3. Гитары и мотоциклы

     Это следующий рассказ из моей биографии.
     Этот рассказ о моей многолетней страсти, в которую я нырнул классе эдак в шестом и не желаю выныривать до сих пор, поскольку она составляет важнейшую часть моей жизни. Это музыка. Громко сказано, ведь я не профессиональный музыкант, но… впрочем, долго объяснять. Все, кто хранит в своей памяти эпоху The Beatles, должны понять с полуслова.

-----------------------

          Когда в ночной тиши все звуки умолкают.
          Когда в окне видна прозрачная луна,
          То никогда никто на свете не узнает,
          О чём расскажет мне гитарная струна.

          Чтобы лишить сна тысячу жителей,
          достаточно ста децибел в двигателе байка
          и одного дебила в седле байка.

-----------------------


     Так вот, продолжим и сосредоточимся на других страницах моей весёлой юности.
 
     Если концентрировать изложение этой главы на учёбе, то, во-первых, учебный процесс, в плане постижения наук для меня был не самым привлекательным и необходимым занятием в те годы. Во-вторых, я уже сознавал, что мир вокруг настолько разнообразен и интересен, что на пыльные учебники с портретами чопорных иностранцев Паскалей, Ньютонов, Фарадеев и всю остальную портретную галерею у меня просто не доставало ни времени, ни желания. Все они прошли через мою жизнь, но позже, когда я стал более взрослым, скучным и рациональным.

     Вселенная, обрушившаяся на меня в прыщавом подростковом возрасте, явила все свои волшебные чары и оглушила и ослепила меня хрупкой целесообразностью, уместностью и одухотворённостью всех своих элементов. Это сейчас я, продвинувшись по шкале познания мира в эфиры, приближенные к Господу,  могу говорить о целесообразности и одухотворённости. А тогда меня просто несло на крыльях чувственного восторга перед настоящим и будущим, и грудь наполнялась невероятной тайной от всего происходящего, предвкушением какого-то чуда, ожидающего меня уже вот-вот, за этим поворотом тропинки, за этой излучиной реки, в этой развилке ветвей на соседской яблоне, в переплетении балок старого деревянного моста, в шумном базаре воробьёв, доносящимся из зарослей черёмухи.

     Природа нашего провинциального городка это то, о чём не просто поведать обычными словами. Не просто подыскать метафоры, соответствующие этой вольности духа. Заливные луга и синие озерки, тёмные леса с солнечными грибными опушками, таинственные лесные пруды и тиховодная речка.  Ловить майкой маленьких перламутровых рыбок медянок на нашей запруде, собирать землянику на солнечных полянках, дышать свежим берёзовым ароматом, настоянном на молоденьких светлозелёных листочках, слышать утренний топоток ворон и галок по крыше чулана, в котором я спал короткими летними ночами, копать картошку в осеннем поле, пронизанном слоистыми дымами костров с пекущимися клубнями, разведённых усталыми, но довольными копателями. Всё это пробуждало невыразимое удовольствие жить на этом свете и  год от года наслаивало в мою отроческую душу то начальное, родное и неизбывное ощущение малой родины, которое остаётся навсегда тёплым уголком в сердце и манит всю жизнь.
 
     Нет ни слов, ни творческих сил, чтобы передать вам чарующее впечатление от прекрасной свободы моей юности, пока ещё не обременённой  жизненными необходимостями.
 
     Всё это вместе влекло меня со страшной силой и как пылесосом вытягивало из школьных  классов на заманчивые просторы моего милого природного уголка в средней полосе России.

     Однако, я, с некоторым снобическим удовлетворением, отмечаю, что в средних классах, в пятом и шестом, моя улыбающаяся фотомордочка с косой чёлкой, в вельветовой курточке и в пионерском галстуке смотрела на беготню школьников в коридоре со школьной Доски Почёта. Триумф этот был кратковременным по причине перехода в седьмой класс, в котором у меня произошло расширение культурных потребностей за счёт сокращения внимания к учёбе. Появилась первая гитара с треснутым и пробитым насквозь корпусом. Именно эта раздолбанная прежними хозяевами вещь стала моей первой подружкой, интимные отношения с которой я сохранил до седых волос.

