Томас Манн - читатель И. С. Тургенева

Томас Манн  знал и любил русскую литературу . По его словам, в начале жизненного и творческого пути русские писатели являлись его «учителями» и «богами», а на закате своих дней, в 1950 году, он говорил, что из шести книг, которые бы он взял с собой на необитаемый остров, три были бы русскими. Прежде всего это «Отцы и дети» И.С.Тургенева, а также «Война и мир» Л.Н.Толстого и «Братья Карамазовы» или «Бесы» Ф.М.Достоевского. Другими книгами, с которыми писатель хотел делить одиночество, были «Фауст» Гете, «Воспитание чувств» Флобера и сборник новелл А.Штифтера «Пестрые камни» .
 Одна из важнейших причин  любви Т.Манна  к русской литературе заключена в словах главного героя новеллы  «Тонио Крёгер», назвавшего ее «достойной преклонения» и «святой». Но что значит «святая литература» в понимании Томаса Манна?
«По-вашему, выходит, что целительное, освящающее воздействие литературы, преодоление страстей посредством познания и слова, литература как путь ко всепониманию,  всепрощению и любви, что спасительная власть языка, дух писателя как высшее проявление  человеческого духа вообще, литератор как совершенный человек, как святой – только фикция?» – говорит  собеседница Тонио, русская художница Лизавета, в ответ на его рассуждения о неприкаянности  и фатальном отчуждении от мира творческого человека. Вероятно, именно это Тонио и хотел сказать, однако, по его словам,  осталась  еще литература,  действительно обладающая данными чертами, литература, применительно к которой идеи о высоком предназначении художника и его гуманизирующем влиянии на общество, еще не являются фикцией: «Вы вправе так говорить, Лизавета Ивановна, применительно к творениям ваших писателей, ибо достойная преклонения русская литература  и есть та святая литература, о какой вы сейчас говорили» .
Впрочем,  «святость»  отнюдь не единственная причина интереса Т.Манна к русской литературе. Он искал и находил в ней близкие ему идеи  и, в частности, обращение к русской литературе было важно ему для постижения  специфики немецкого национального характера и исторической судьбы Германии .
Перу Т.Манна принадлежат статьи, посвященные творчеству его любимых писателей Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого и А.П.Чехова , однако  работы о И.С.Тургеневе у него нет, хотя планы такие у него были, о чем свидетельствует письмо  переводчику русской литературы Александру Элиасбергу от 5 июня 1914 года: «Я мечтаю о том, чтобы рано или поздно написать о нем большой труд, главным образом, потому, что, по-моему мнению, в настоящее время, оказавшись в тени Ф.М. Достоевского, он недооценивается самым неблагодарным и неподобающим образом, даже презирается. Я был бы рад заступиться за него» .
Осуществлению планов Т.Манна тогда помешала война, однако и впоследствии он не написал отдельную работу о И.С.Тургеневе, хотя неоднократно упоминал его с любовью и благодарностью. Почему? Косвенный ответ на этот вопрос дал немецкий историк литературы Алоис Хофман : «Отношение Томаса Манна к Тургеневу проще, нежели к Достоевскому и Толстому.  Оно выросло из глубокого почитания русского писателя» .  Вероятно, это и стало причиной того, что в творчестве самого  Т.Манна столь любимый и почитаемый им И.С.Тургенев оказался в тени Ф.М.Достоевского и Л.Н.Толстого, вызывавшими у него не только восхищение, но и неприятие, с которыми он соглашался и спорил, короче, вел диалог на протяжении всей жизни, ибо они, особенно Ф.М.Достоевский, оказывали влияние на его мировоззрение. Что касается И.С.Тургенева, то он представлялся Т.Манну слишком цельной, гармоничной и благородной натурой и потому писать о нем, возможно, было труднее, нежели о писателях страдающих, раздираемых внутренними противоречиями и бросающихся в крайности.
Впервые Т.Манн познакомился с творчеством И.С.Тургенева в двадцать лет , и, по его словам, оно оказало непосредственное влияние на его раннее творчество, в том числе на роман «Будденброки». В письме от 11 мая 1937 года американскому историку Йозефу Энджелу (Joseph Angell) Т.Манн отмечает, что ко времени написания «Будденброков» его учителями были великие скандинавские и русские  писатели – Толстой, Тургенев и в меньшей степени Достоевский .  В докладе, прочитанном в Принстонском университете  2-3 мая 1940 года, Т.Манн, говоря о писателях, оказавших на него влияние в начале творческого пути, снова упоминает   Л.Н.Толстого и И.С.Тургенева, но уже в соседстве не со скандинавами, а с  французами: «Золя, Толстой, Тургенев были моими богами; прежде всего я перечитывал «Вешние воды», «Первую любовь», «Степной король Лир» и в первую очередь роман «Отцы и дети», который я считаю и сейчас  образцом европейского романа» .
