Зависть как норма жизни

Славка, начинающий менеджер, проснулся в плохом настроении. Сегодня суббота, никуда идти не надо, и можно было бы провести этот день в свое удовольствие – поваляться в постели подольше, а потом спокойно позавтракать и засесть за компьютер, но впереди были неотложные дела. Отец уже собирался идти заводить машину – сегодня мать выписывают из больницы, нужно привезти ее домой. А Славкина задача – перемыть полы, пропылесосить, отмыть кухонную плиту и раковину в ванной. Потом почистить и сварить картошку и пожарить котлеты, за которыми отец уже успел сбегать в магазин напротив. Хорошо, что хоть супчик есть, вчера приходила Маринка и наварила целую кастрюлю. Так что некогда прохлаждаться.

И что за каторжная жизнь, угораздило же мать заболеть, думал Славка, неуклюже возя шваброй по мокрому полу. А кто виноват? Сама виновата, нечего было так нервничать! Что Юрий Николаевич ей плохого сделал? Луну у нее украл, что ли? Ничего не сделал плохого, и зря она тогда эту бучу подняла и на Маринку с Сережкой принялась наезжать – вот и дооралась до инфаркта, пыхтел Славка, вытаскивая из коробки громоздкий пылесос. А им с отцом отдуваться пришлось, пока она в больнице три недели разлеживалась, убирать стирать, гладить – все самим! Вдобавок яичница, бутерброды, сосиски да пельмени – вот и весь предел их мужского кулинарного мастерства. И пришлось им, под Маринкиным руководством, еще и обучаться варке картошки и макарон, а также приготовлению жареной курицы, тушеного мяса и щей из свежей капусты. А сестра еще ехидничала: «Да вы оба с голодухи помрете у полного холодильника!».  И после выписки еще долго придется помогать по дому – врач сказал, что матери теперь нельзя напрягаться и делать тяжелую работу. А они с отцом должны в лепешку расшибиться, так что ли? А чтоб вас всех!..
 
И теперь, отскребая от плиты пригорелые ошметки, Славка пожалел, что сестры не живут с ними, а то хрен бы он стал руки пачкать о кухонные тряпки. Все правильно! Они с отцом мужчины, и не мужское это дело на кухне кастрюлями греметь! Кстати, мать сама всегда так и говорила, считая все хлопоты по хозяйству исключительно женской работой и обучая домоводству только дочерей. Но Маринка уже более полугода назад вышла замуж, а Татьяна давным-давно жила в Питере и видеть никого из них не желала.
 
Как и чем живет их старшая дочь, Славкины родители знали исключительно из писем питерской родни, с которой сестра еще поддерживала отношения. А семью так и не простила – и за то, что мать превратила ее в прислугу и няньку для младших братика и сестренки. Даже имя выбрала – Танька, чтобы было созвучно с «нянька», помня народную мудрость – сначала нянька, потом лялька. И за то, что ее детство закончилось в четыре с половиной года, когда родилась Маринка. И за то, что ни с ней, ни с ее интересами в семье никогда не считались. И за то, что две глупые ляльки, быстро оценив приниженное и подневольное положение старшей сестры, упрямились, вредничали и пакостили ей, как только могли, взахлеб упиваясь своей безнаказанностью, а чуть что мчались к мамочке ябедничать, которая, никогда не разбирая, кто прав, кто виноват, набрасывалась на Татьяну с криком и кулаками. Все правильно, младшим калачи да пышки, старшим тумаки да шишки, народная опять же мудрость! И за то, что мать принялась настойчиво внушать старшей дочери, что образование – это не про нее, кончила восемь классов – иди работать, надо семье помогать, деньги добывать, младшеньких на ноги ставить. На завод ученицей – а что, самое милое дело, она сама когда-то так начинала. А еще за то, что отец, глядя на эти безобразия, равнодушно молчал и ни разу за нее не заступился.

Но Татьяна все сделала по-своему. Десять классов все-таки закончила, заявив матери, что если та еще раз потребует от нее бросить школу, пойдет в милицию и напишет заявление, запрещать ей учиться никто не имеет права. Даже собственная мамашка-никудышка! По вечерам подрабатывала уборщицей, потому что мать, смертельно обидевшись, поклялась, что не даст ей ни копейки и больше никогда ничего не купит, а то расселась, кобыла здоровущая, на материной шее! Пускай эта дармоедка где хочет деньги достает и сама себе покупает и одежду, и тетрадки, и все прочее! Но, как только Татьяна принесла в дом свою первую зарплату, мать тут же кинулась ее отбирать, впрочем, абсолютно безуспешно. Делиться своими кровно заработанными сестра ни с кем не собиралась – ни единой копеечки семье так и не перепало. Кроме того, когда пришло время получать паспорт, никого не спрашивая сменила имя на Викторию – она не Танька и не нянька, а будет зваться, как сама пожелает. И вот, сдав экзамены и, наконец-то, получив аттестат, она на следующий же день собрала вещи и, толком никому ничего не объяснив, уехала неизвестно куда. Только швырнула матери ставшую ненужной связку ключей и сказала на прощанье, что знать их больше не желает и в эту вонючую квартиру не вернется никогда, а также искренне пожелала всем им поскорее сдохнуть. И только в конце лета, от сестры, давно уже живущей с мужем в Ленинграде, отец узнал, что Татьяна-Виктория благополучно поступила в институт…

После, уже много времени спустя, Славка наконец-то понял, как все они были злы и несправедливы. С горьким стыдом вспоминая все свои давние капризы и детские глупости, он потратил несколько дней, сочиняя покаянное письмо. Переписав его начисто, заклеил скотчем и вместе с небольшой запиской, в которой просил при встрече передать письмо старшей сестре, отправил тетке. Но Татьяна так и не ответила ему.