     В первый же день я взял шариковую ручку и написал на деке крупными корявыми буквами THE BEATLES и приклеил канцелярским клеем карту из карточной колоды с фотографией длинноволосого и очкастого Джона Леннона.  Надпись получилась кривоватая, но я гордо демонстрировал её пацанам на улице. После этого все, у кого были гитары, изобразили на них что-то подобное. И карты приклеили. В основном кого-нибудь из битлов или из роллингов, например, Мика Джагера. (о битловском наваждении в наших юношеских мозгах я напишу в конце этой главы, если не забуду. История интересная).

         Карты эти, были, конечно же, контрабандные. В свободной продаже таких никто не видел. Они доставались как-то, кем-то и где-то, а мы, пацаны, готовы были отдать за них самое нужное. В основном это были чёрно-белые фотокарты небольшого формата с рок-группами, затёртые в лохмотья от перекочёвывания из рук в руки. Это как бы обычные карты, с обозначенными в уголках статусами типа дама, валет, шестёрка, десятка, туз, но в центре фотография волосатой забугорной группы в чёрных очках. Однако, для нас уже представляли некий шаловливый  интерес и фотокарты с обнажёнными женщинами. Их мы прятали в портфелях и не мозолили ими глаза взрослых. Девчонкам, конечно, показывали тайком, но они демонстративно фыркали и, собравшись в кружок, хихикали, перешёптывались и стреляли хитрыми глазами в нашу сторону.

        Теперь у меня другой инструмент, дорогая германская акустическая Hohner. А на полке лежит целая тетрадь с песнями собственного сочинения, которые я иногда выдаю в вечерние небеса по просьбе друзей на фоне дымящегося мангала и начатой бутылки дагестанского пятизвёздочного коньяка.

     Знаете, ребята, наверное, кто-то из вас сейчас цыкнет уголком рта и барственно заметит  касательно моих вкусов: “Тоже мне… ха, знаток коньяка…  дагестанский пьёт. Не коньяк это. Бухло это. Нужно пить семилетний “Курвуазье”. Так я вам отвечу: “Не надо, ребята, бабушку лохматить. Пейте свой “Курвуазье” коли у вас с купюрами всё в порядке. У меня купюр иногда в обрез только на дагестанский хватало, но это обстоятельство совершенно не напрягает мою самооценку, потому как и друзья мои имеют купюр не больше чем я и ценят меня не за число звёздочек на коньячной этикетке. Если это вам не понятно, то всё, адью, не доросли вы ещё до серьёзного базара“.

          Поговорим дальше о моём гитарно-струнном периоде. Сразу же определился круг ребят с такими же культурными интересами. Увлечённые фотографиями наших музыкальных кумиров с загнивающего запада и запрещёнными магнитофонными записями, невообразимыми путями дошедшими до нашей глухой пыльной провинции, мы, как могли,  пытались подражать авторитетам. Могли плохо. Не было школы. Все осваивали шестиструнку у себя во дворах сидя на скамеечке возле ворот в компании таких же “профессионалов”.
 
     Зато мы были искренни и песни наши, как нам казалось, были самыми нужными и задевали в нас что-то основное, главное. То, что это было начинающейся сексуализацией нашей мужской физиологии, мы не понимали. А ведь  всё просто. Это были ростки внимания к противоположному полу, началом того самого пубертатного периода, когда мы неявно, подспудно и безотчётно испытывали какое-то особенное, необъяснимое  удовольствие от контактов с девчонками. Не с девочками, а с девчонками. Чувствуете разницу? Дело в том, что испытывая латентный (неосознанный) интерес к ним, мы пока ещё не чувствовали ни потребности, ни необходимости относиться к ним как-то иначе, чем всегда. Они, с нашей точки зрения, были просто девчонками, странной и подозрительной частью класса, занятой не пойми чем. И если у нас поднималось настроение и желание как-то проявить себя, то мы даже не понимали, что это от того самого скрытого интереса к ним. Просто поднималось и всё. Поднялось и ладно. Для них и песни пели про любовь. И кожу на пальцах драли в лохмотья о медную оплётку струн для них. Для них и для Мика Джагера.