Впрочем, отношение Т.Манна к И.С.Тургеневу на протяжении его жизни нельзя назвать совершенно ровным, ибо, как мы увидим, определенное влияние на него оказали изменения его политических и историко-культурных взглядов.
В 1904 году, отвечая на вопрос литератора и журналиста Отто Юлиуса Бирбаума о том, кто оказал на его творчество наибольшее влияние, Т.Манн отметил: «Я люблю и поддерживаю в искусстве, подобно раннему Ницше, этическую проблематику, фаустовский дух, крест, смерть и бездну. Я верю в искусство боли, переживания, откровения, любви и глубины и отношусь ко всякого рода очаровательной поверхностности (…) с иронией или неприятием». Писателя не привлекает ни южная  природа, ни итальянское искусство, ибо, говорит он, «я  настроен на нордический лад (…). Протестантские, морализаторские, пуританские наклонности (…) у меня в крови». Поэтому главным его кумиром является Рихард Вагнер. Что касается учителей в области литературной формы, то здесь он упоминает Флобера и братьев Гонкуров, которые, по  словам Т.Манна,  «произвели на него впечатление, но не оказали влияния». «С восхищением воспринял я Ивана Тургенева, - продолжает Т.Манн, - однако он ученик французов» , то есть и он «произвел впечатление, но не оказал влияния». Примечательно, что здесь Т.Манн не упоминает других русских писателей, хотя в то время он уже был знаком с творчеством Ф.М.Достоевского и Л.Н.Толстого, о которых так много будет писать впоследствии, однако его рассуждения о своих эстетических пристрастиях ясно дают понять, почему именно эти авторы станут на всю жизнь его собеседниками и оппонентами. А Тургенев? И.С.Тургенева Т.Манн просто любил, ибо он был другим. Правда, порой он хотел превратить его в собеседника и союзника, однако эти попытки трудно назвать особенно удачными.
Наиболее подробные рассуждения о творчестве И.С.Тургенева содержатся в книге Т.Манна «Наблюдения аполитичного», написанной в годы Первой мировой войны .
Основная идея книги отражена в  названии. По мнению Т.Манна, одна из главных черт немецкого характера – аполитичность, что для него в то время было тождественно внутренней свободе, духовности и отсутствию национального эгоизма. Этим, как он считал, его соотечественники принципиально отличаются от французов и походят на русских, которые стали  врагами немцев лишь в силу обстоятельств. Писатель выступал против тотальной политизации современного общества, указывая, что политизация культуры означает ее гибель.
Впрочем, несмотря на декларируемую на всем протяжении книги ее главную  мысль, «Наблюдения аполитичного» политизированы до предела, ибо по сути оправдывают  Первую мировую войну, объясняя ее не столкновением государственных и экономических интересов, а борьбой культуры и духовности (Германия) с цивилизацией и политикой (Франция). Корни данного противостояния, считал, опираясь на Ф.М.Достоевского, Т.Манн, теряются в глубине веков, ибо история Германии это история вечного противостояния Западу,  вечного протеста против Рима и его наследия, воплощенного в стремлении к универсализму и  господству формы . Таким образом, по мнению Т.Манна, смысл данной войны для Германии лежит не в материальной, а исключительной духовной сфере, и ее цель – отстоять свою внутреннюю свободу и исключительное   положение в Европе. В чем же уникальность исторической судьбы Германии?
Дух (Geist) как противоположность политики – таково главное ее отличие. Разницу же между духом и политикой можно уподобить таким антиномиям как культура и цивилизация, душа и общество, свобода и избирательное право, искусство и литература. Германия, считал Томас Манн, это культура, душа, свобода, искусство, а не цивилизация, общество, избирательное право и литература . Последнее  положение Т.Манн обосновывает в отдельной главе, посвященной Германии как «нелитературной стране». По его мнению, литература – это господства формы, блестяще отточенной и потому лживой, вводящей в заблуждение фразы. Это свойство западного, романского мира, а никак не Германии. В той же главе Т.Манн продолжает список антиномий, определяющих отличие его страны от враждебной Европы. Третье сословие, эмансипация, просвещение, разум, прогресс, философия – это западные ценности. Авторитет, традиция, история, власть, царство, церковь – германские ценности .
Накопленный за сто лет исторический опыт показывает, что подобные обоснования войны куда опаснее для духовного здоровья нации, нежели ссылки на конкретные прагматические цели, ибо каждому ясно, что они меняются. Куда более живучи и тлетворны культурологические мифы, расцветшие в канун Первой мировой войны в ряде европейских государств. Их суть – в критике индивидуализма, демократии и презрение к «жизни», которой противопоставлялись высшие духовные ценности. Нередко к этому примешивалась апология прошлого и стремление к возрождению религии в ее средневековом обличии и уютной душевной «общности», противопоставленной  состоящему из самостоятельных индивидуумов современному обществу .
При чем же здесь И.С.Тургенев?
