Иван и Ванятка рассказы для детей

Рассказ первый. Немцы.
Первый месяц лета 1942 года в Скородном выдался сухим и жарким. Любая проезжающая по полёвке телега поднималась пыль до неба. Грозная, бездонная синь безжалостно жгла зеленеющие поля. Было понятно, убрать урожай не успевают, но председатель колхоза Сидор Плясов – крепыш с широкой шеей борца и руками, перевитыми, словно жгутами, жилами, всё никак не мог оставить колхозные дела. Лошадей и коров перегоняли в соседнюю Ольховатку, думали, село крохотное, фрицы им не заинтересуются, а, может, и вовсе не дойдут. Брат Климен, живший в соседнем доме, к тому времени воевал около года. В семьях оплакивали первых погибших, а его всё дела не отпускали. У председателя их завсегда невпроворот, а уж перед возможной оккупацией и того больше.

Через село проходили колонны отступающей армии. Усталые, измученные красноармейцы не улыбались, в глазах – уныние. И всё более тревожно становилось в селе. На днях за околицей палили всё утро. Как потом объяснили сельчане, наши схватились с разведгруппой немцев. Вроде как побили всех. Точно разве ж кто скажет, да и знает ли… Высоко-высоко, над головой, всё чаще безнаказанно проплывали клинья самолётов с крестами.
К концу июля последние части красной армии оставили село, напоследок взорвав склад с боеприпасами. Потом полдня гремело на окраине – взрывались снаряды, и тарахтела патронная стрельба. Осколки разбросало на сотни метров, их ещё после войны не один год выковыривали. Долго, уже при немце, отстающие ребятки в прогоревших порванных гимнастёрках проходили и проходили через Скородное на восток.

На днях разведчики фашистов на мотоциклах, до смерти напугав двух девчушек, расспрашивали, как проехать в Чернянку. Один из них говорил на ломанном русском. Девочки никак не могли понять, что фрицы называют оврагом? Яр за селом есть, да, а вот овраг – что за штука? Не добившись от детей ничего путного, мотоциклисты покатили дальше, закутанные в зловещее покрывало пыли.
А вчера первая фашистская колонна грузовиков протянулась по шляху через райцентр. У колодца, рыча двигателями, остановились, и догнавшее облако накрыло их сплошной тучей. Переждав, пока улягутся миллиарды песчинок, по-хозяйски гогоча и сморкаясь, набрали воды. Заполнив канистры и радиаторы, снова завели моторы.

Местные угрюмо наблюдали за врагами из-за прясел, стараясь не попадаться на глаза. Что у фашиста на уме, кто знает?! В этот момент понял Сидор, не успел он уйти, придётся как-то жить при немцах. И скотину ещё не всю отогнали. Лошадей голов тридцать на конюшне осталось, а коров поболе. Под полусотню. Жаль, немцам колхозное добро достанется!
Собранный вещмешок, уже месяца два как ожидавший на лавке у двери, так и остался невостребованным.
Собрали семейный совет. За столом вся семья Плясовых. Жена – Пелагея Яковлевна, старшая дочка Аня, умница и красавица, трое сыновей, двенадцатилетний Дмитрий, худенький, подвижный, девятилетний Ванятка и младшенький Петя, крохе недавно годик отметили. Его отец посадил на коленку. Пальцы правой руки ткнул в сахарницу, и усы, закрученные кверху, поглаживает – сахарит, чтобы лучше форму держали.

Разговор вышел короткий. Порешили, что при немцах отец семейства наймётся в конюшню. У него свой, особенный подход к лошадям. Десятки или даже сотни обучил и воспитал. Иную кобылу Сидор больше за человека почитал, нежели какого двуного.
В Скородном помнили, как в тридцать девятом Сидор обучал новобранцев, а они все бывалые кавалеристы. Помнил и Ванятка, батька тогда повсюду таскал его за собой. Как перед глазами встало: мужики на лошадях в две шеренги. А кони все справные, сильные, кожа на солнце блестит. Отец его впереди. Как вынул шашку, взлетела голомля: «Сабли пли!» Не знал малец ещё, что за команду отдал батя, но кавалеристы все, как один, тоже кверху кинули шашки. А потом конница за ним  в галоп! Только пыль выше крыши поднялась. Когда возвращались, батя под кучей восторженных взглядов на всём скаку с одной стороны забрался под брюхо лошади, повисел так, и, не сбавляя галопа, с другой забрался в седло. В тот момент Ванятке хотелось говорить всем: «Это мой батя. Сидор его зовут». Но, светясь от гордости за отца, он промолчал. Поскромничал.
Все это знали, дай бог, чтобы и оккупанты про то проведали. А ещё была причина остаться в селе, про которую Сидор не сказал никому. Эвакуированный председатель райкома сильно на него рассчитывал, с партизанами кому-то надо было связь из села поддерживать. Плясов на эту роль подходил.