     Понемногу стали понимать, что это бестолковое времяпрепровождение ни на йоту не сокращает расстояние между нами и западными группами. Хотелось большего. Какой-то самоорганизации. Мы, конечно, не помышляли о беснующихся стадионах, полных ревущей публики и девушек, бросающих на сцену трусики. В общем-то, помышляли, конечно, но уж слишком далёк был наш маленький российский городок, затерявшийся в бесконечной русской равнине, от рокэндролльного Лондона и от столичных музыкальных бомондов.  Где мы, а где Битлы?

     Но у нас были наши школьные красотки, а мы входили в романтический возраст и желали как можно ярче засветиться в их глазах. Других вариантов, помимо сцены, не просматривалось. Учёба это не модно. Рисование красками не популярно. Спорт не интеллектуально.

     Однако, в центре нашего внимания торчала занозой ещё одна интересная тема – мотоциклы. Но хорошими машинами типа чешских Jawa или Jawa-CZ могли похвастаться единицы.  Мы им жутко завидовали, так как продажные глазки наших девчонок застревали на этих счастливчиках. Я колесил по пыльным улицам моей юности на отцовском “Ковровце” с двумя снятыми с “Восхода” зайцами на баке, но он не выдерживал конкуренции с хромированными чешскими красавцами, поэтому использовался мною, в основном, как средство для поездки с пацанами на рыбалку в Пиштань, двадцать километров от города.
 
     Продолжим о музыке. В нашем Доме Культуры на Карла Маркса по субботам молодёжь собиралась на танцы. Я ещё не осмеливался заходить внутрь, четырнадцать лет было, слонялся рядом, слушал музыку и старался заглянуть в зал через открывающиеся двери. При этом я всегда испытывал вибрацию диафрагмы от звуков, доносящихся со второго этажа. Всё моё существо разворачивалось в сторону музыки. Я останавливался, замирал и заворожённо слушал. Тогда я ещё слабо разбирался в структуре музыкальных коллективов. Мне всё время казалось, что там из угла в угол с какой-то загадочной целью постоянно двигают тяжёлую мебель. Только чуть позже мне объяснили, что так играет бас-гитара. Именно она впоследствии стала моим инструментом, когда я в десятом классе начал играть (громко сказано) в составе нашего школьного ВИА, а затем (уже лучше) в группе нашего военного училища после школы.

     Итак, нам хотелось большего. А как? А где? А у кого учиться? Не помню как, но нас свели с ребятами из группы, игравшей на тех самых танцах. Они оказались не такими страшными и без вопросов согласились провести с нами несколько занятий по гитарному сольфеджио, а потом и заняться практикой в составе группы. Именно тогда я усвоил такие понятия, как аппликатура, септа, квинта, децима, большая и малая терции и другие. Мы сами строили аккорды, а я, к тому же, перекладывал их на басовую партию так как импровизировать басом ещё не получалось, а обыгрывание аккордов по сильным долям я немного освоил.
 
     В перерывах между занятиями я стучал на барабанах, было интересно, но гитара звала сильнее.
 
     Ребята с танцев играли на электрогитарах и полуакустических “Музимах”. Мы с течением слюны смотрели на эти чудеса инструментальной продукции, стоящие рядком у стены. И с каким восторгом мы брали в руки эти сверкающие никелем и перламутром вещицы из другой вселенной, когда нам разрешали побренчать немного, чтобы освоить электрику гитар, их узкие грифы и привыкнуть к их весу.
 