Для доказательства своих идей Т.Манн обращается к многочисленным мыслителям прошлого и настоящего, в том числе и к русским писателям XIX века, прежде всего Ф.М.Достоевскому. Что касается И.С.Тургенева, то он привлек Т.Манна своей независимой позицией свободного художника, стоящего вне политики, «над схваткой», несмотря на политизацию и непримиримую идейную борьбу в российском обществе  второй половины XIX века. Нетрудно, однако, заметить, что, анализируя произведения одного из своих любимых русских авторов, Т.Манн заметно упрощает и искажает их. И дело здесь, конечно, не в злонамеренности, а в стремлении донести до читателей, что, а не как  хотел сказать автор. Т.Манн искал у И.С.Тургенева соответствующие его идеям четкие определения, которых  у него нет и быть не могло, а в результате  на   собственном примере показал  бесполезность и безнадежность борьбы с «литературой» как господством формы.
Первым произведением, которое рассматривал Т.Манн, были «Отцы и дети». Т.Манн отметил, что И.С.Тургенев критически, но беспристрастно и справедливо изобразил двух антиподов – аристократа  Павла Петровича Кирсанова и нигилиста Базарова. Далее Т.Манн говорит о русских критиках  И.С.Тургенева из революционно-демократического лагеря, увидевших в образе Базарова карикатуру на оппозиционную молодежь. Что касается самого романа, то здесь внимание Т.Манна привлекла характеристика, которую дал Базаров своему другу Аркадию. Приведем ее полностью, дабы лучше понять, что именно из нее выбрал, а что опустил Т.Манн.
«Для нашей горькой, терпкой, бобыльной жизни ты не создан. В тебе нет ни дерзости, ни злости, а есть молодая смелость да молодой задор; для нашего дела это не годится. Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не может, а это пустяки. Вы, например, не деретесь – и уж воображаете себя молодцами, - а мы драться хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас, ты невольно любуешься собою, тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно – нам других подавай! нам других ломать надо! Ты славный малый; но ты все-таки мякенький, либеральный барич» .
В изложении Т.Манна эта цитата звучит так: «В сыне Кирсанова нет ни дерзости, ни злости. Такие, как он, не идут дальше благородного негодования или благородного смирения, однако то и другое фарс; мы хотим бороться, а вы себя бранить, мы других браним и ломаем, а ты останешься мягким, либеральным господским сынком».
«Вот формула! – восклицает Т. Манн. – Вы хотите себя бранить, а мы других бранить и ломать». Далее он говорит о том, что данное противопоставление  отражает две кардинально различные жизненные позиции, воплощаемые, с одной стороны, в персональной этике, пуританстве, долге и христианстве, с другой  – в социальной филантропии, якобинстве, правах и социализме . Тот, кто знаком с предыдущими рассуждениями автора, легко догадается, что первое свойственно немецкому духу, второе – враждебному западному романскому миру.
Сокращая цитату, Т.Манн убрал из нее все лишнее. Однако это, с его точки зрения, лишнее имеет весьма существенное, а, возможно, и первостепенное значение для понимания авторского отношения к Аркадию Кирсанову. И.С.Тургенев устами Базарова говорит о его самолюбовании и самодовольстве, а не о склонности к самокритике и самосовершенствованию. («Ты невольно любуешься собою, тебе приятно самого себя бранить».)  Т.Манн не обратил внимания и на слова, указывающие на слабость и изнеженность Аркадия и подобных ему людей, на отсутствие у них не столько желания, сколько способности и сил бороться. Зато он нашел «формулу», отвечающую его идеям, и логически подводящую читателя к следующему произведению И.С.Тургенева – «Дворянскому гнезду».
По мнению Т.Манна, фраза «вы хотите себя бранить, а мы других бранить и ломать» отражает жизненную позицию самого писателя, который относил себя к тем, кто себя бранит. Вот почему, как считал Т.Манн, И.С.Тургенев нарисовал себя в непривлекательном образе Паншина. Это довольно странное предположение кажется ему бесспорным: писатель был западником, его персонаж – тоже, значит, он является беспощадной  авторской самопародией. Впрочем, здесь, как и в «Отцах и детях», Т.Манн ищет формулировки, хочет донести до читателей, что, а не как  сказал автор. Отнесение Паншина к западникам основывается лишь на его короткой тираде о том, что Россия отстала от Европы и  исправить ситуацию могут хорошие государственные учреждения, ибо все народы, в сущности, одинаковые. Однако на протяжении всего произведения И.С.Тургенев дает понять, что Паншин – это только карьерист и бездумный нерассуждающий чиновник. Он западник, но лишь потому, что этого требует его должность. У него нет ни убеждений, ни чувств, ни привязанностей. Есть только блестящая видимость, за которой скрывается душевная пустота и бесплодная жизнь. Таким образом, Паншин никак не может быть самопародией И.С.Тургенева, ибо это принципиально другой характер. Что касается Лаврецкого, то он воспитывался и жил в Европе, у него во многом западный образ мыслей, однако он любит и хочет понять Россию и ее истинные потребности, и скорее всего в нем И.С.Тургенев вольно или невольно отразил  собственные черты.