…Нет, мать Славка любил и всегда был готов ей помочь, но… Но любить – это еще не значит принимать человека таким, какой он есть. А матери своей Славка стыдился. Понимал, что он, ну скажем так, не совсем прав, но все-таки стыдился, что эта неказистая, приземистая, крикливая бабёшка – его мать. Стыдился расплывшейся фигуры и утиной, вперевалочку походки, а еще старомодного пучка на плохо прокрашенных волосах. Стыдился ее дешевых поношенных тряпок, от которых чуть ли не за версту разило потом, и ненакрашенного, неухоженного, вечно казавшегося каким-то неумытым лица. Стыдился и простецкого имени – Клавдия Семеновна, и профессии уборщицы. А еще – глупых примет, стародавних суеверий и пошлых деревенских предрассудков, заменявших ей книжные знания. Стыдился серости и необразованности, скудного, узкого, бабьего кругозора и жадного, неуёмного любопытства до чужой личной жизни. А еще того, что со школы мать не прочитала ни одной книги. Стыдился ее привычек – все делать по старинке и жить с оглядкой на других, любимая материна фраза «Ой, стыд-то какой, что соседи-то скажут?» особенно бесила его. Но больше всего – ее чудовищного самомнения, ее манеры, напустив на себя величаво-победоносный вид, лепить несусветнейшую глупость, тупой ограниченности и абсолютного нежелания никого понимать.

Да, она глубоко порядочная женщина, верная жена, добрая и заботливая мать для него и Маринки, честная труженица, образцовая хозяйка, вкусно готовит и обалденно печет, но это стыдное убивало все. И теперь, неумело переворачивая котлеты на сковороде, Славка думал, что, с одной стороны, хорошо, когда мать дома, а, с другой стороны, придется опять слушать ее деревенский говор и отвечать на глупые вопросы. А еще терпеть перепады материного настроения, когда веселое добродушие внезапно, из-за какого-нибудь сущего пустяка, сменяется гневным безудержным криком.

Все началось меньше года назад, в декабре, когда Маринка объявила родителям и брату, что выходит замуж. Мать сразу же забросала вопросами: кто такой, кем работает, кто родители? Счастливо улыбаясь, Маринка принялась рассказывать, как к ним пришел на работу новый сотрудник. Да, закончил институт. Нет, живет с матерью, она с мужем давно развелась, когда Сережа еще маленьким был. Молодой и симпатичный, да, без вредных привычек, очень добрый и милый, с блистательным чувством юмора, сразу положил на нее глаз. Подошел вроде как бы по работе, а на самом деле, чтобы познакомиться. Сначала стали вместе ходить обедать, а потом – и закрутилось, и завертелось, и понеслось… И теперь она точно знает – они созданы друг для друга!

Выведав все что надо, Клавдия Семеновна выбором дочери осталась ну очень недовольна – жених единственный сын у одинокой мамаши, а значит, после свадьбы молодые в скором времени обязательно разойдутся. Почему? Да потому что свекровь ревновать будет и не успокоится, пока сноху из дома не выживет. Они, разведенки, все так делают! Маринка из кожи вон вылезла, объясняя матери, что уже давно знакома с будущей свекровью и что она совсем не такая! Культурная женщина и образованная, заявила дочь, едва не добавив: «В отличие от тебя», но вовремя сдержалась – мать сразу бы обиделась и начала бы вопить. А Клавдия Семеновна, распаляясь все больше и больше, принялась высказывать претензии – а почему это дочка сперва со свёкрой будущей познакомилась и только потом родную мать в известность поставила, что замуж собралась?  Хоть на том спасибочко, что заявление без спросу не подала! Но тут вмешался отец, объяснив разбушевавшейся жене, что радоваться надо, а не злиться – дочь замуж выходит! После чего мать сквозь зубы велела Маринке пригласить жениха на чашку чаю.

К счастью, знакомство с новыми родственниками прошло нормально и спокойно. Сергей оказался именно таким, каким его описывала Маринка – симпатичным, остроумным, приятным и воспитанным. И было видно, что нашли они друг друга и, надо думать, будут счастливы. Но Славкины мысли витали совсем в другом направлении. Ведь бывают же женщины на свете, думал, он глядя на прекрасную фею – будущую Маринкину свекровь. Не то, что его мамаша…
 
Изящная и стройная, с ухоженным и подтянутым лицом, в модной серой норковой шубке поверх элегантного брючного костюма, она казалась старшей сестрой Сергея, но никак не матерью. Неброский, но выразительный макияж, очки в дорогой оправе, удивительные серьги с голубовато-зелеными камнями и модная стрижка, которая очень шла ей и делала ее моложе, дополняли прелестный образ. Когда она сняла шубку и шарф, в воздухе запахло весной. А этот голос, эта улыбка… Славка подумал, что будь она его ровесница, он бы влюбился по самые уши. Ну, просто втюрился бы, как пацаненок!

Стол ломился от восхитительных материных пирогов, пастилы, печенья и конфет. «А пускай не думают, что мы жадные», – сказала накануне мать. За столом все быстро перезнакомились, прекрасную фею звали Нинель Владимировна.

Мать и отец засыпали гостей вопросами. Да, про Сережу они с женой все знают и очень рады, что дочка познакомилась с таким приятным мужчиной, сказал Федор Григорьевич. А вот про сватьюшку-то будущую им ничего не известно… И Нинель Владимировна принялась рассказывать.

Она пианистка, дочь скрипача, отец играл в симфоническом оркестре. Музыка – все для нее, это ее жизнь и призвание. Когда-то и аккомпаниатором была, и сама выступала, сейчас обучает детей игре на фортепьяно. И может сказать без ложной скромности – учительница она известная, три ее ученицы поступили в консерваторию. А это для любого учителя музыки огромное достижение! Когда она набирает новый класс, то выстраивается очередь из желающих заниматься именно с ней. Да и платят хорошо.
 