Собственно, так и получилось. Новый староста хорошо знал отца Ванятки, и Сидора Федотыча охотно приняли на конюшню, даже председательское прошлое не помешало. Да и полицай Николай Иванович, живший от Плясовых через два дома, словечко замолвил. Не полная скотина оказался. 
Даже когда в центральный сельсовет заселился двухметровый комендант Райман, детвора ещё некоторое время бегала в школу. Главный немец пока осматривался, не шибко вмешиваясь в жизнь села, и учительницы, хоть и с оглядкой, вели уроки.
Ваняткина школа расположилась в конторе, что между их десятой сотней – крайней улицей и соседней девятой сотней. Тогда каждая сотня в Скородном – это отдельный колхоз. Их десятая сотня – «Красная нива», а девятая – «Красный пахарь». Одну конторк ставили одну на две или даже три сотни.
В этой – обычной избе, разделённой на две половины, начальные классы близлежащих сотен и занимались. А одной половине – детишки, в другой громкоголосое начальство колхоза. Тот сентябрьский денёк запомнился Ванятке на всю жизнь.
Почему-то с утра на двери конторы висел замок – небольшой, для честных людей, а других в Скородном и не было. Во всяком случае, мальчонка так искренне считал. Детвора, собравшаяся на уроки, тихо переговаривалась перед запертой дверью.
Ванятка, отделившись от толпы с другом Мишкой Астаховым, молча навалились на конторское прясло. Лениво, поплёвывая, они наблюдали за одноклассниками.
Удивительно, но перед школьной дверью, было на редкость тихо. Почему-то в тот день не дурачилось, не бегалось и не прыгалось, как обычно. Будто непонятная тревога повисла в воздухе, и дети неосознанно её чувствовали. Чувствовал её и Ванятка, хотя спроси его, что не так было в это утро, он бы не смог ответить. 
Худенькая, небольшого росточка, с обрезанными тёмными волосами Александра Андреевна появилась с небольшим опозданием. Была она необычно хмурая и неразговорчивая. И на общее «здрасте» ответила рассеяно и еле слышно.
Открыв замок, посторонилась, и детвора шумным потоком хлынула в кабинет. Там сколоченные из досок столы, с двух сторон к ним приставлены лавки. На стене – самодельная доска, на другой – карта СССР.
Александра Андреевна, замерла, прижимая к худенькой груди единственный их учебник. Дождавшись, когда детвора рассядется и затихнет, она обвела всех встревоженным взглядом.
– Дети, сегодня уроков не будет, – она сделала паузу, ожидая, что мальчишки и девчонки радостно расшумятся. Но все молчали, не сводя с неё внимательных, серьёзных  взглядов. – Ожидается приход немцев. Сейчас я вас отпущу, но вы никуда не ходите. Сразу – домой. Родителям расскажите. И потом тоже никуда не ходите. Всё понятно?

Детвора загудела невпопад:
– Да.
– Конечно.
– Всё понятно…
– Тогда сейчас не торопясь поднялись и бегом до дома. 
В классе снова стало шумно – задвигались парты и лавочки, но разговаривали дети почему-то вполголоса.
Наконец все выскочили из класса, и учительница, прижав дверь плечом, снова повесила замочек на место.
Не оглядываясь, она бегом рванула в сторону дальней сотни, где и жила. Школьники проводили её удивлёнными взглядами, они ещё не видели, чтобы учительница бегала.
Детвора разбредалась по сотням неторопливо, по дороге болтали, смеялись. Детское сердечко не умеет хранить тревогу. Мальчишки, позабыв о предупреждении учительницы, обсуждали во что будут играть на касике – площади перед конторой.  Сошлись на лапте, только народ надо позвать, если он не там ещё.

На касике оказалось пусто, и это тоже выглядело странно. Здесь друзья разошлись, Мишка завернул за угол, а Ванятка поскакал дальше вприпрыжку. А что не попрыгать, руки пустые, для школы у него ничего и не было. Ни учебников, ни тетрадок, в тот год ничего не выдавали… Один карандаш.
Маму нашёл в доме. Что-то мешала в кастрюльке. На руке, как всегда годовалый Петя. Увидев брата, разулыбался.
– Ух ты какой! – Ванятка потыкал в мягкий животик пальцем.
Малец заулыбался ещё шире.
Вспомнив об учительнице, Ванятка выдал:
– Мам, Александра Андреевна сказала, уроков не будет. Ожидается приход немцев.