К «Отцам и детям» и «Дворянскому гнезду» Т.Манн обращается в главе «Политика». Рассуждения о романе «Новь» содержатся в следующей главе, «О добродетели», которая продолжает основную мысль предыдущей: необходимо освободиться от всевластия политики. «Искусство политизировано, дух политизирован, мораль политизирована, короче, все мысли, чувства, воля политизированы – кто хотел бы жить в таком мире? В мире, где свобода означает всеобщее и равное избирательное право, и – точка» . Политизировано, считает Т.Манн, и само понятие добродетели, которая понимается в духе Руссо как упрощение (Vereinfachung), возвращение к природе. Для современных образованных европейцев, считает Т.Манн, это пустые слова. Они не способны на настоящее самопожертвование, на реальное «хождение в народ», подобно русским народникам . Однако их подвиг, хоть и заслуживает уважения, лишен смысла и обречен на неудачу. Доказательство тому – судьба Алексея Нежданова.
«Алексей Нежданов, - пишет Т.Манн, - был не только благородного происхождения, но и художественной натурой, и Тургенев ясно показывает, что именно это было причиной его неудачи» .  Действительно, Нежданов был незаконным сыном аристократа и писал стихи, однако И.С.Тургенев ничего «ясно» не показывает. Главное, на чем акцентирует  внимание писатель при характеристике своего героя, так это на его слабости и безволии. Он не способен ни к упорному труду, ни к сильным чувствам и желаниям, и не потому, что подавил их подобно аскету, а потому, что в силу своей слабости просто не может их иметь. У него нет своей воли, и  связь с революционерами и «хождение в народ» - результат не свободного выбора, а  влияния более сильных личностей. И.С.Тургенев дает читателю возможность  разглядеть связь между характером и социальным происхождением его героя, однако из самого текста все-таки следует, что полное отсутствие жизненных сил у Нежданова – скорее фатум, нежели результат  тех или иных  обстоятельств.
Примечательно, что Т.Манн не упоминает столь бросающуюся в глаза слабость Нежданова, как и слабость Аркадия Кирсанова.  И все потому, что ищет «формулы», которые можно заполнить своими идеями, связанными с актуальными проблемами современности.  Так и здесь. «Искусство не в ладах с добродетелью (…), особенно когда добродетель означает демократический прогресс» , - пишет Т.Манн. Сейчас же, по его мнению, постоянно делаются попытки поставить  культуру на службу прогрессу, сделать его главным критерием ценности искусства.
С этим трудно спорить, но об этом ли писал И.С.Тургенев? Возможно, но совсем не так, не с помощью «формул», которых у него нет в силу особенностей его личности и творчества. Его произведения – о бесконечной сложности бытия, необъяснимого с точки зрения «здравого смысла».
Примечательно, что, судя по дневниковым записям, Т.Манн впервые прочитал «Новь» в мае 1919 года , уже после выхода в свет «Наблюдений аполитичного». Таким образом, ко времени работы над книгой он, вероятно, знал содержание и читал фрагменты романа, был знаком с суждениями критиков, но не более того. Непосредственная встреча с «Новью» и неспешное чтение, во время которого Т.Манн взглянул на это произведение под иным углом зрения, были впереди.
В главе «Нечто о человечности» Т.Манн вновь вызывает в качестве союзника дух И.С.Тургенева. Главная ее идея – политика и человечность понятия несовместимые.  Кто же самый «человечный человек» (der menschlichste Mensch)? Конечно же, русский. «Не его ли литература самая человечная – святая в силу своей человечности? – пишет Томас Манн. – Россия всегда была в высшей степени демократична, основываясь на христианско-коммунистических и братских основах, и Достоевский показал, что для такой демократии патриархально-теократическое самодержавие гораздо более приемлемая форма, нежели социальная и атеистическая республика» . Исходя из этого, союз Франции и России – абсурдный мезальянс, ибо трудно найти народы более чуждые по духу, нежели русские и французы. Т.Манн опровергает мнение о том, что русская литература нашла наибольший интерес и отклик именно во Франции. Это только мода, считает он,  на французов она никак не повлияла. На самом деле наибольшее духовное воздействие русская литература оказала на немцев и скандинавов, и именно датский писатель Герман Банг первым назвал ее святой. Отношение русских к немцам и французам, считал Т.Манн, отражено в русской литературе. Он признает, что немцы часто высмеиваются за педантизм, однако нет более неприятного персонажа, нежели легкомысленный и ветреный француз. В качестве примеров Т.Манн приводит «Войну и мир» и «Детство» Л.Н.Толстого.  Единственный немец у И.С.Тургенева, которого счел нужным вспомнить Т.Манн, - конечно, Лемм: «Где у Тургенева, друга Флобера, найдется французский персонаж, прекрасной цельностью и величием сравнимый с Леммом из «Дворянского гнезда»?» . Вопрос предполагает единственный ответ – нигде. Впрочем, Т.Манн предпочел не упоминать других своих соотечественников из произведений И.С.Тургенева («Накануне», «Вешние воды»), ибо это несколько нарушило бы логичность его концепции. Неприятие не только французов, но и Франции отражено, по мнению Т.Манна, в «Призраках», где ужасный отталкивающий образ Парижа противопоставляется  идиллической картине Шварцвальда. Такое же отрицательное впечатление, напоминает он, Париж произвел и на Л.Н.Толстого . Впрочем, цель Т.Манна заключалась не в скрупулезном исследовании образов немцев и французов в русской литературе, а в доказательстве того, что русские духовно и культурно гораздо ближе немцам, нежели французам.