Ее семья – это она и Сережа. Муж? Да, был когда-то… У Клавдии Семеновны загорелись глазки – да неужто загулял и бросил? Но пришлось выгнать, продолжала фея. Красиво ухаживал, а оказался заурядным и убогим типом, с этой пошлой мещанской философией о месте женщины на кухне. Его не интересовало ничего – ни ее успехи, ни выступления, ни гастрольные поездки. Помогать по дому не желал, вот только не учел, что она не кухонная прислуга. И надрываться, обустраивая чей-то быт, да еще и в ущерб любимому делу, не собирается. К тому же его раздражала музыка! Сначала она терпела. Но когда он потребовал, чтобы жена нашла себе нормальную работу – без этих гастролей, потому что место женщины дома у плиты, без поздних возвращений с концертов, а главное, без этого пианино, звуки которого по вечерам мешают читать газеты и смотреть телевизор, решение было принято. Она просто собрала его вещи и перед самым приходом мужа с работы вынесла их на лестницу. Пусть идет куда хочет!

Клавдия Семеновна сидела как громом пораженная. Ну и гадина! Выгнала мужа, чтобы… не ухаживать за ним? Да разве так можно?! Ведь на то он и муж, чтобы жене обхаживать его да беречь! В дугу согнись, баба, лишь бы мужику хорошо было! Да разве можно жить без мужа?! На пианинке, вишь, играть ей мешал! Мужа на пианинку променяла! У-у-у, дура набитая! Да чтоб тебе провалиться, треклятой!

Тем временем Маринка восторженно поглядывала на будущую свекровь, и было видно, что ей не терпится вырваться из опостылевшего, будничного, пропахшего кухней и хозяйственным мылом мирка и наконец-то прикоснуться к новой и неведомой жизни, где царят искусство, красота, музыка и мода.

Отец быстро взял инициативу в свои руки и вместе с Нинелью Владимировной принялся обсуждать всевозможные нюансы будущего торжества. Клавдия Семеновна сверлила жениха глазами, точно никак не могла понять – соглашаться с Маринкой или все же встать и решительно заявить, что этот фертик ей не пара и пусть он катится восвояси вместе со своей малахольной мамашей. Маринка и Сергей влюбленно ворковали, не обращая на нее никакого внимания, Славка тихонько сидел, уткнувшись в чашку с недопитым чаем, а душу терзал все тот же вечный стыд. Да, счастье великое, что мать не подняла бучу при гостях, по своей привычке цепляться ко всякой ерунде. Но просто нет слов… Двадцать первый век на дворе, 2002 год на носу, а она… Какая-то кулёма! Вырядилась в допотопное платье с аляпистыми цветочками, ядовито-фиолетовыми по желтому фону, которое еще и сидит на ней как на барабане. И хоть бы раз в жизни сделала нормальную прическу! Сестра говорила, что Нинель Владимировна на год старше матери, а выглядит, наоборот, лет на двадцать ее моложе. Позорище, хоть не иди на эту свадьбу!
 
Мать подобрела только после того, как прекрасная фея объявила о своем решении – молодые будут жить отдельно. Да, она все продумала – молодой семье нужно начинать совместную жизнь в нормальных условиях, а не с решения квартирных проблем. И без назойливых родственников рядом. Поэтому однушку, которая досталась ей в наследство от тетки, она передает в пользование сыну. Как раз к свадьбе они все успеют – и сделать ремонт, и обстановку подновить.
 
И началась подготовка к счастливому дню. Маринка порхала по магазинам, выбирая платье и фату, родители обсуждали, сколько денег дать молодым и кого приглашать, а Славка тем временем вынашивал собственные планы. Сначала он мягко, но настойчиво принялся внушать отцу, что мать выглядит просто неприлично в своем старомодном тряпье и с вечным дурацким пучком. Потом они вдвоем принялись уговаривать Клавдию Семеновну пройтись по ближайшим магазинам. Та долго отнекивалась, совершенно не понимая, зачем это ей нужно – есть же нарядное цветастое, ну и ладно, его и наденет. Еще не хватало лишние деньги тратить! Славка аж вспотел, объясняя матери, по каким причинам ей больше никогда не следует надевать это злополучное платье. А известно ли ей, что цветочные рисунки сейчас не в моде? А не кажется ли ей, что этот жуткий желтый цвет ей не идет? А не боится ли она, что это «цветастое» лопнет на ней с треском в самый неподходящий момент – при гостях, на свадьбе? А лично вот ему страшно смотреть, когда на ней эта пестрая наволочка натянута! А еще колхоз такой есть, «Красный лапоть» называется, там все в наволочках ходят. После чего отец и сын в ближайшую субботу погнали Клавдию Семеновну по магазинам.
 
Кроме того, Славка купил красивую серебряную брошку с хрустальными шариками и строго наказал сестре проследить за матерью, чтобы та не забыла покрасить волосы. А еще велел подобрать для нее какой-нибудь парфюм. И если он только учует, что от матери при гостях опять несет как от лошади, то он за себя не отвечает!

…На свадьбе Клавдия Семеновна блистала в новом костюме вишневого цвета с серебристой люрексовой отделкой и со сверкающей брошкой на груди, отлично сидевшем на ней (ну, конечно, насколько позволяла фигура), и благоухала духами. Парикмахерша, приехавшая к ним рано утром, чтобы сделать невесте завивку и укладку, поработала и над будущей тещей –  заплела длинные волосы в косы, из которых сложила причудливую конструкцию, аккуратно сколов ее новыми шпильками, украшенными блестящими камушками. Конечно, до Нинели Владимировны матери все равно было далеко, но это был уже прогресс! Вот только сделать ну хоть какой-то макияж Клавдия Семеновна так и не согласилась.