Мама, и так не разговорчивая, кивнула.
– Кушать будешь?
– Не, ещё не голодный.
– Ну, смотри.
– А батя где?
– В окопе, скотиной занимается.
– Я на касик, с Мишкой договорились.
После сходишь. Давай к бате, я тоже скоро приду.

Ванятка, слегка скривив губы, вздохнул. Знал, с мамой спорить бесполезно. У них яр в ста метрах за огородом, там старший брат Димка с отцом в глиняной стене выкопали землянку, переложив её кленовым бревном. Вход завесили покрывалом, другое кинули на кучу соломы в углу. Если что переночевать можно. Рядом наспех построили небольшие вольеры, в них разместили всю скотину. Корову с телком, свинью, овечек и птицу. Братья Плясовы, чьи дома выстроились рядком вдоль яра, не ожидая от немца ничего хорошего,  все там укромные места приготовили.
Ещё раз вздохнув и так и не дождавшись от мамы снисхождения, Ванятка поплёлся к яру. 

До самого вечера они с братом помогали отцу доделывать вольеры, таская из близлежащей рощи жерди и прутья. Из них вязали плетень для птицы, чтобы не разбежалась. Отец по одной отлавливал куриц, и, зажав между ног трепыхающиеся тела, обрезал крылья. А то ещё перелетят через забор, лови их потом.
Потом батя ушёл на конюшню, мама возюкалась с Петькой, а они с Димкой валялись на соломе. Тогда-то они и услышали немцев. Из окопа до двора недалеко, голос фрица разобрали без особого труда:
– Мамка, ты где? Яйки давай.

Все замерли, взгляды мальчишек скрестились на мамином лице. Оно не дрогнуло.
– Ванятка, сходи. Где яйца знаешь. Отбери ему несколько.
Враз ставший серьёзным, мальчишка поднялся. Он ещё не понимал этого, но в тот момент Ванятка повзрослел.
Молчком малец бросился по тропке, ведущей наверх. 
Фашист, высоченный, белобрысый, в каске, винтовка переброшена за спину, в руках их ведро с водой. Он только попил, на щеках – грязные разводы.
Строгий взгляд вцепился в мальца, и Ванятка почувствовал, как страх стекает по лопаткам потными струйками.   
  – Яйки давай…
Ванятка, огибая того по дальней дуге, проскочил мимо немца. Откинув крючок со входной двери, запрыгнул внутрь.

В прихожке лестница на чердак, там, наверху, казанок я яйцами и стоит.
Мигом забравшись по ступенькам, перешагнул высокую перекладину-бревно. В казанке штук десять. Решив, что делить тут нечего, ухватил за ручку посудину.
Немец ждал перед крыльцом.
– О, яйки, яйки. Гуд юнге…
Ванятка хотел переложить яйца куда-нибудь в его посуду, но немец выхватил казанок. Руку больно дёрнуло, и мальчишка поморщился. Немец уже не увидел, потная спина с винтовкой поперёк удалялась. «Что б ты подавился», – еле слышно пробурчал Ванятка, возвращаясь на крыльцо. Надо было закрыть дверь.

Рассказ второй.  Иван, брат двоюродный.
И потянулись будни оккупации. Вскоре при коменданте появились писари, переводчики, пяток гансов – гарнизон. Из местных набрали полицаев, выбрали старосту. Организовали полицейское управление во главе с начальником, который первым делом приказал зарегистрироваться активистам советской власти: комсомольцам, бригадирам… И Сидор в тот список попал. Расстреливать их не расстреливали, но под особым контролем держали. 
Теперь другие колонны тянулись через село – немецкой техники и пленных красноармейцев. Иногда женщин подпускали к бойцам, и голубушки успевали всунуть в протянутые руки краюхи хлеба, но чаще пугающая лающая речь держала местных на расстоянии.

Поначалу, пришлые фрицы, бывало, скромничали, яйки больше просили. Потом, пообтесавшись и обнаглев, уже отбирали. Ловили курей, тут же обдирая и потроша. За несколько дней село обобрали, вырезав всю съедобную живность. Лишь кое-где, в яру скороднянцы умудрялись прятать от мародёров скотину и птицу. Опустели огороды: всё, что годилось в пищу, оккупанты вырвали и покосили. Особенно старались мадьяры. Те ничем не брезговали, соль, брюкву, шкуры... А шкур у сельчан хранилось немало. Скотину же резали, сырые шкуры сдавали, взамен получая выделанные. Кто на что хранил… Загребали всё.
И это скороднянцам ещё  повезло. Постоянные части в райцентре не квартировали, а проходящие, как правило, надолго не задерживались.