     К сожалению,  ученический период месяца через три закончился. Ребятам, наверное,  стало неинтересно возиться с нами и нас отправили в школьную художественную самодеятельность. Благо, что к тому времени школа сподобилась обзавестись инструментами. Мы отрепетировали несколько простецких вещей и играли на школьных мероприятиях. Понятно, что играли плохо. Ничего не понимали о роли каждого инструмента в составе группы. Об аранжировке кое-чего слышали, но делали это примитивно и бестолково. Каждый пытался свою партию сделать главной, поэтому нещадно, почти без соображения, лупили по струнам. В репертуар, по глупости, включили самые популярные, но самые сложные вещи, к которым были совершенно не готовы. Плохо складывались отношения с аппаратурой, то усилок дымил и горел, то микрофон свистел, то током начинало бить во всех местах.

     Я не случайно посвящаю столько текстового пространства описанию моих первых музыкальных экспериментов. Музыка явилась мне очередным божественным откровением, через которое я чувствовал свою вовлечённость в большой интеллектуальный космос, сотканный из неясных желаний и  наполненный звуками потустороннего мира, светлого и радостного.

     Я чувствовал электрический ток в звукоснимателях моей гитары. Я чувствовал дрожание собственной диафрагмы, колеблющейся в такт ревербераторам басовых усилителей. Меня несло подобно щепке в стремительном потоке.

      С тех пор музыка сопровождала меня во всех нирванах и инквизициях моей жизни. Больше всего в курсантские годы, когда я уже достаточно хорошо научился аранжировать басовые партии. Мы часто играли на вечеринках в других вузах Перми. Нас приглашали. Но мы выбирали только те, где было засилье девчонок. Культпросвет, например, или мединститут. Правда, нам от этого было одно расстройство. Все желали танцевать под живую музыку, и мы старались вовсю. До пота. Правда, до пота. Хотя нам хотелось танцевать с прекрасными куколками, которые строили нам глазки и бомбили записочками с выражением чувств. Но как только мы откладывали в сторону гитары, чтобы самим потанцевать, то танцы тут же прекращались. Народ разбредался по углам. Никто не желал танцевать под магнитофон. Все ждали нашего живого бацанья. Поэтому мы только драли струны и горла, и почти ни разу не пришлось в танце прижать к себе упругую культпросветовскую или медицинскую грудь юной красотки.

     Но так или иначе, контакты случались. Оказывается представительницы прекрасного пола очень изобретательны в плане знакомств. Помимо записочек, передаваемых через подружек или парней группы, они по окончанию танцев поджидали на выходе, дёргали за рукав и краснея от смущения несмело говорили - Давай дружить. Мы в это время, как правило, грузили аппаратуру в машину и я под хитрыми взглядами парней, поначалу тоже краснел, поворачивался к ним спиной и не знал как себя вести дальше, ведь я, будучи военным курсантом, не мог планировать свой распорядок. В следующих подобных моментах я уже более-менее ориентировался в ситуации и, если девочка была красивой, сразу же на полную катушку включал мозги в поисках возможности уйти в самоход (в самоволку) для встречи с ней где-то в городе.  Если была внешне не очень интересной, то приходилось некрасиво юлить и врать о суперзанятости на все ближайшие месяцы.

      Rock-and-roll до сих остаётся моим средством возбуждения, несмотря на слухи о его кончине после восьмидесятых годов. К сожалению, с этим тезисом приходится мириться по причине того, что, во-первых,  рок к восьмидесятым исчерпал  потенциал новизны, начались не самые качественные повторения.  Во-вторых, новый рок, как жанр, распался на множество течений, классифицировать которые стало трудно по причине их ухода от классической психоделики в малопонятные эксперименты с музыкой, ритмом, инструментарием, восприятием.

      Записи групп с мировым именем хранятся в моей дискотеке и я периодически вечерком слушаю Led Zeppelin, Pink Floyd, Queen, Deep Purple, Eagles, Rainbow, Uriah Heep и другие, ставшие классикой рока на все времена.

