Подари мне сына, похожего на тебя. Глава I

I

Светлые и строгие лики святых молчаливо и неподвижно взирали из своих резных окон и расписных дверей, распахнутых внутрь полупрозрачного пространства, густого, настоянного и застывшего вне времени, тщеты и суеты. Они внимательно и проницательно вглядывались в души представителей заблудшего рода человеческого, которые немногочисленно и рассеянно блуждали по небольшому храму в этот полуденный час.

В одном из самых больших проемов, почти в человеческий рост, подняв осеняющую в троеперстии десницу, замер — весь внимание и милосердие — печальный и кроткий Христос, и к Его ногам, стоя на коленях, прильнула женщина, хрупкая, изможденная, осунувшаяся, холодная и безразличная ко всему происходящему вокруг, но пылкая и усердная лишь в своей горячей, самозабвенной и искренней молитве.

О чем же могла молиться так пламенно и слёзно эта женщина? Она тяжело больна и просит Бога о здоровье? Она еще довольно молода и не дурна собой, если не брать во внимание сосредоточенный лихорадочный взгляд на осунувшемся лице с потухшим и безжизненным выражением. Может, вымаливает себе мужа или взаимную любовь с кем-то, кто не обратил на нее внимание? Или случилась беда с любимым мужем? Заболели родители? Не хватает денег на жизнь, нет крыши над головой? Чего просят у Бога эти отчаянные, выплаканные и выцветшие глаза, утопившие в своих мутных серо-зеленых водах последние вспышки радости и надежды? Для сочувствующего наблюдателя, застывшего в полуобороте с не зажженной свечкой и вдруг запамятовавшего свои собственные печали и прошения, это так и осталось бы неразгаданной тайной, если бы не...

Старенькая потрепанная сидячая коляска дополняла скорбный портрет. А в ней ребенок. Нет, не ребенок. В ней человек. Судя по его росту и длинным ногам, почти волочившимся по земле, не оставалось сомнений, что пассажир давно вырос и засиделся в своём транспорте. А судя по расположению ручек, по выражению лица, становилось понятно, что ему никогда не повзрослеть и не стать бедной безутешной матери опорой, надеждой и утешением. О чем еще могла молиться эта женщина? Обо всём, о многом. Но главная причина ее беседы с Ним была очевидна.

Человек без возраста, все эти годы неизменно прикованный к коляске своей судьбой, был тих и безучастен всё время, проведенное в окружении икон, хотя он не спал. Он наблюдал. Его глаза были всё время открыты, и это была самая подвижная часть его скованного немощью тела. Но стоило оказаться за порогом, он закапризничал, закрутил головой, замычал что-то зычным басом недовольного подростка, стал ёрзать настолько, насколько мог себе позволить, словно вольная птица, давно попавшая в тесные силки, уже без сил, но всё еще пытающаяся вырваться на свободу. То ли яркое весеннее солнце так неприятно его ослепило, то ли неприязнь внешнего мира, такого резкого и бесцеремонного, нарушила его душевный покой. На крыльцо вышел священник в подряснике и помог свезти тяжелую коляску вниз по пандусу. Оказавшись внизу, они стали тепло прощаться. Батюшка сказал что-то на прощанье несчастной матери в утешение, благословил, обнял ее, наклонился к хворому мальчику, заговорил с ним и перекрестил.

За происходящим небрежно наблюдал своими большими небесно-синими глазами красивый молодой человек. Он манерно и стильно выдохнул молочно-сизое ароматное облако и заметил скучающим тоном с легкими нотками раздражения:
- Наплодят, а потом не знают, что с ними делать. Себе жизнь сломала, ребенку и окружающим тоску наводит. Смотреть тошно.
- Да ладно тебе, Ник, ты чего? - красивая юная и утонченная спутница взяла его легонько под руку, прижалась невесомо к плечу и взглянула на него со всей нежностью, долго не отводя свои доверчиво-влюбленные ясно-голубые озёра от его точеного мужественного профиля.
- Двадцать первый век на дворе! Прогрессивная медицина, на ранних сроках уже видно всё. Если говорят, что инвалид, нафига рожать? А об этом пацане она подумала? Ему каково таким быть? Или окружающим настроение портить — насмотришься на такое и своих не захочешь. А потом они ноют, что молодежь бездетная. Зачем всех мучить? Нафига потом эта набожность? Хоть крести, хоть не крести — что толку? На какое чудо надеется? Чудес не будет.
- Ты чего завелся? - снова попыталась ласково и с легкой улыбкой остановить возлюбленного девушка.
- Да ничего. Глупость эта бесит. Глупые жалкие людишки. Сколько таких потом за счет наших налогов кормится. Всё миллионы потом собирают на лечение. Неужели нельзя рожать нормальных здоровых людей? Почему я должен смотреть на это всё да еще и снабжать из своего кармана?
- Никит… ты это серьезно? - девушка погрустнела, высвободила свою руку из его руки и повернулась, чтоб лучше видеть его глаза.