Проходящая колонна фрицев могла завернуть в Скородное в любой момент. Выбрав понравившийся дом, фашисты вваливались толпой. Выгнав местных, а, бывали случаи, и вежливо попросив, раскладывали снедь на столе. Разливали шнапс и ром. Какие на несколько часов задерживались, какие – на сутки. Одни уходили, другие приходили.
Часто фрицы останавливались в большом и справном доме Плясовой Фёклы, невестки Сидора, она замужем за его старшим братом Дмитрием. В те дни дома брат не жил. Появился он снова только после освобождения. А где пропадал, Ванятка так и не узнал, даже с годами. Но не на войне, это точно. Их усадьба здесь же, на десятой сотне, после дома Климента. Пятнадцатилетний сын тётки Фёклы Егоровны, крупный, крепкий  и злой, Иван в такие дни ходил, набычившись. Тогда его старались не задевать не только младшие братишки и сестрёнки двоюродные, но и народ постарше.
В морду мог дать, не глядя на возраст и заслуги.
Ванятка, забравшись на высокий пень у дома, наблюдал, как по улице передвигались дед Жидок и его бабка. Оба с палочками, низенькие, хроменькие. Ногами еле шевелят. Свободными руками друг за дружку держатся. Головы не в такт покачиваются. Он знал, им за восемьдесят, старенькие! Наверное, самые старенькие в селе. И везде вместе ходят, как молодые… Почему-то ему было интересно за ними смотреть. Увидев, что дед Жидок его заметил, Ванятка быстро поздоровался. И спрыгнул с пня. Стало как-то неудобно, ещё подумают, что их рассматривают.
За спиной раздались решительные шаги. Ванятка обернулся: от соседей через межу широко шагал двоюродный Иван. Был он по обыкновению суров, руки в карманах, кепка набекрень, щёки горели воинственно. Проводив взглядом спины стариков, выдал:
– Ванятка, айда со мной.

И развернулся, не глядя. Знал, братишка не посмеет перечить.
Тот послушно дёрнул следом. Его, конечно, подмывало поинтересоваться, куда это они так быстро, но не решился. Ещё леща подкинет чего доброго: за ним не заржавеет.
Вкругаля обошли с огорода дом Климента. Где-то во дворе гремела чугунками жена его Варвара Матвеевна. Вдалеке мелькнула фигура их двоюродного брата Андрея, худосочного мальца, лет одиннадцати. К счастью, на них не смотрел, да и строения загораживали, проскочили незамеченными. Потом, повзрослев, вспоминая этот случай, Ванятка удивлялся, как же старшой в тот момент всё продумал?! До мелочей!
К своему дому Иван подкрадывался, словно к кабану на охоте, на цыпочках и с оглядкой. Во дворе пусто. Дома, похоже, никого. Мать Ивана, тётя Фёкла как раз куда-то убёгла. То ли на раздобытках была, то ли ещё где.
Зачем это брат так скрадывается, Ванятка пока не понимал. Но от вопросов по-прежнему воздерживался. Объяснит, может, потом.

У сарая, между делом погладив гревшегося на солнце котёнка в черно-белых пятнах, парень прихватил два пустых ведра, похоже, заранее приготовленных. Десяток метров утоптанной земли пробежали. Деревянная пристройка к дому – летняя кухня. Подкрались со стороны огорода. Стараясь не звенеть, Иван поставил вёдра. Прислушался, оглядываясь. Тихо, никого. Узловатые пальцы отогнули гвозди, придерживающие оконную раму. Аккуратно установив её на землю, мотнул головой мальцу:
 – Залазь.

Ванятка даже улыбнулся: такая игра ему нравилась. Брат вообще горазд на выдумки. Недавно он засветил кирпичом в спину мадьяру, грабившему двор. За ним погнались, но парень, знавший каждую ямочку родного села, от фашистов ушёл играючи. А после отсиделся в сеннике родной сестры Ани, у которой свёкр - лесник.
Малец упёр голую ступню в приступок у стены, и только собрался подтянулся, как сильные руки подхватили, и он еле успел поджать ноги, чтобы не зацепиться за подоконник. В следующий момент мальчишка уже сторонился, пропуская сопевшего Ивана. Пусто, гулко. От брата, вставлявшего раму на место, почему-то густо пахнуло потом вперемежку с чем-то железным. Так пахнет в колхозном ремонтном цехе. Ванятка поморщился. И чуть не запнулся. В полусумраке сенцев рядками выстроились метровой длинны зелёные ящики. Потом уже Ванятка узнал, что немцы тогда заперли сенцы с ящиками, а дверь даже опечатали. А вот про окно не подумали. Зато подумал Иван.