     Кстати, чуть не забыл упомянуть ещё об одной кучке костей в моей личной коллекции скелетов. Этот абзац будет особенно тяжёлым и эта тяжесть, придавив однажды, продолжает давить на мою совесть все последующие годы.

   Я уже упомянул о том, что мы играли на школьных мероприятиях, посвящённым тем или иным событиям в нашей школе. В тот раз провожали на заслуженный отдых трудовика Ивана… забыл отчество, вроде Васильевича. Нам предложили поучаствовать в этом славном деле и проводить заслуженного человека хорошей музыкой.

     Но наша классная Вера Алексеевна решила отредактировать наш репертуар в соответствии с собственными предпочтениями и предложила исполнить пару революционных песен. Предлагала весьма настойчиво, мотивируя согласованностью темы с завучем Ниной Михайловной.

     Мы, по самые уши нахлобученные рок-н-роллом, начали сомнительно жевать сопли, понимая, что классная наша была в авторитете среди учителей и с ней совершенно невозможно спорить, а учитывая наше подчинённое положение даже опасно. Я же рассчитывал на то, что мы покажем битловскую нетленку Girls. Но учительское давление передавило наше невнятное мычание, и революционная тема была утверждена чуть ли не в приказном порядке.

     Парни недовольно переглядывались, но предпочли не связываться и не ухудшать отношения. Иначе нам могли просто отказать в доступе к инструментам и репетициям. А я вспылил и заявил что в этом случае вообще не буду участвовать. Играйте без бас-гитары. Мы разругались.

     Наступил назначенный вечер. Сердце ныло. Наверное, я начинал понимать глупость моего поступка. Но пока ещё он, этот поступок, не воспринимался сознанием как  явная формула дезертирства. Мстительная гордость, возникшая на фоне ущемлённого начальственным мнением моего самолюбия, преобладала в мозгах и не позволяла зашнуровать ботинки и прибежать к парням на сцену. Минуты текли, и я всё больше чувствовал себя предателем. Наконец, самоедство в душе выросло настолько, что вытеснило съёжившиеся остатки гордости. Я не выдержал греха Иуды, продел шнурки в дырки и рванул в школу.

     Но в саму школу я не пошёл. Не хватило духа. Поднялся по пожарной лестнице к окну актового зала и заглянул внутрь. Вижу угол сцены. Слышу ребята играют красноармейскую попсу времён гражданской войны “Мы ехали шагом, Мы мчались в боях, И Яблочко-песню, Держали в зубах”. Сашка мелко крестил свою ритмуху, Толян поддерживал ритм в другой тональности и солировал там, где нужно. В углу Вовка висел над барабанами. В первом ряду сидели юбиляр, директор и все завучи. Правда, не очень помню, была ли в тот вечер Ленка. Она пару раз пробовалась клавишником на ионике. На репетициях была, а на концерте… не помню. Может и была, но другого угла сцены не было видно. Это так, для истины.

     У меня сильно заныло в груди. Я ощутил себя изгоем. Не помня момента скатился с лестницы, прибежал домой и залез на истопленную мамой печку. На все вопросы о таком странном поведении я лишь отмалчивался и глотал слёзы, будучи не в силах что-либо исправить.

   До утра почти не спал. Мне чудились презирающие лица ребят. Чудились грандиозные разборки с ними. И во всём этом кошмаре я видел центральную фигуру Христа, рядом с которым веселился на последней вечере Иуда и подавал Спасителю вино в бокале. К тому времени я уже кое-что знал из Библии. Образ Христа вобрал в себя ребят из моей группы, а я был маленьким членистоногим паучком под их пристальным осуждающим взором. Я был подлым Иудой.