После свадьбы Марина с мужем сразу же переехали в сияющую свежим ремонтом теткину однушку. Все было прекрасно, лишь Клавдии Семеновне снова все было не так. Мучил вопрос – а почему это сватья отпустила сына от себя? Да, конечно, хорошо, что молодые живут отдельно, значит, свекровь в дела Маринкины лезть не будет. Но ведь всем известно, что за невесткой нужен глаз и глаз! Доглядеть, проследить, а то и выследить, все проверить, уму-разуму молодайку поучить! Все они до свадьбы хорошие и пригожие, и только потом выясняется, кто чего стоит. Одна умница, старательная, золото, а не хозяйка, другая лентяйка, неряха и неумеха, третья деньги мотать мастерица, а четвертая еще хуже – свистушка, вертихвостка, на уме только одно – как бы от мужа гульнуть. Так неужто безразлично бабе, с кем сын родной живет? Или пианинка все глаза застила?
 
Время шло, вопросы продолжали одолевать. Но как-то раз зашедшая в гости Маринка объяснила матери, что свекровь познакомилась с мужчиной. Ему пятьдесят шесть, сейчас живут вместе, в будущем собираются пожениться. Таким образом, все стало на свои места – мать сына вырастила, значит, можно подумать и о себе.
- Муженька наконец-то подыскать, это под старость лет-то. Ну да, самое время! Глядишь, Сережке твоему братика родит! – съехидничала Клавдия Семеновна.
- Ну и что ж такого, замуж никогда не поздно, особенно если человека хорошего найти получилось, – спокойно ответила Маринка.

И, может быть, ничего бы и не произошло, но три недели назад на день рождения Федора Григорьевича они решили прийти все вместе, вчетвером – Марина, Сергей, Нинель Владимировна и этот самый мужчина, которого звали Юрий Николаевич.

В субботний день в доме собралось множество гостей. Пришли две золовки с мужьями и детьми, сестра и брат Клавдии Семеновны – все давно перебравшиеся в Москву, а еще трое отцовских друзей. Ну, и Маринка с новыми родственниками. Клавдия Семеновна расстаралась – накрыла шикарный стол, несмотря на то, что последние дни очень уставала и частенько жаловалась на сердце.

Гости чествовали именинника и, вставая по очереди, произносили хвалебные тосты. Звенели бокалы и рюмки, наполнялись тарелки, закуски и лакомства исчезали с блюд одно за другим. А потом как-то незаметно все внимание переключилось на Юрия Николаевича.
 
Да, такого человека в их компании никогда не было! Оператор, работал и в кино, и на телевидении – ездил с корреспондентами новостных программ. Сейчас участвует в съемках телепередач. Благодаря работе поколесил и по стране, и по всему миру. И начались рассказы, слушая которые гости то взволнованно ахали, то замирали от любопытства, то ужасались, то принимались дружно хохотать. В свободное время? Занимается спортом – летом бег, зимой лыжи и коньки, по лыжам даже есть разряд.

После жареной курицы Клавдия Семеновна принялась убирать со стола тарелки и блюда – еще будет чай с пирогом, Маринка и Нинель Владимировна ей помогали. И вот, оставшись со сватьей на кухне, Клавдия Семеновна принялась любопытствовать – да, мужик симпатичный конечно, и высокий, и крепкий, хоть и немолодой уже, но вот поженятся они, а вдруг предыдущая родня мешать будет? Ведь так всегда – как отец снова жениться вздумает, так детки начинают внимания требовать. То приезжай помочь, то денег дай, то в гости напрашиваются…
- Это какие еще детки? – недоуменно спросила Нинель Владимировна.
- Как какие? Его, от первого брака, – ответила Клавдия Семеновна.
- Но у него нет никаких детей, Юра никогда не был женат.

Так вот почему этот человек так не понравился ей – неосознанно, инстинктивно, стихийно! Вот привели его в гости, и она видит его впервые, раньше ничего не знала и не слышала о нем, а не понравился и все тут! Надо же, до седых волос дожил, а жениться сподобился лишь под старость лет! Разве так можно?!

Гости пили чай, восхищались пышным, как пуховая перина, вкуснейшим пирогом с клубничным вареньем, болтали и смеялись. И только хозяйка сидела молча, с надутым, недовольным лицом и еле-еле дождалась, когда все, наконец, разойдутся по домам.

Нет, злым человеком Клавдия Семеновна не была. С соседями не ссорилась, не кляузничала, жалоб ни на кого не писала. Хоть и страсть как любила посплетничать, но без яда, желчи и тех вздорных домыслов, которые обычные бабские пересуды превращают в злонамеренную клевету, понимая, что в жизни всякое бывает и не все от человека зависит. Но вот уж кого она ненавидела всей душой, так это закоренелых холостяков и холостячек. Когда ей рассказывали про чьего-нибудь знакомого, который так и не удосужился найти себе жену, или про чью-нибудь немолодую, но никогда не бывшую замужем сестрицу, в сердце Клавдии Семеновны вспыхивала неудержимая, буйная, всесокрушающая, поистине дьявольская ненависть. Да будь ее воля – убила бы, расстреляла, уничтожила бы их всех! Кто дал право так жить?! Человек семью иметь обязан! Пустоцветы чертовы!!!

И если старую деву она могла еще как-то извинить – ну что поделаешь, если замуж не берет никто, не потащишь же парня в загс на веревке, чай, не баран и не теленок, то мужикам-холостякам прощения не было.
- Но есть же, наверное, какие-то причины, по которым люди не могут создать семью? – как-то раз спросила у нее Маринка.
- Да какие еще причины? Эгоисты они все, только о себе думают! О семье заботиться надо, а они не хотят, вот и все! Причины еще какие-то выдумала!

…На следующий день, в воскресенье семья собралась за обедом. Темой для разговора, конечно, было вчерашнее застолье. Мать больше молчала, она с утра явно была не в духе, Славка принялся рассуждать о профессиях, что вот, везет же некоторым, вроде Юрия Николаевича – можно за счет работы по разным странам поездить, всюду побывать.
- Да, мужик интересный и умный, вдобавок еще и спортсмен, – начал было отец, но, взглянув на жену, сразу смолк.

