Чаепитие

     Последние дни августа, пока еще солнечные, пахли осенью. С деревьев осыпалась золотая листва. Ветер разносил запах прелой картофельной ботвы с убранных огородов. Дождевая вода в бочках по ночам уже начала покрываться льдом. Еще одно жаркое, но короткое якутское лето закончилось.
     В доме было тепло и уютно. На большой чугунной сковороде мать пекла кружевные блины. Складывая их стопкой, смазывала растопленным сливочным маслом. Мёд в хрустальной вазочке переливался янтарным блеском. Тишина и ароматы, разливающиеся по кухне, навевали душевную благость.
     - Дед Мирон, - окликнула я в окно соседа, сидевшего на завалинке своего дома, - иди пить чай!
     Дед Мирон - высокий, сухопарый старик - встрепенулся, замахал руками: "Иду, иду, голуба моя... "
     Мать положила деду в тарелку горку блинов, пододвинула плошку с его любимым сгущеным молоком и налила в большой бокал душистого чёрного свежезаваренного чая. Старик, свернув блин треугольничком, зачерпнул им сгущенку и быстро запихал в рот.
     - М-м-м..., - замычал, прикрыв глаза от удовольствия. - Как же вкусно! Счастья большего и не надо... Всё, что пожелаете,  девоньки, исполню за такое блаженство...
     - Ловлю на слове,- мать присела за стол. - Разбей мне угольные глыбы. Кувалда в угольнике лежит.
     - Завтра после обеда разобью. Лады?
      - Дед, расскажи что-нибудь интересное.
     - Что же тебе сбаить-то, голуба моя? Если только... вот тут давеча вспомнилось... напротив Солондо после войны история одна случилась страшная... о ней мало кто знает да и боялись о ней говорить тогда...
     - Дед, не томи! Рассказывай уже.
     - Ну, значит, после войны это было. Стране тогда угля много требовалось. А в наших Джебариках угольные залежи, сами знаете, богатейшие. Пласты угольные по три метра далеко в глубь слоеным пирогом уходят. Добывай только. Да некому. Народа в войну шибко полегло. Тогда и решили передать наш посёлок в ведомство "Дальстроя" НКВД и для работ в шахте использовать заключённых. Сначала привезли политических, но их было мало. Вот и потянулись сюда баржи с осужденными дезертирами, предателями, нацистскими пособниками и прочими уголовниками.
     Перевозили заключённых, согласно предписанию, строго только в трюмах. Баржи были деревянные, тихоходные. Нары в трюмах были сбиты в несколько этажей так, что больше были похожи на книжные полки в твоей комнате. На них можно было лежать или сидеть, только согнувшись в три погибели. У выхода ставили два бака. Один для испражнений. Другой - для питьевой воды. Иллюминаторов не было. На палубу из трюма выходили две деревянные трубы, но это не спасало положение: духота и вонь от грязных тел в трюме стояли жуткие.  Вот так в темноте, тесноте и духоте везли зеков порой неделями.
     - Дед Мирон, а почему так жестоко обращались с заключёнными? Они закон, конечно, преступили, но они ведь люди...
     - Жестоко? Нет, голуба... Жёстко - согласен. Но не жестоко. Жестоко - это, когда те самые зеки детей и стариков заживо сжигали; когда беременным бабам штыками животы вспарывали; когда отрубленными детскими головами в футбол играли!Вот это жестоко!... Наказание должно соответствовать преступлению! А иначе, какое же это наказание?
     Ну, так вот...  Для работы в шахте к нам везли зеков с Алданских и Усть-Майских приисков. Это сверху по течению шли баржи. А последнюю партию везли из Хандыги. То бишь, снизу. Партия была больше, чем на одну баржу, но меньше, чем на две. Поэтому последний рейс решили загрузить по самые не балуй. На палубе, обычно, размещались продукты, топливо, клетки с собаками и помещение для конвоя. А тут натянули вдоль низких бортов цепи с прикованными наручниками. Встать было невозможно. Ноги вытянуть - тоже.
     Вы ж знаете, что вниз по течению от посёлка, по правой стороне впадающие в Алдан реки и ручьи, делают его мелководным. Основное же глубокое русло идет по левой стороне очень близко от берега. Когда идешь на лодке в этом месте, то складывается ощущение, что вот протянешь руку - и можешь еловые лапы схватить...  Видимо, такое же обманчивое ощущение появилось и у кого-то из зеков. Когда начали разносить баланду, кто-то из них затеял потасовку. И как только охрана начала стрелять в воздух, чтобы все успокоились, заключённые крайней связки, вырвав цепь из борта, кинулись в воду. Никто из них даже не предполагал, что вода в Алдане, несмотря на жаркое лето, всегда ледяная; что течение в основном русле всегда идет водоворотами; что в ледяной воде конечности сводит быстрее, чем выбраться из оков. Конвой даже не стал на них заморачиваться. Так, стрельнули пару очередей для порядка и всё. Баржа, как шла, так и продолжала идти, не останавливаясь.
     - Ну, хоть кто-нибудь выплыл?
     - Конечно, нет. Через несколько дней народ шептался, что всю цепь с зеками обнаружили выброшенной течением к скале, что стоит напротив реки Тыры. Скала вертикально уходит в глубь. Так трупы вынесло и присосало прямо к скале. Цепь пристегнули к катерку. Трупы отодрали и так и тащили их в воде  шестьдесят километров до самой Хандыги. Там на зековском кладбище "Дальстроя" заключенных и зарыли в общей яме.
     Вот и вся история, голуба моя. Завтра с утра смотри не проспи. Пойдем корчаги проверять. На зиму надо рыбы засолить. За чаепитие благодарствую, девоньки!
     И натянув свой старенький бушлат, дед Мирон поплелся домой.
     Мать подкинула в печь угля. Я начала убирать со стола посуду.
     - Мам, а ты обратила внимание, как дед Мирон рассказывал? Так всё точно описывал, будто сам был на этой барже.
     - Да, кто ж его знает? Он ведь в первый год войны был мобилизован под командование генерала Власова. А когда генерал перешёл на сторону фашистов, дед оказался в плену. И там уже из страха  записался в украинский отряд служить полицаем на территории Белоруссии. На суде после войны тех, кто участвовал в карательных операциях, того сразу к расстрелу. Деду же дали максимальный срок - пятнадцать лет лагерей. Отсидел. Возвращаться в родную деревню под Нижним Новгородом не стал. Стыдно. Да, и односельчане не приняли бы его - предателя - в деревню. А вот жене, которую оставил с сыном перед уходом на фронт, написал. Та приехала к нему. Тут, на севере родила ему ещё четверых детей. Как тут судить? Да, и в праве ли мы? Юридически, перед государством свою вину он искупил. А за остальное Господь взыщет. Давай-ка ложиться спать. Завтра, и правда, рано вставать...