     Кое-как пережив страшную ночь, утром я собрал книжки и на ватных ногах пошёл в школу. Однако, ребятки мои показали себя исполинами великодушия. Поговорили, но без особого напряга. Оказалось, что они лучше меня поняли реальную угрозу отлучения от инструментов и репетиций, подчинились учительскому цунами против своей воли. А меня, наоборот, даже немного зауважали за верность нашим юношеским идеалам и пока ещё наивную и неконструктивную способность противостоять непререкаемым школьным  авторитетам.

     Вот друзья, я открыл вам ещё одну свою страничку, на которой написано проклятье, мучающее меня периодически в моменты школьной ностальгии. Давайте, поскорее закроем её, а то опять сердце заныло. Я расскажу ещё кое-что интересное…

     В этом же возрасте нечаянно пришла любовь к классической музыке, с которой меня ещё в десятом классе познакомил двоюродный брат Валерка Вяткин. Теперь он давно уже не Валерка, он кандидат исторических наук, преподаватель университета, член Союза Писателей, в общем, личность, выдающаяся во всех отношениях. Но тогда он был просто Валеркой. Он уже был студентом университета, и волосы у него были до плеч, чему я дичайшим образом завидовал. Родители не разрешали мне такого битломанства вплоть до морального насилия с их стороны.

     Как сейчас помню, мы сидели в его комнатке и занимались, по  обыкновению, какой-то ерундой. Он вдруг поднялся, снял с этажерки и поставил на вертушку пластинку с “Болеро” Мориса Равеля. Затем слушали Огинского, потом ещё что-то. Но именно этот вечер в валеркиной комнате и это “Болеро”, в котором всего-то одна музыкальная фраза, стал для меня началом долгого пути к великой музыке великих композиторов.

     Впоследствии, через много лет, будучи в туристической поездке в Вене, я уговорил нашу небольшую группу посетить три сакральных венских места. Знаменитую Венскую оперу, дом-музей Моцарта на Домгассе-5 и центральное венское кладбище, на котором захоронены почти все выдающиеся музыканты девятнадцатого века. Для меня было невозможно не посетить эти культовые места, связанные с рождением мировых шедевров в классической музыке. Группа поскрипела недовольно, побурчала, но маршрут был утверждён.

     Моя коллекция сегодня насчитывает большое количество классических концертов. Однако, на вершине моего личного Олимпа Чайковский, Бетховен, Шопен и Григ. Особенно Эдвард Григ с его тончайшими норвежскими ноктюрнами.

      А вообще, мне есть чем похвастаться. Музыка сопровождает меня всю жизнь, и если бы её не было, то и меня бы не было. Незачем жить в мире, где нет музыки. За шестьдесят моих лет в мою кровь, помимо титанов классики и рока, влились ещё и грандиозные танцевальные стили, такие, как  аргентинское танго с его безумными гармошками (не испанское, есть разница), буги-вуги, шейк, свинг и даже современные типа сальса. Есть ещё много чего, что разбрызгивает по потолку мой адреналин, но не стану дополнять, а то сочтёте что я ненормальный. А я нормальный, и мне почти всё нравится. Всё то, что талантливо сплетено из семи красивых нот и молодых пластичных тел. Однако, имею одно  требование – чтобы танцевальная миниатюра исполнялась на самом высоком профессиональном уровне, чтоб не было никакой лажи и чтобы меня разрывало на части от зависти к исполнителям за их почти безумный талант. И ещё чтобы партнёрами в танцах были не желторотые цыплята подростки, а зрелые мужчины и женщины от двадцати до тридцати пяти лет, ведь в таких парах просто зашкаливает сексуальность, а это и есть то, что зажигает глаза, нервы и эмоции зрителей – любовная страсть, мужская и женская. Танго – идеаль.

      Друзья мои, мне начинает казаться, что я очень много строк уделил своим музыкальным предпочтениям. Но музыка была и остаётся важным компонентом моей жизни, дающим наслаждение из мира грёз и надежду на то, что музыка, рано или поздно, изменит соотношение добра и зла в пользу добра и развернёт мир от деструктивного развития к позитивному.