Потому что лицо Клавдии Семеновны вдруг начало покрываться пунцовыми пятнами, потом она, задыхаясь, вскочила со стула, затряслась как в лихорадке и, уставив куда-то в пространство внезапно остекленевшие глаза, зашлась в страшной истерике:
- Бык мордастый! Лось толстомясый! Для себя всю жизнь прожил! Конечно, он сильный! Конечно, он здоровый! Он всю жизнь прожил для себя-я-я! Он всю жизнь прожил для себя-я-я-я! На лыжах зимой гонял, на конёчках раскатывал, здоровье свое укреплял! Мы все надрывались – и на работе, и по дому, и с детьми, на куски, ну просто на куски разрывали-и-ись! Не до конёчков было-о-о-о! А он собой только занимался, чертов здоровяк! У-у-у, сволочь поганая! Всю жизнь прожил для себя-я-я-я-я-я!..

Помня про недавние жалобы на сердце, отец и Славка пытались ее успокоить, но все было тщетно – истерика продолжалась. И вот, наоравшись до полного изнеможения, мать плюхнулась на стул возле телефона и принялась названивать Маринке, требуя, чтобы дочь, бросив все дела, немедленно приехала к ней. И, накинувшись на примчавшуюся  Маринку чуть не с кулаками, потребовала, чтобы та… немедленно отправлялась подавать на развод! Такой муж ей не нужен, вся эта семейка ей сразу не понравилась! Мамаша – дура тупорылая, мужьями кидается, теперь вот нашла паразита – всю жизнь скакал, как козел по огороду, по заграницам жо..й тряс, а под старость лет нашел идиотищу, которой можно на шею сесть! Присосался к чужой семье, клоп напит;й! Не нужна нам такая родня! И Сережка, небось, такой же, как мамашка, у обоих душонка гнилая!
- Брось его! Брось, брось! – отрывисто, как из пушки, выкрикивала Клавдия Семеновна. – Мать мужа на пианинку променяла, и он тебя тоже на что-нибудь променяет! Ничего, другого найдем! Да еще получше, чем этот!

Подождав, пока мать хоть немного угомонится, Маринка не стала кричать и спорить, только сказала, что та просто выжила из ума, и разрушать ее семью не имеет права. Да она хоть знает, по какой причине  Юрий Николаевич так и не женился? И кто это ей дал право его осуждать? Так вот – если она еще раз, еще только один-единственный раз услышит что-то подобное, то ноги ее больше не будет в этом доме. Никогда! После чего круто развернулась и, не попрощавшись ни с кем, вышла из квартиры вон.

Клавдия Семеновна еще долго сотрясала воздух стонами и причитаниями – вот они, доченьки-предательницы, сначала одна семью бросила, а теперь и другая туда же норовит. Одной дряни учебу подавай, институты всякие, другая мать родную на фертика гнилого променяла. Потом ей стало плохо, а вечером мать увезли на скорой…

…Ну что же, вот и дождалась она отдыха, когда целыми днями можно без дела лежать в кровати и не думать ни о работе, ни о доме, ни о том, что приготовить на обед. Да, она не дома, а в больнице, в реанимации, но все равно вечно усталая женщина сама того не замечая воспринимала это как отдых. Пусть и с капельницей, торчащей из руки. И то ли времени было предостаточно, то ли недавняя обида не давала покоя, но Клавдия Семеновна наконец-то занялась тем, чего не делала никогда – она задумалась о своей жизни. Ни о том, что по дому надо сделать наперед и что купить, и ни о планах на ближайшее будущее, а именно о жизни.
 
Сначала она просто перебирала в памяти недавние события – день рождения мужа с неожиданным, незваным гостем, последующий скандал, жгучую обиду на дочь, которая вместо того, чтобы на сторону матери встать, бросилась заступаться за этого козлину огородного, которого накануне к ним так некстати притащила сватья. Ишь ты, кино снимал, по заграницам ездил! Подумаешь, важность какая! И вдруг неожиданно подумала, что и она, наверное, смогла бы прожить свою жизнь по-другому.

Ей пятьдесят один год, скоро на пенсию, а что она в жизни видела? Да ничего! Ничего, кроме бесконечной работы. Вкалывала, зарабатывала деньги, растила детей, стояла у плиты, драила и стирала. В отпуск либо ехала в их с Федором поселок повидать родных, либо сидела дома, занимаясь генеральной уборкой, разбором вещей в шкафах и прочими делами. А еще в химчистку надо сходить, белье перештопать, носочков всем на зиму навязать. И что она получила в благодарность? Да ничего не получила. Здоровья нет, вот, в больницу загремела, муж весь в своих интересах – рыбалка, друзья, а теперь еще и машина, от детей ни любви, ни уважения. Ведь не слепая же она, все замечает! И как Маринка нос от нее воротила, и как раздражался Славка, когда она его спрашивала о чем-либо, чего не знала. И как стыдились оба, когда она пошла в уборщицы. И какими одурелыми глазами сын смотрел на эту фифу разукрашенную, Сережкину мать. И с каким пренебрежением он объяснял ей, что надо купить к Маринкиной свадьбе новый костюм. А еще помнит прекрасно, как смеялись над ней соседки, когда она принялась доказывать им, что дела домашние – это исконная женская работа, которой муж касаться не должен. И как Раиска с третьего этажа прозвала ее за это дурой поселковой… Так значит, прожила она всю жизнь как-то не так, неправильно? И поняла это только сейчас?
 
А что делать, если так жила, что и опомниться было некогда? Все бегом да бегом? И перед глазами замелькали картины из прошлого.

