей наш мир-шатер пополам.