Следующая глава посвящена феномену веры. «Истинная вера – не доктрина, - пишет Т.Манн. – Это не вера в принципы, слова и идеи, как свобода, равенство, демократия, цивилизация и прогресс. Это вера в Бога. (…) А вера в Бога это вера в любовь, жизнь и искусство» . Эта вера была связана с культурой, появившейся после христианского авторитаризма Средневековья. Для нее характерны антифанатизм, толерантность, скепсис, дух сомнения и индивидуализм. Ее носителем был бюргер. Однако теперь этой культуре приходит конец.  Бюргера вытесняет «готический человек». Антигуманизм, замкнутость, решительность, фанатизм, вера в веру – таковы черты нового «готического человека», которого встречает Европа, подобно тому, как в свое время Флоренция с «женским трепетом» ждала Савонаролу. Однако новый «готический человек» внешне не похож на исступленного монаха. Это «молодой литератор и журналист в роговых очках и нездоровым цветом лица», и именно он  воззовет к новой жизни «готику и фанатизм» .   Итак, грядет новое Средневековье, и фантомы его с течением времени становятся все ощутимее. К этому образу Т.Манн будет возвращаться не раз на протяжении всей своей творческой жизни (прежде всего в романах «Волшебная гора», «Доктор Фаустус») и в конце концов придет к выводу, что именно оно, восставшее из небытия, воскресшее прошлое стало одной из важнейших причин прихода к власти национал-социалистов. 
«Готическим людям» противостоят «гётенианские люди» (Goethe’sche Menschen) – высокообразованные, рефлексирующие, сомневающиеся, толерантные, избегающие крайностей. К ним Т.Манн относит И.С.Тургенева – «ученика Гете и художника-гуманиста». «Величайшей трагедией его жизни, - пишет Т.Манн, - было отпадение Толстого от искусства» . Он подробно рассказывает о неприятии Тургеневым  морализаторства и богоискательства Толстого, о его предсмертном письме, в котором  заклинает своего друга вернуться в литературу, однако, как считал Т.Манн, вера в возможность этого была наивна, ибо то, к чему в конце концов пришел Л.Н.Толстой, было предопределено логикой развития его творчества.  Впоследствии Т.Манн не раз упоминал  И.С.Тургенева в связи с Л.Н.Толстым, ибо для него сложные взаимоотношения двух писателей были отнюдь не только  эпизодом истории русской литературы.   И.С.Тургенев и Л.Н.Толстой воплощали для него две принципиально противоположные позиции, два взгляда на предназначение литературы и культуры в целом. И.С.Тургенев – эстет, свободный художник, служащий «чистому искусству», однако его утонченная культура будет неминуемо побеждена трагической мощью Толстого, «брата Микеланджело и Рихарда Вагнера» .
В литературе, как и в истории, многие склонны видеть «наставницу жизни», способную ответить на волнующие нас здесь и сейчас вопросы. Впрочем, задавая прошлому и произведениям изящной словесности слишком конкретные вопросы, мы нередко обедняем  их, навязывая им то, чего в них нет, не обращая внимания на то, что в них есть на самом деле и получая в конечном итоге предсказуемые и желанные ответы, которые потом сами же и оспариваем.   Пример тому – судьба книги «Наблюдения аполитичного», многие положения которой были впоследствии коренным образом пересмотрены автором.
Судя по дневникам 1918-1921 годов, в этот период Т.Манн особенно много читал И.С.Тургенева. В частности, в мае 1919 года, он впервые, во всяком случае внимательно, прочитал роман «Новь». «Начало восхитило меня» , - записал он 3 мая. Позже он упоминает «блестящую композицию и совершенство во всем» , а прочитав роман 16 мая, отмечает, что более всего очаровали его в «Нови» «ясность и чувство меры, короче, французское» .  Таким образом, если в «Наблюдениях аполитичного» Т.Манн говорит о том, что И.С.Тургенев – ученик Гете, и подчеркивает его неприятие всего французского, то теперь он возвращается к своей прежней идее о преимущественно французском влиянии на его творчество, причем влияние это оценивает положительно. Подобное изменение взглядов объяснимо:  если во время войны важно было доказать себе и другим, что русские  духовно чужды своим случайным союзникам французам, а по-настоящему они близки только немцам, то теперь надобность в этом отпала.