…Вот маленький захолустный рабочий поселок, где она родилась и выросла, и где уже с четырех лет помогала матери – присматривала за младшими братишками-близнецами. Потом появились еще сестра, и еще брат, и еще, и еще, а всего в семье, включая ее, Кланьку, было восемь детей. Братья и сестренки дружили с соседскими ребятишками, собравшись все вместе, шли на улицу играть. Все, кроме Кланьки и Нюрки, ее ровесницы – старшей дочери соседей, таких же многодетных, как и ее родители.

Кланька подметала, мыла полы и посуду, стирала на себя и на младших, кормила кур, ходила за продуктами, а когда стала постарше – выучилась готовить, а еще таскала из колодца тяжеленные ведра. Все лето от зари и до зари работала на огороде. Не забывая при этом присматривать за малышами, а также… потихоньку завидовать всем, кому посчастливилось родиться в семье не старшими – и своим, и соседским.
 
Ах, как же хотелось иногда хоть ненадолго вырваться из заколдованного круга вечных забот!  Промчаться по улице до самых огородов, за которыми начинаются луга и перелески, убежать далеко-далеко, бродить по густой траве, рвать цветы, слушать пение птиц возле поросшего деревьями оврага. Но стоило только отлучиться, пусть всего-то дойти до конца улицы – вдохнуть вольного воздуха, как… «Кланька, Кланька-а-а! Тебя мать ищет!» – кричали ей, и девочка опрометью мчалась назад, чтобы, выслушав  разгневанную мать, а то и схлопотав по шее, снова приниматься за работу. Как-то раз Кланька спросила, а почему это братья никогда не помогают – ни по дому, ни в огороде? За что тут же хлестко получила мокрой тряпкой, а потом последовал страшный крик мгновенно рассвирепевшей матери – ты что городишь, дура бесстыжая, они же парни, а где это видано, чтобы парни бабьей работой занимались? Думай, что мелешь!!!

Но Кланька не унывала и старалась не обижаться. Все правильно, так и надо – она же старшая, а значит, должна и по дому помогать, и за младшими смотреть, пока родители бьются, зарабатывая свою копейку. Ну, а то, что времени нет на игры и гулянья, да и подружек тоже нет – а когда ей дружить, ей некогда, дела делать надо, – что ж, значит жизнь ее такая. Так надо, так все живут, у кого в семье младшие есть. А самое главное – это быть как все и жить как все, чтобы перед соседями не было стыдно, как еще с пеленок внушила ей мать. И только где-то в сердце тлела смутная мечта, что когда-нибудь что-то такое случится, и она будет жить лучше. Но вот что именно должно случиться и когда? Этого никто не знал, и Кланька тоже не знала.

А Нюрка обижалась. Огрызалась на мать, когда никто не видел била младших смертным боем и, стоило старшим отвернуться, молниеносно исчезала, чтобы заявиться домой лишь поздним вечером. Начинался скандал. Марьяна, Нюркина мать, заходилась гневными воплями, Нюрка что-то развязно выкрикивала в ответ. А наутро Марьяна выходила на улицу и громко ругала дочь, чтобы все соседи знали, что Нюрка – дрянь сволочная, тварь неблагодарная, фашистская морда, а уж вырастет-то когда... И вот тут Марьяна, никого не стесняясь, выдавала весь набор непотребной площадной брани. И Кланька, слыша это, верила, что все так и есть и так и будет.

…Нюрка сбежала из дома, едва окончив восемь классов. Просто тайком сложила свои нехитрые пожитки в старый отцовский рюкзак, прихватила из комода половину родительской заначки (пропажу обнаружили только две недели спустя), тихонько, огородами, чтоб ни одна душа живая не углядела, выбралась на проселок и была такова. Нюрку ждали дома до следующего дня, потом искали по всей округе. И лишь на третий день после побега обнаружили записку, спрятанную на кухне в пустой кастрюле – чтобы не сразу прочли и не бросились ловить по горячим следам, в которой говорилось, что видеть их всех она больше не желает и в этот поганый дом не вернется никогда.
 
Нюркина выходка наделала много шуму, соседки во главе с Марьяной наперебой костерили беглянку на чем свет стоит, и Кланька считала, что все они, конечно же, правы. Сама Кланька уже год как работала – после седьмого класса пошла на завод ученицей. Ведь надо же семье помогать, деньги добывать, младшеньких на ноги ставить, она же старшая, она же должна! И девочка сначала отсчитывала и фасовала по пакетикам крепежные гайки, а потом встала к станку. Но почему же на завод? Да потому, что все взрослое население поселка, включая ее родителей, работало именно там. Деньги, конечно же, отдавала матери. Все, до последней копейки. Новые вещи? Это еще зачем, чтобы форсить? Обойдешься! А обноски материны на что? Она же старшая, значит, должна понимать, что семье нужнее, чем ей! И Клавдия завидовала снова и снова – всем, кто может позволить себе купить новое платье, красивые туфли, бусы, шелковый платок, а после работы идет не домой, чтобы готовить, мыть и стирать, а в клуб на танцы.
 
…Вот свадьба с молодым рабочим, всего через месяц после того, как Клавдии исполнилось девятнадцать. В эти же девятнадцать родила дочку Танюшку. Любила ли она мужа, когда играли свадьбу? Сейчас Клавдия Семеновна даже не могла этого вспомнить. Да, работящий, серьезный, а, главное, непьющий, он считался в поселке завидным женихом. Кроме того, мать у парня давно умерла, живет он с отцом, братом и сестрами, а значит, свекровки у жены молодой не будет! Но вот любила ли – по-настоящему, как в кино? Да просто согласилась, когда после непродолжительных ухаживаний замуж позвал, думая, что с ним ей будет лучше, чем в семье. А еще потому, что мать внушила, что замуж надо, девушка обязана семью заиметь! К счастью, Федор оказался хорошим мужем – не пил, ее не бил, все деньги ей приносил. Потом родилась Маринка, а год спустя муж предложил перебраться в Москву. Там можно устроиться работать куда-нибудь на стройку, говорят, платят хорошо. И она, конечно же, согласилась – а вдруг так будет лучше? И муж уехал в Москву, чтобы вскоре вернуться за ней и дочерями, сказав, что устроился электриком в строительную бригаду и получил комнату в общежитии.