Молодой человек тоже теперь взглянул на нее и, улыбнувшись уголком красивых тонких губ, спросил:
- А что, я не прав? По-твоему, так рассуждать слишком жестоко? А не жестоко обрекать на такое существование другого человека, тем более своего ребенка?
- Я не знаю… может… но это их дело. Ты зачем так говоришь? Это нехорошо. Может… просто не стоит обращать внимания… и не стоит осуждать. Лучше вообще промолчать… нас это не касается…
- Ладно. Не буду. Действительно, какое мне до них дело.

Никита протянул руку и дотронулся до прекрасного юного свежего личика Кати. Бархатистая упругая светлая кожа, как жемчужный лунный свет на полупрозрачном облаке, как лепесток бутона кремовой розы, раскрывшейся на рассвете, светящейся изнутри и еще чуть влажной от росы и нектара. Тонкий изящный чуть вздернутый носик, россыпь милых едва заметных веснушек, словно золотистая пыльца по нетронутым лепесткам или угасающие утренние звезды по легкому невинному румянцу созревающего утра. И ее маленькие аккуратные слегка припухлые губки, налитые вишневым соком. Чистые, блестящие и манящие глубиной озёра кристальных зелено-голубых глаз. Шелк длинных блестящих чуть вьющихся волос цвета шампанского, обнажающих высокий благородный лоб, затем стекающих волнистыми ручьями по длинной гибкой лебединой шейке и наконец прильнувших к плечам игривыми мягкими непослушными завитками.

- Какое мне дело до них до всех, - теперь гораздо более мягче, тише и нежнее повторил юноша. - Мне есть дело только до тебя одной.

И в подтверждение своих слов он трепетно приблизил к себе эту ненаглядную чистую сияющую красоту и поцеловал. Сначала тихо, ласково, невинно. Затем всё более страстно, самозабвенно, так, как целуют желанных женщин в более уединенном месте и в более сокровенный час, но не в полдень на оживленной улице на виду у любопытствующих прохожих и незнакомцев всех возрастов и мастей. Но действительно, какое ему было дело до них до всех? Ему на самом деле было совершенно плевать на окружающих, их судьбы и их мнение. Во всем мире существовал только он и Катя. Собственно, и весь этот прекрасный мир, со всеми прелестями и удовольствиями, был создан только для них двоих.

***

Спелая весна раскинула длинные гибкие руки-ветви и уже стремительно летела навстречу своему возлюбленному лету, чтобы упасть в его объятья и забыться, раствориться в нем, отдать всю себя, все свои силы и соки для дальнейшего его триумфа и славы, расцвета и безоблачного восхождения. Они встретились у озера. Катя очень любила это место. В обед здесь было не так жарко, у воды, под сенью развесистых ив, которые отчасти скрывали от посторонних ее бесконечное невыразимое счастье.

- Привет! Ты чего такая счастливая? Прямо вся сияешь, светишься изнутри.
Катя обняла любимого, поцеловала и, заглянув внимательно в его глаза, чуть слышно промолвила:
- На то есть причины…
- Не говори, что причиной тому я. Мы видимся с тобой каждый день. Я начинаю бояться, что скоро надоем тебе, и ты найдешь себе красавчика поинтереснее.
- Никит, не говори глупости. Я люблю только тебя и мне никто больше не нужен.
- А понял, потому что скоро лето, и мы наконец закончим школу. Я тоже уже запарился. Скорее бы поступить в универ и уехать в Москву.
Катя поникла:
- Ты поступишь, уедешь, а я - не уверена, что тоже смогу.
- Если не поступишь, то просто переедешь ко мне.
- Как так? Твой отец позволит?
- Ну мы поженимся. Разве моя жена не должна жить вместе со мной? Предки тебя обожают. Я думаю, отец не будет против.
- Мы правда поженимся? - просияла еще больше Катя, не в силах скрыть озарившую ее улыбку, по-детски широкую, искренне открытую и чистую.
- Конечно. Какие сомненья?