Впрочем, и в начале ХХ века,  рассказывая О.Бирбауму о своих нордических и потому морализаторских и пуританских наклонностях, и много позже Т.Манн придавал главное значение не форме и стилю, а философскому содержанию произведения. Отсюда – некоторое разочарование в И.С.Тургеневе, наступившее в начале 1920 года. 14 января Т.Манн записал в дневнике: «Сейчас я нахожу Тургенева чрезмерным эстетом, слишком приверженным «красивостям» и «страстям». В юности я глубоко любил его как художника, да и сейчас считаю «Отцов и детей» шедевром. Однако Толстой, равно как и Достоевский, само собой разумеется, и как художник принадлежит совсем к иной категории. Думаю (…), Тургенев слабее как моралист и как этический борец» . Заметим, что в период работы над «Наблюдениями аполитичного» Т.Манна как раз привлекало в И.С.Тургеневе отсутствие морализаторства и эстетизм; в 1920 году эти черты воспринимаются уже как недостатки.
Критика чрезмерного «эстетизма» И.С.Тургенева 1920 года, равно как и рассуждения о своем «нордическом» происхождении и вытекающими из него суровым пуританстве, высокими этическими требованиям и неприятием формы 1904 года – как бы звенья одной цепи. Однако со временем становится все  более понятной связь противопоставленных общеевропейской культуре «нордических» ценностей с роковым политическим авантюризмом, поставившим Германию на край пропасти. Уже в 1927 году Т.Манн в тургеневском контексте говорит о культурном единстве Европы, в противоположность своим прежним рассуждениям о вечном протесте Германии против романского универсализма. Поводом для высказывания новых идей стала речь на вечере, посвященном памяти Ф.Шопена, в Варшавском ПЕН-клубе. По словам Т.Манна, он страстно полюбил музыку Шопена с юности, и очаровала она его по той же причине, что и произведения «другого акклиматизировавшегося в Париже славянина – Ивана Тургенева». В творчестве обоих, говорит Т.Манн, соединились Восток и Запад, «душевность, мечтательность, радикальная человечность и  страстность сердца с художественной цивилизацией (artistische Zivilisation)» . Сейчас же, по словам Т.Манна, единение Востока и Запада так же актуально, как в свое время германского Севера и античного Юга. Эти идеи Т.Манн развивает в одном из писем    от 15 апреля 1932 года. Отвечая на вопросы, касающиеся своего мировоззрения и  творчества,  писатель настаивает на культурном и историческом единстве Европы, хотя, по его словам, из-за этих взглядов его упрекают за то, что он недостаточно хороший немец.  Ответ на второй вопрос, где речь идет о влиянии на него русской литературы, связан с первым. «В молодости, - пишет он, - я находился под духовным и художественным влиянием русского востока (russischen Ostens) и не избежал воздействия, которое Достоевский оказал на всю Европу. Однако мои личные пристрастия более склоняются к тем творцам, которые испытали влияние Запада, - Толстому и Тургеневу. И это вполне объяснимо: латинская кровь со стороны моей  матери  является причиной того, что романская духовная форма мне ближе, нежели какая-либо другая” .  Как видим, за четверть века изменились не только политические и эстетические взгляды Т.Манна, но даже национальное самосознание: если в начале жизненного и творческого пути он придавал главное значение своему северо-германскому происхождению, некоторым образом дистанцируясь от общеевропейской культуры,  то в преклонном возрасте, умудренный опытом прожитых лет и предчувствуя приближение роковых событий, грозивших разрушить духовные ценности западной цивилизации, он вспоминает о своей принадлежности к романскому, то есть общеевропейскому миру. Отсюда – несколько иной взгляд на русскую литературу, в которой Т.Манну нравится прежде всего европейское начало, выраженное в творчестве Л.Н.Толстого и И.С.Тургенева.
Однако вернемся на несколько лет назад, в 1921 год, когда из печати вышло второе, рассчитанное на широкий круг читателей, произведение Т.Манна, где заметное (хотя далеко не столь большое, как в «Наблюдениях аполитичного») внимание уделено творчеству И.С.Тургенева. Это было предисловие к «Русской антологии», куда вошли сочинения русских писателей и поэтов XIX-ХХ веков. В нем Т.Манн представляет Л.Н.Толстого и И.С.Тургенева в гармоничном единстве, рассказывая об их месте в  собственной творческой судьбе, однако  пальму первенства отдает Л.Н.Толстому: «Мы были юны и хрупки и, культа ради, поставили на своем столе портреты мифических мастеров. Какие же это были портреты?  Иван Тургенев, меланхолическая голова артиста, и яснополянский Гомер, вид патриарха, одна рука за поясом мужицкой рубахи… Экзотические мастера и кумиры; их мифу служилась служба гордой и ребяческой благодарности. Один дал взаймы лирическую точность своей  обворожительной формы для первых наших шагов в прозе и первой самопроверки. А что укрепляло нас и поддерживало, когда наша хрупкая юность взвалила на себя труд, который сам пожелал стать большим, чем то, чего она желала и что входило в ее намерения?  Моралистическое творчество того, другого, с широким лбом, того, кто нес на себе исполинские глыбы эпоса, - Льва Николаевича Толстого» .