Но в Москве лучше не стало. Отчаянно не хватало денег, и вот, едва дождавшись, когда можно будет спихнуть Маринку в ясли, Клавдия устроилась разнорабочей – на стройку, туда же где работал Федор. Все правильно, а куда еще ее возьмут-то, без образования? И теперь разрывалась на части между работой и домом. Хорошо, хоть Танька подросла чуток, и можно было заставить строптивую девку помогать по хозяйству. А потом родился Славик, их с мужем любимчик, и им дали квартиру в новостройке.

Наконец-то отправив в ясли и его, она решила не возвращаться на стройку. Надоело колотиться при любой погоде, под дождем и снегом, летом жариться на солнце, зимой простужаться и болеть. И она снова пошла на завод.

Работа, работа, работа… Глядя в белый больничный потолок, Клавдия вспоминала, как просидев несколько лет на одном месте, начинала искать что-то другое. Ей все казалось, что где-то там – где ее нет, наконец-то будет лучше. А на деле получилась чехарда – то стройка, то завод, то прачечная, то дворником, то снова на завод. Везде, куда образованный человек не пойдет, где весь день на ногах, где тяжко, трудно и грязно, где вонь и копоть, где платят гроши – там она, Клавдия. И снова лютая зависть – ко всем, кто чистенький, кто в тепле, кто весь день не на своих двоих топчется, а сидит за столом с разложенными бумажками. И вот, основательно подорвав здоровье, она пошла в уборщицы – хоть не под открытым небом и тяжести теперь таскать не нужно.

Нет, не все в ее жизни было так плохо. Был и праздники, например, когда они с Федором три года назад на только что купленной, пусть не новой, но зато весьма недорогой машине, с полным багажником подарков, приехали в отпуск в родной поселок.

Постаревшие, давно уже на пенсии, родители во дворе под яблоней накрыли стол. Собрались родные и соседи, братья и сестры – ее и мужа, кто еще не успел разбежаться по большим городам. Федоров брат привел отца – совсем старый стал Григорий Никитич, без палочки на улицу выйти не может. И, конечно же, пришли Марьяна с мужем.
 
Всех одарили, всех порадовали московскими гостинцами, а значит, можно выпить и закусить, да новостей послушать – кто уехал, у кого ребенок родился, кто женился…

Новости были невеселые. Старики уходят, молодые из поселка бегут, на заводе работать не хотят. Да и что будет с заводом, неизвестно. Кто говорит, что закроют насовсем, а кто говорит, что обещали реконструировать и даже еще один цех пристроить. В общем, вилами на воде писано…
 
Клавдия Семеновна сидела нарядная, в новой синей трикотажной кофточке с пышными белыми рюшками вокруг выреза и на рукавах. Да, это была уже не прежняя Кланька-растрепа, в мешковатом материном платье и облезлой кофте с дырками на локтях. Теперь все завидовали ей – и что в Москве живет, и что квартира да машина имеются, что муж работает и не пьет, и что дети не спились, не опустились и не сгинули, а получили образование. Клавдия сдержанно улыбалась, понимая, что да, есть теперь чему завидовать! Впрочем, особой радости не было – ну завидуют, ну и что с того?

Праздник получился бы просто замечательный, если бы не Марьяна. Потому что принялась старуха рассказывать про сбежавшую дочь – в областном центре Нюрка живет, богачихой стала. Двоюродный племянник там же обустроился и все про нее знает. Как пошла на швейную фабрику ученицей, закончила вечернюю школу, потом вечерний же техникум, а через год стала мастером и получила от фабрики комнату в коммуналке. Как вместе с подругой, такой же бедовой, шустрой и пробивной, в перестроечные годы открыла кооператив по пошиву модной одежды, которой сначала торговала на рынке в ларьке, потом в маленьком магазинишке. Потом, опять же на пару с подругой, стала по заграницам мотаться – шмотки закупать. Подруга теперь продуктовый открыла, а у Нюрки целых два собственных магазина – модной одежды и обувной, а еще машина, квартира вместо прежней комнатенки, шуба дорогая. Даже прислуга имеется! Вот только ни мужа, ни детей нет – говорят, не захотела, и родных своих по-прежнему знать не желает. Сестра младшая с племянниками в город приехала, сунулась в магазин, так Нюрка приказала охраннику их в шею гнать. Только года через три после побега вернула почтовым переводом взятые из комода деньги, вот и все…

Настроение у Клавдии сразу скисло. Казалось бы, ну какое дело ей до Нюрки? Они ведь даже не дружили никогда, хоть и жили рядом. Ни мужа, ни детей – значит, одинокая, бобылка, достойная лишь жалости. Но почему же в тот день ее так задели Марьянины россказни – где живет ее дочь и кем стала?

И вдруг, точно молния в ночную грозу, вспарывающая светом непроглядную темень, в ее сознании внезапно полыхнула мысль – да от зависти же! Только сейчас, на больничной койке Клавдия поняла, как же она завидовала Нюрке. Всю свою жизнь… И не только ей, а всем, кто смелее ее, кто, не слушая никого, смог перешагнуть через этот замшелый уклад, загоняющий молодых девушек в те же тесные рамки, в которых всю жизнь задыхались и бились их матери. Ну почему если она старшая, то всем должна? Почему младшим можно все, а ей ничего нельзя? Почему у нее в жизни никогда не было выбора – кем быть, как жить, куда ехать? А потому, что в материной родной деревне испокон веку так было – родилась первой, значит, нянька и работница. Значит, должна.
 