– Ух ты! Что это? – малец говорил шёпотом.
Звякнули вёдра, и брат молчком присел рядом. Ванятка бы ни за что не догадался, а вот парень знал. Пальцы вжали широкие кнопки по краю ящика, щёлкнули замочки, и крышка поднялась.
Широкие обоймы, заправленные огромными, как показалась мальчишке, патронами, заполняли его по самый верх. Снова пахнуло машинным маслом, но теперь он знал: так пахнет оружие. Огромные от ужаса глаза его смотрели на содержимое ящика, не отрываясь. Где-то на краю сознания рождалось понимание: то, что они сейчас сделают, карается смертью. И ещё думалось: отступать нельзя. Если сейчас испугается, чего недоброго, мальчишки деревенские обязательно узнают и трусом обзовут. А это, как клеймо, на всю жизнь. Неа, лучше уж так. Пусть страшно, но он не отступит. Он не трус! Да и брат рядом. Вон, ничего не боится.
Иван также без слов подтянул кусок старой бороны, валявшейся в углу.
– Делай, как я.

Вытянув из ленты патрон, вставил в паз бороны, и пуля выскочила из гильзы. Тоненькая струйка серого порошка высыпалась в ведро. 
 – А зачем это?
Иван поднял на мальчишку бешенный взгляд, и малец прикусил язык, глотая следующий вопрос.
– Сел, и молча!
Ванятка послушно упал на колени.
Через несколько секунд, немного помучавшись, он сумел вытянуть патрон из ленты. Одобрительный кивок брата стал наградой.
Поначалу у мальца не получалось вставлять пустой патрон обратно в обойму. Подзатыльник прилетел в самый напряжённый момент, когда Ванятка, чуть ли не стонал от напряжения. Голова мотнулась, и патрон скользнул в паз. Совсем не обидевшись, малец удивлённо поднял голову. Иван снова кивнул:
– Так-то.

Минут за сорок одно ведро наполнилось полностью, второе – наполовину. Все восемь ящиков боезапаса остались без пороха.
На улице Ванятка принял от брата вёдра, следом вылез он сам. Вернув раму в проём и завернув гвоздями, как было, торопливо пошагали в огород. Старший брат двигался уверенно, с чувством удовлетворения и, может даже гордости за себя. Ванятка семенил следом, устало улыбаясь. Ныли кисти от непривычного труда, побаливали колени, шутка ли – простоял на них столько! Пот стекал по бокам. Но сердечко стучало радостно. Он догадывался, без этого серого порошка патроны не смогут убить. Ни дядьку Климента, ни кого из своих…
За старой яблоней – глубокая яма, в ней хранили кормовую свеклу. Летом хранилище пустовало. Иван спрыгнул. Потянул вёдра. С лёгким шорохом порох ссыпался в кучку на дне. Ванятка наблюдал молча, лишь иногда ладонь вытирала капельки на лбу.
Придержавшись за край, одним прыжком брат выскочил из ямы. Чиркнула спичка, и кучка вспыхнула блеклым яростным факелом. Пару секунд, и на дне лишь небольшая чёрная проплешина.

Со стороны дома послышался треск мотоциклетных двигателей.
Зло прищурившись в сторону улицы, Иван уверенно вытер руки о штаны:
– Уходим. Смотри никому не говори.
– Что я дурак, что ли?!
В землянке яра сбитая из горбылей дверь распахнута. Похрюкивал поросёнок под навесом, крупная овечка, весом килограмм под семьдесят, романовской породы подняла морду от кучки сена, глянув на приближающегося мальчишку с интересом. В старой жестяной банке мама разводила что-то жёлтое.
– Появился!? И где тебя носит?
– Да я это, туточки.
– Убери у коровы. Я её красить буду.
– А зачем?
– Затем. Чтобы немец не упёр. Шибко уж заметна рыжуха издалёка.
Подтерев повисшую соплю, Ванятка поспешил к бурёнке, равнодушно жевавшей жвачку у склона оврага. Лепёшек вокруг хватало. Подхватив высоченную подборку, малец по одной перетаскал будущее топливо в сторонку, где уже сушились и другие кизяки. Печку топить самое то, особенно, ежели с толом разжигать.

За сараем крапива выше его роста, засмотревшись на немцев, таскавших из мотоциклов сумки, Иван залез в жалящие заросли. Ничего, это он перетерпит. Руки жгло, но он не позволил себе лишнего движения. Так и стоял у угла, пристально разглядывая фрицев сквозь раскачивающиеся былки, словно запоминая.
Тишина повисла во дворе, качнулась искривлённым от зноя воздухом над крышей. Немцы внутри. Наверное, сидят за столом, пьют шнапс свой вонючий. С каким бы удовольствием Иван  сейчас зашвырнул гранату в комнату, и свой дом не пожалел бы. Тем более, что фашисты и так село могут сжечь в любой момент. Недавно, полицай  проговорился, так оказалось, чуть не спалили. Это когда мадьяр, охранявший конюшню, уснул с бычком в руке. И конюшню сничтожил и сам чуть не пропал. Выскочил в последний момент, обгоревший, испуганный. Сначала фрицы решили, что это партизаны. К счастью для села,  Скородное было обещано коменданту в собственность после войны, и жечь своё будущее имущество ему не хотелось. Потому полиция, как полагается, провела расследование, мадьяр запираться не стал, честно признавшись, из-за чего случился пожар. Непутёвый охранник отделался плёткой, но жив остался.