Роман «Отцы и дети», по словам Т.Манна, является «одним из современнейших произведений мировой литературы», однако в «Русской антологии» было опубликовано другой произведение И.С.Тургенева –  «Живые мощи». И это не случайно. Данный рассказ, говорит Т.Манн, «показывает друга Флобера, ученика Гете и Шопенгауэра, с его самой русской стороны. Над этой встречей на пасеке с Лукерьей, невестой Божьей, прослезишься не раз». Однако более всего поразило Т.Манна  «описание раннего летнего утра в саду – обворожительный пример наслаждения природой  и радостно-здорового ощущения жизни, которые в таком ладу в русской поэзии с чувством болезни и крестной муки». Судьба Лукерьи, в понимании Т.Манна, это и судьба России, ибо «идиллия была уже в прошлом, теперь наружу вырывается адская боль», и выразителем этой боли является Ф.М.Достоевский .
Четверть века спустя, в посвященной ему статье, Т.Манн противопоставляет Ф.М.Достоевскому «ясного духом, гуманного и глубоко чуждого всяким «сатанинским глубинам» Тургенева» .  На первый взгляд, в этой характеристике  нет ничего принципиально нового, однако за ней стоит трагическая эпоха, изменившая мир и взгляды самого Т.Манна. В частности, если в «Наблюдениях аполитичного» он, вслед за Ф.М.Достоевским, рассуждает о фатальном противостоянии Германии романскому, западному миру, то в докладе «Германия и немцы», прочитанном 29 мая 1945 года в библиотеке Конгресса в Вашингтоне,  он отмечал: «Немецкое в чистом виде – сепаратистски-антиримское, антиевропейское – отталкивает и пугает меня» . В том же докладе Т.Манн, говоря о глубинных, историко-культурных причинах национал-социализма, указывает на «таинственную связь немецкого национального характера с демонизмом». «Черт, - пишет Т.Манн, - представляется мне в высшей степени немецким персонажем, а договор с ним, закладывание души черту, отказ от спасения души во имя того, чтобы на известный срок владеть всеми сокровищами, всею властью мира, - подобный договор, как мне кажется, весьма соблазнителен для немца в силу самой его натуры» .
«Сатанинские глубины» личности и творчества Ф.М.Достоевского  всегда притягивали Т.Манна, однако убедившись, к чему могут привести не только культуру, но и нацию инфернальные игры, стал относиться к ним настороженно.  Недаром, вероятно,  назвал он свою статью «Достоевский – но в меру», в конце  которой с явным облегчением говорит о том, что избежал искушения написать книгу о великом русском писателе. В связи с этим фраза об отсутствии «сатанинских глубин» у И.С.Тургенева – не просто констатация общеизвестного факта, а высшая похвала, если рассматривать ее в контексте поздних идей Т.Манна.
Третьим и последним обращением Т. Манна к творчеству И.С.Тургенева, адресованным  широкому кругу читателей, стала статья о Теодоре Шторме 1930 года. Именно она, возможно, наиболее ясно показывает, что значил для него И.С.Тургенев, причем не в конкретный период творческого пути, а на протяжении всей жизни.
Статья начинается с рассказа о дружбе  двух писателей и о встрече их в Баден-Бадене в сентябре 1865 года, куда Т.Шторм по приглашению И.С.Тургенева приехал через четыре месяца после смерти жены. Что же связывало их, в чем причина родства их душ?
«Их роднило между собой не только их время, но и то, что оба они, творя в разных сферах, походили друг на друга чувствами и формой, искусством настроения и грустью воспоминаний (…), -  пишет Т.Манн. - Шторм и Тургенев представляются нам почти братьями; они как бы два варианта одного и того же человека, у них общий отец, но разные матери, разные родины».