И она верила матери, как верила всем старшим, и Таньку так же растила. Думала, вот, будет помощница, после школы пойдет работать, станет деньги в дом приносить. А Танька уперлась. Все назло делала, только чтобы мать из себя вывести… И что за имя себе выдумала? Что за виктория такая? Это же ягода, в поселке у соседей на грядке росла! Дурость какая-то… Шикарно теперь живет, золовка писала – закончила институт, устроилась на богатую фирму, накопила на однушку, по работе в Европу ездит, шуба норковая есть. Замуж не хочет. Оказалась как Нюрка, совсем как Нюрка…

Да, Нюрку тогда осуждал весь поселок. Вот только никому и в голову не пришло, что поступить по-другому Нюрка просто не могла. Марьяна собиралась гнать ее на завод – отучилась восемь классов, значит, пора начинать деньгу заколачивать. О возможности закончить десятилетку, чтобы потом куда-то поступить, девчонке было велено забыть раз и навсегда, как и о выборе профессии. Все на заводе работают, значит и ей туда дорога! И если объявить родителям о своем уходе, то у нее, во-первых, наверняка бы отобрали всё, что получше да поновей – пускай этот отрезанный ломоть катится из дому в драном старье, новые вещи сестренкам пригодятся. А во-вторых, получила бы она на дорогу жалкие гроши. На билет до города еще бы хватило, а потом как, голодать что ли?

Но почему же она поняла все это только сейчас? Да потому, что раньше понимать не хотела! Потому что, опять же с материной подачи, придумала себе незыблемую веру – всякая женщина должна выйти замуж, детей родить, да хозяйкой хорошей стать. Есть муж и дети – значит, правильно живет, так как надо! Вот она, Клавдия, живет как все, деньги зарабатывает, хозяйка отменная, по дому все делает, троих детей вырастила – значит, все так жить должны! И зарылась, закопалась в эту веру, как крот слепой в землю – лишь бы на душе было спокойно, лишь бы самой себе казаться хорошей, не видя ничего вокруг…
 
И вот она в больнице, и вьются, как рой назойливых мух, крутятся в голове вопросы, от которых всю жизнь старалась отмахнуться… Если она всегда жила правильно, то почему же она такая измученная? Почему ей так тяжело и плохо? Зачем привыкла всегда себе отказывать – и в отдыхе, и в нарядах, и во всем?
 
А, главное, почему она всем завидует?  Почему с такой злобой всю жизнь осуждала всех этих несемейных, бездетных, таких неправильных, живущих по-своему, а не как все? А этот, как там его… Юрий Николаевич, что ли? Тоже ведь старший в семье, говорил, что сестра у него младшая есть… Да, знатно жизнь прожил товарищ дорогой – для себя для одного! Пустоцвет чертов! И в сердце снова, при одном лишь воспоминании о нем, полыхнула жгучая ненависть. Ой, ли? Да так ли это? Или это снова зависть, все та же вечная зависть ко всем, кому лучше и легче, чем ей? Клавдия Семеновна боялась подумать об этом…

Наконец ее перевели в палату, а потом разрешили гулять по этажу. Клавдия Семеновна тихонько прохаживалась по коридорам, иногда выходила в холл и смотрела в окно на сентябрьские, уже начинающие желтеть деревья в больничном саду. Немного посидев в удобном и мягком кожаном кресле, возвращалась в палату.

Так кто же прав? И что ей теперь делать? Как дальше жить? А может быть, когда ее выпишут, действительно стоит разузнать у дочери про сватьиного кавалера? Ведь не спроста же Маринка бросилась тогда его защищать…
 
За пару дней до выписки, когда она вышла в холл посидеть в кресле, рядом на диване пристроились две женщины – одна пациентка в больничном халате и шлепанцах, другая в зеленом платье и полиэтиленовых бахилах поверх туфель, видимо, пришедшая ее навестить.

Всегда любопытная до чужой жизни, Клавдия Семеновна, сделав вид, что просто отдыхает и нарочито глядя в другую сторону, принялась жадно прислушиваться.

Сначала женщины заговорили о здоровье и лечении, потом о родственниках.
- Как Светкины братья-то поживают? Младший жив еще? – спросила та, что в больничном халате.
- Нет, умер, уже полгода назад. Все слабел, слабел, и вот… И сам, наконец, отмучился, и всех освободил, – ответила женщина в зеленом платье.
- Сколько ж ему было?
- Сорок три. Вот жизнь-то несчастная! Маленький когда был, хоть с трудом, но мог передвигаться, а потом все хуже и хуже… А старший наконец-то невесту нашел.
- Молодая?
- Нет, но женщина хорошая, есть сын от первого брака.
- Ну что ж, если нет своих детей, пусть хоть будет пасынок приемный.
- Да, конечно, так лучше всего, ведь он немолодой уже, хоть еще и не старый. Раньше как познакомится с какой-нибудь девицей, только скажет ей, что у него дома брат – инвалид детства, не ходячий, так та сразу исчезает. Или ставит условия – сперва брата сдай в интернат, потом женись. А как же он бросит родного брата? Отец умер, мать стала болеть, он, ему тридцати тогда еще не было, к ней переехал, чтобы ухаживать. Шесть лет у нее прожил. Когда и мать умерла, перевез младшего к себе, у брата всегда была сиделка. А если уедет в командировку – так еще и кого-нибудь из родных попросит, чтобы за ним присмотрели. И Светке хорошо помогал, пока племянники не выросли, она же, после того как муж на машине разбился, осталась с двумя детьми. У него почти все деньги и уходили для брата да для сестры, хоть зарабатывал всегда очень хорошо.
- Да, какой же благородный человек, просто редкость по нынешним временам! Ну что же, женится – пусть наконец-то будет счастлив!

Клавдия Семеновна так и не поняла, впрочем, понять действительно было сложно, так как женщина в зеленом платье не назвала имени, что старший брат – это и есть тот самый Юрий Николаевич. Чертов пустоцвет, проживший всю жизнь для себя…