Катя бросилась ему на шею, крепко обнимая и долго не выпуская, словно это было прощание, а не встреча влюбленных. Наконец, когда он снова взглянул в ее глаза, то обнаружил, что в них застыли слезы.
- Ты чего? Плачешь, что ли?
- Нет, это я от счастья.
- Что мы поженимся? Я довел тебя до слез своим предложением? - усмехнулся Никита.
- Нет, не только это… Никита, представляешь… я беременна! - чуть дыша пролепетала Катя и, не выдержав его изумленный взгляд, уткнулась лицом в широкую грудь любимого.
- Как… беременна… Ты чего? Шутишь? - Никита взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
- Какие шутки… я на днях проверила.
- Может, ошибка. Надо еще раз проверить, к врачу сходить.
- Я была уже… никакой ошибки… ты что, не рад?
- Кать… ну какие нам сейчас дети? Да мы и сами еще дети, тебе только 17 исполнилось. Мы же хотели учиться, потом путешествовать, денег надо заработать… я не собираюсь за счет отца все время жить… Да и не хочу я сейчас возиться с ребенком. У нас так и не будет с тобой жизни, свободы. Нет, Катя, мы не можем сейчас.

Катя всхлипнула:
- Но как же… уже ведь случилось… мы не можем что-то изменить…
- Ты таблетки пила?
- Конечно… но видимо не сработало….
- Слушай, срок еще маленький, там только зародыш, а не ребенок. Надо сейчас избавиться, пока не поздно.

Катя затряслась в рыданиях.
Никита взял ее за плечи, пытаясь успокоить:
- Катя, послушай, слезы тут не помогут. У нас еще вся жизнь впереди, будут еще дети. Ну сколько прошло? Недели две? Там еще ничего нет, просто с десяток клеток. У него даже нервов нет, больно не будет. И тебе не будет. Я дам денег на самую лучшую клинику. Сейчас всё делают быстро, безболезненно и безопасно. Потом родишь, когда мы готовы будем.
- Я… не хочу… - только и сумела вымолвить сквозь конвульсии рыданий Катя, еще такая счастливая, прекрасная и сияющая пару минут назад, а теперь совершенно несчастная, опустошенная, опухшая от слез и внезапного ужаса и горя, каких она никогда не испытывала за все свои 17 лет беззаботной жизни.
- Родители знают?
Катя отрицательно замотала головой.
- Вот и прекрасно. Не хватало нам еще их нравоучений. И не говори никому. Поедем прямо сейчас. Избавимся. Уедем в Москву — всё забудется. Всё наладится..

***

- Ну ты и выродок оказался! - отец наотмашь со всей силы влепил ему по лицу так, что Никита не удержался на ногах и грохнулся больно на пол, голова закружилась, а в помутневших глазах запрыгали ослепительные обжигающие искры.
Мама только вскрикнула и схватилась руками за лицо.
- Костя, ты убьешь его!
- Следовало бы, да рука не поднимется.

Никита сидел несколько секунд совершенно сбитый не только с ног, но и с толку, не в состоянии осознать, что сейчас произошло. Отец никогда не поднимал на него руки. И вдруг это случилось. Что-то очень важное и ценное, бережно хранимое все эти годы вдруг в одну секунду оборвалось, лопнуло, треснуло и рассыпалось на очень острые и звонкие осколки. Звон от которых до сих пор сокрушительно звучал у него в голове. Затем он почувствовал во рту соленый привкус, приложил к губе ладонь, взглянул на нее — пальцы были в крови. Почему-то вдруг промелькнула дикая, нелепая, ужасная и совсем неуместная мысль — должно быть столько крови, всего лишь пара капель, было в том непринятом им зародыше, отвергнутом микроскопическом существе, которого и ребенком-то не назовешь. Бесформенное ничто! Но это «ничто» почему-то теперь мучило его и смотрело на него из этих алых капель крови.

- Как же я это всё ненавижу, - процедил он.
- Ты и Катю ненавидишь? - холодно уточнил отец.
- Дура. Зачем только всё вам рассказала…
- Её мама звонила. У Кати осложнения после аборта. И психологическая травма. Я оплачу реабилитацию.
- Да не нужны нам твои деньги! Мы уедем от вас подальше!
- Ты совсем идиот? Она видеть тебя не хочет. Если стал мужиком, так и веди себя, как мужик. Ты что ж в скотину такую вырос? Еще и трус. Меня позоришь...
- Костя! Костя, не надо! - взмолилась мама, переводя отчаянный взгляд с мужа на сына и понимая, что дело принимает непоправимый серьезный оборот. - Никита! - попыталась она как можно ласковее обратиться к сыну, который уже поднялся и был бел от закипающего в нем бешенства на отца. - Никита… ну зачем же ты… - всхлипнула мама, - надо было оставить ребеночка… почему ты нам не рассказал… разве можно так...
- Что вы пристали ко мне со своими детьми?! - заорал Никита, спуская своих кипящих бешеных псов сердца на маму. - Хотите маленького?! Сами себе сделайте!
- А знаешь что… - сквозь зубы процедил отец, не зло, но холодно и отрешенно, что выглядело еще страшнее. - Катись-ка ты на все четыре стороны. Раз такой умный, взрослый, борзый — сам справляйся.
- Да пошли все к черту!


Глава II http://proza.ru/2025/04/05/1733