Граната имелась. У немцев проезжих упёр, в огороде припрятана. От нестерпимого желания зачесались ладони. Лишь бы фашистов на тот свет отправить. Сколько народу из-за них полегло, проклятых! Как у себя дома ведут себя, сволочи. Ничего, вот наши вернутся! В эти моменты он мечтал, как будет расправляться с немцами. И мечты его фрицам бы точно не понравились. 
Из дома донеслось гудение губной гармошки. В раскрытое окно хорошо слышно. «О, уже пьяные». Мелодия не знакома, но у фашистских гармошек они все на один лад. И ведь играют, гады, в моём доме! Ну, твари! Попадётесь вы мне».
Парень передёрнул плечами от лёгкого озноба: нахлынула волна ненависти, да такая густая, что дотянись до немца, загрызёт.

Звук выстрела прокатился гулким колобком по распаренной улице. Иван угадал сходу: немецкий вальтер.  Ноги сами вынесли из-за угла. Короткий отрезок до деревянной стены проскочил, пригнувшись. Прижавшись спиной к брёвнам, замер. В комнате перекрикивали друг друга пьяные голоса. Один фриц хохотал, повизгивая. И снова в глазах потемнело от злости. В цветах полисадника распластался простреленный трупик пятнистого котёнка. Чёрная кровь расплывалась в траве. С трудом подавив желание ворваться в дом с топором, и рубить-рубить,.. парень отпрянул. Сжав до белизны кулаки, бешено выдохнул: «Так, без глупостей, Ванька». Пары минут хватило, чтобы отдышаться. «Нет, так и сам ни за грош сгинешь, и село подставишь. Как там говорили в школе? «Мы пойдёт другим путём».

Ванятка подбегал к дому, когда пистолетный выстрел заставил остановиться на пол дороге. Стреляли откуда-то от соседей. Не от дома ли Ивана? Нет, он не утерпит, ежели прямо сейчас не проверит.
Привычно жарко, пахнет нагретой глиной и сухой травой. На задах пусто. По огороду, не оглядываясь, навстречу бежал братка. Сердечко провалилось в живот. Неужто дознались фрицы?  Заметив замершего мальца, парень призывно махнул рукой. Ванятка сорвался с места. Догадался, нужна помощь.
– Быстро возьми ключ от своего погреба. И жди там.  Запрёшь меня. И бегом через яр к сестре Ане.

Понятливо промолчав, Ванятка дёрнул за ключом. Он вместе со спичками лежит над печкой. 
Руки дрожали, и мальчонка не с первого раза попал в широкую скважину небольшого замка на подвальной двери. Иван уже подбегал.
– Ну, быстрее.
– Счас,  – Ванятка посторонился, пропуская брата.
Парень шмыгнул мимо, и уже из холодного зева подвала до мальца донеслось:
 – Бегом до тётки! В сарае утаись. И никому про меня!
Мальчишка хотел было ответить: «Что я дурак, что ли?», но вспомнив, что совсем недавно уже отвечал так, прикусил язык. А говорить кому-то он в любом случае не собирался. Он себе не враг. Ясно же, опять неугомонный брат утворил чего-то. Тут лучше молчать.
Сунув ключ в карман, Ванятка со всех ног рванул по тропке к яру. У тётки Ани свёкр лесник, в сарае круглый год сена полно, там и переждёт. А уж сколько придётся ховаться, малец пока не думал. За Ивана он не переживал, в подвале у них перина и подушки. Как царь, выспится. В доме и то соломенные чувяки. Он как-то спросил у мамы, почему так? В подвале перина, а они на соломе спят? Ему объяснили, что перину мадьяры, тащившие всё, что худо лежит, сразу заберут. А тюфяки им ни к чему. Так что потерпят немного, ни дворяне, чай. Пока наши не вернутся.
И поесть чего найдёт. Специально заготовили  на случай, если вдруг бои начнутся и придётся прятаться. 