Т.Манн называет Т.Шторма и И.С.Тургенева «духовными отцами» его ранней новеллы «Тонио Крёгер» и говорит о том, что облик отца героя – «высокого задумчивого господина с умными голубыми глазами и неизменным полевым цветком в петлице» в значительной степени списан не столько с портрета собственного рано умершего отца (хотя новелла имеет множество автобиографических черт), сколько с их портретов.  На следующей странице Т.Манн как будто бы повторяет только что сказанное: «Образы духовных отцов его рассказа (Т.Манн называет здесь себя в третьем лице – И.Т.) слились для него в фигуру высокого задумчивого старика с белой бородой и неизменным полевым цветком в петлице» . Однако это не совсем повторение: в данном случае речь идет не о конкретном литературном герое, ибо в новелле отец Тонио Крёгера не фигурирует как  седобородый старик, а об архетипическом образе Отца, воплощаемом, в частности, в изображениях Бога-Отца в христианском искусстве. Не будем строить догадки относительно того, когда в сознании Т.Манна возникла эта ассоциация: в двадцать лет, когда он впервые познакомился с творчеством И.С.Тургенева, в двадцать пять, когда писал «Тонио Крёгера», или то была случайная игра фантазии пятидесятипятилетнего маститого писателя, работавшего над статьей о старшем собрате по перу. Во всяком случае, Т.Манн не акцентирует внимание на этом образе, но обращается к подробному описанию внешнего облика Т.Шторма и И.С.Тургенева, ибо он, по его мнению, во многом отражает сущность их творчества: «Я снова всматриваюсь в их глаза, за которыми роится столько дум и столько образов, в черты лица этих художников, поднявших новеллу XIX века на высшую степень совершенства. Да, это действительно лица братьев, и различие между ними это различие между климатом их отчизны и характером их дарований. (…) У Тургенева меланхоличность славянской художественной натуры, немного рисовки, на лоб свисает непременный  завиток, ласковый взгляд серых глаз с поволокой и страдальческая светскость в духе Шопена, - она-то и составляет все его неуловимое личное обаяние, чувствуется Париж, Баден-Баден, Буживаль, весь мир, литература  общественных проблем, искусство европейской прозы».
Как мы помним, Т.Шторма и И.С.Тургенева роднило, по мнению Т.Манна, очень многое: связь с родиной, «искусство настроения», «грусть воспоминаний». Однако И.С.Тургенев, как считал Т. Манн,  прежде всего  европейский писатель («чувствуется Париж, Баден-Баден, Буживаль, весь мир, (…) искусство европейской прозы»), в то время как творчество Т.Шторма более связано с родной почвой, с суровой северной природой того места, где он родился и провел жизнь. Т.Шторм, по словам Т.Манна, не мог бы создать нечто подобное «Вешним водам» и уж тем более «шедевру европейской литературы» роману «Отцы и дети», «где был выведен психологический и политический тип нигилиста». И.С.Тургенев «как рассказчик и психолог, более искусен и привлекателен», однако немецкий писатель  обладает более глубоким чувством и пониманием природы.  И.С. Тургенев, говорит Т.Манн, «при всей его тончайшей чувствительности к поэзии природы» не мог описать ее так, как Т.Шторм во «Всаднике на белом коне», где он «приподнял завесу над первобытной силой связи между трагедией человека и извечной тайной природы, над сумрачным гнетущим величием и мистикой моря» .
Первыми произведениями И.С.Тургенева, которые прочитал Т. Манн в двадцатилетнем возрасте, были «Вешние воды» и «Первая любовь» , и тогда, как мы помним, он «глубоко полюбил» русского писателя. Затем наступило некоторое охлаждение. Связано это с тем, что монументализм и философская проблематика Л.Н.Толстого и Ф.М.Достоевского были важнее для Т.Манна в силу особенностей его собственного творчества, нежели лаконизм, отточенная форма и отрешенная меланхолия И.С.Тургенева.  Эти черты он приписывал вначале французскому влиянию, затем (в «Наблюдениях аполитичного») влиянию Гете, затем опять французскому влиянию, и в разные периоды времени они вызывали у него то восхищение, то некоторое отчуждение. Однако на склоне лет Т.Манн возвращается к И.С.Тургеневу. В начале  1953 года он перечитывает произведения своего любимого писателя. Среди них – «Первая любовь», «Призраки», «Степной король Лир», «Фауст», «Дворянское гнездо», «Рудин», «Дым», «Отцы и дети» . В феврале 1955 года, за шесть месяцев до смерти, Т.Манн перечитывал «Вешние воды» ,  и это стало его прощанием с И.С.Тургеневым .
Памятуя об огромном влиянии образов и идей Ф.Ницше на Т.Манна, можно сказать, что И.С.Тургенев воплощал для него аполлоническое, то есть гуманное, ясное, разумное, гармоничное начало в культуре. Что касается писателей, с которыми Т.Манн сравнивал И.С.Тургенева, то он вольно или невольно подчеркивал в их творчестве дионисийские стороны, то есть стихийность, безмерность, иррациональность: «извечную тайну природы» и «мистику моря» Т.Шторма, «трагическую мощь» и «исполинские глыбы эпоса» Л.Н.Толстого, «сатанинские глубины» Ф.М.Достоевского. Все это было интереснее и ближе самому Т.Манну, но на закате своих дней он возвращается к человечности и светлой печали И.С.Тургенева.

Статья опубликована:

Томан И.Б. Тургенев Томаса Манна // Тургенев: на перекрестке эпох и культур. – М.: РГГУ, 2021. – С.96-112