Обычно после пятой рюмки своего любимого рома, Фридя доставал из ранца губную гармошку. В этот раз, пьяно улыбаясь, он потянул к себе ранец после третьей. Жара, похоже, добавляла градусов к заводским сорока. Чернявый Ганс что-то рассказывал печально вздыхающему пухлому и низенькому Нельсу. У Нельса вчера подорвалась на мине подружка из медсанчасти. Обер Тиренс высокий, белокурый, чистый ариец, пьяно набычившись, махнул очередную рюмку. Он здесь новенький, недавно назначили. А весь прошлый взвод его, говорят, русские партизаны вырезали. Один он уцелел, да и то случайно. Перед самым визитом красных разбойников по нужде отлучился в сортир. Повезло. Так и просидел там, пока злодеи не убрались. Хотели его под трибунал, но пока вроде смилостивились. Дядя у него в начальстве.

Гамлет, щупленький, рыжий, в очках, не принимающий спиртное в любых видах из-за аллергии, округлившимися глазами наблюдал, как обер тянет из кобуры вальтер. В этот момент ему захотелось спрятаться под стол, но ноги как назло, ослабли. Пьяный взгляд Тиренса скользнул по собутыльникам. Не найдя достойной мишени, уплыл к окну. Пошатываясь, офицер поднялся. За столом резко стихли. Медленно трезвея, на него с испугом смотрели подчинённые. Обер первый раз пьёт с ними, чего от него ждать, никто не ведал. Но по опыту знали: у вояк реакция может быть самая непредсказуемая.  Вальтер плавно поднялся на уровень глаз. Что-то увидел за окном? Выстрел оглушил, пороховое облако потянулось над столом. Ганс прикрыл стакан ладошкой, Нельс икнул, Фридя замер, не отрывая гармошку от губ. Гамлет вытянул шею, любопытствуя.
Заметив на земле мёртвого котёнка, он мысленно выдохнул:
– Меткий выстрел, гер оберлейтенант.
Обер улыбнулся довольный.
Сдунув дымок, поднимающийся от дула, неловко запихал пистолет в кобуру. Над столом вновь, словно прозвучала команда «вольно», загудели возбуждённые голоса. Кто-то тянулся к офицеру, пытаясь похлопать командира  по плечу. Обер скривился, и рука повисла в воздухе. Снова запищала губная гармошка. Нельс ухватил бутылку, Ганс, морща губы, пододвинул стакан. Гамлет сглотнул испуг. И вдруг понял, что аппетит пропал. Мертвый котёнок так и застыл перед глазами.
 
А в следующий миг живот скрутило: на стол бухнулся тот самый убитый котёнок. Да прямо в тарелку офицера, перевернув по пути бутылку с ромом. Немцы шарахнулись в разные стороны с таким испугом, будто в комнату влетела не безобидная тушка, а граната. Затрещали перевёрнутые лавки и табуреты, крик, гам. Обер, как и положено командиру, пришёл в себя первым. Выхватывая на ходу пистолет, подскочил к окну. Никого не увидев, рявкнул:
– Догнать сукина сына, казню лично.
Немцы, получившие понятную команду, мгновенно организовались. Проскочили первую дверь. Топот замер у второй. Некоторое время Фридя безуспешно толкал полотно плечом. Пока не сообразил: заперта! Снаружи! Кто-то самый догадливый прыгнул к печке, хватая кочергу. Гамлет, пошарив глазами, зацепил рогач. Ганс зачем-то сжимал в кулаке каталку. Что он с ней собирается делать? Дверь бить?  Солдаты толкались у двери, мешая друг другу. И снова обер сообразил первым:
– А ну все назад! Давай кочергу. Я сам. 
Подчинённые отпрянули, офицер, перехватив инструмент, воткнул его между косяком и полотном двери. Поднажал. Не поддаётся, зараза, крепкая. Кто-то схватил пенёк, оставленный возле печки. Несколько резких ударов, треск досок, и дверь вздрогнула, открываясь.
Толпа с гомоном  повалила за ним. Гамлет, выставив рогач, как копьё, торопился следом за офицером, надеясь оказаться полезным. Кто-то ткнулся в рога, и рядом неожиданно тоненько заверещал Нильс.
 
– Убери свой штык, – бас Фриди заставил Гамлета поднять приспособление для печки вертикально.
Обер уже бился во вторую дверь, тоже закрытую.
Только минут через двадцать разъярённая толпа вывалилась на улицу. В полной тишине бросились в разные стороны. Офицер выскочил на дорогу. Остановился, растерянно оглядываясь. Подскочил Гамлет, заглядывая в лицо офицеру:
– Пробежаться?
Бросив руку с пистолетом вдоль ноги, обер задумчиво почесал нос другой:
– Не суетись, Гамлет. Никого ты там не найдёшь.
Обер не сомневался: котёнка швырнул тот самый подросток со злым взглядом, которого они видели во дворе накануне. Вероятно, сынок хозяйки. Двери-то все снаружи заперты. Надо было сразу его пристрелить. С этими русскими нельзя миндальничать. Только дал слабину и вот, пожалуйста, получай. «Да, а виселицу на площади очень вовремя поставили. Мать его и её щенка, когда найдём, повесим. Для профилактики, чтобы впредь неповадно. Да и уважение к рейху будет больше».
– Фридрих, дуй до комендатуры, поставь коменданта в известность, мы скоро помощников партизан будем вешать.

Бабки, среди которых затесался только один дед Михаил Антонович, прозванный в селе жидком, согнанные на касик – так в селе называли площадь, что почти напротив дома Дмитрия Федотыча, мрачно переговаривались. В прошлые времена мальчишки гоняли по площади мячик, играли в клёп – разновидность «чижика». А сейчас в центре касика ветерок раскачивал верёвочную петлю, и поблескивало на солнце свежеструганное дерево виселицы. Обер появился в окружении солдат и помощницы-переводчицы из комендатуры – статной местной девушки, два года назад закончившей скороднянскую школу, на неё народ смотрел с особенным остервенением. «Овчарка немецкая». Переводчица беспрестанно что-то переводила, офицер, невнимательно слушавший её, нервно постукивал перчаткой по ладони. У столба застыла Фёкла Егоровна. Волосы растрёпаны, на щеке ссадина, руки связаны за спиной. Умоляющий взгляд женщины скользил по лицам односельчан. Кто-то отворачивался, другие смотрели ободряюще, надёжно, словно, стараясь передать приговорённой импульсы уверенности. 

– Ироды, и руки связали.
– Ага, бабу боятся.
– За что её? Она же дома даже не была.
 – Изверги!
 – Что ж вы делаете?
Обстановка явно накалялась, а обер всё никак не мог решиться на последний шаг. Что-то его останавливало. Ещё и русские эти, от злых взглядов по коже бегали мурашки. А как повалят толпой, автоматы могут не удержать! В толпе зашикали, и на свободное пространство вывалились дед Михаил Антонович с бабкой. На землю упала палочка, и старик бухнулся на колени. Не отрывая жалостливого взгляда от обера, пополз к нему. Фрицы напряглись, один, очкастый, даже автомат на стариков направил. Следом, тоже отбросив палочку, приклонила колени и старуха. И так, прямая двинулась. Гомон прекратился, будто у моря стих ветер. Стало слышно, как гудит на трассе тяжёлый грузовик. Дед Михаил остановился перед офицером, поглядывающим на него, как на подползающую ядовитую змею. Обхватив ногу ошарашено дёрнувшегося обера, дед поцеловал штанину. Во второй сапог вцепилась бабка.

– Не вешай нашу Фёклу, – переводчица, преодолев короткую растерянность, снова затараторила по-немецки. – Она не виновата. Её дома не было…
– Отпусти за Христа ради. Молиться за тебя будем, – вторила бабка.
Пока офицер слушал перевод, по дороге к площади вывернул грузовик. Народ заоглядывался. Машина притормозила у висельницы, из окна, вся в пыли высунулась белокурая голова без головного убора:
– Гер оберлейтенант, вот вы где. Патроны грузить надо. И ехать. Капитан голову снимет за опоздание.
Тиренс поджал губы. Переводчица замерла, а солдаты уставились на него ожидающе. И что делать? Повесить её надо, это как пить дать. С другой стороны, понятно, она действительно не при чём. Гадёныша её найти не удалось. Не дурак, затаился где-то. И русские смотрят на него, как на зверя. Уважения, акция, может, и добавит, но вот уверенности в справедливости рейха точно нет. Надо признать, вовремя этот с патронами. Можно ретироваться и лицо сохранить.
Обер решительно махнул рукой:
– По мотоциклам. Едем.
– А с этой что? Гамлет так и не опустил автомат.
– С этой? – офицер сделал вид, что задумался. – Да бог с ней. Не до неё.
Он махнул рукой, и фрицы поспешили к средствам передвижения, выстроенным в ряд неподалёку.
  Затарахтели двигатели, подняв мутные облака, мотоциклы развернулись на пятачках. Старики, поднявшись с колен, развязывали не верящую своему счастью женщину.
 
В носу защекотало, и Ванятка чихнул, одновременно просыпаясь. Пошевелив затёкшей рукой, зачесал глаза.
У дверей шевельнулись:
– Кто там? Ванька, ты?
Малец замер на секунду. Свои:
– Я, тётка Аня.
– Вылазь давай, мать с ума сходит, всё село оббегала.

Мальчишка охотно полез с сеновала.
Красное солнце лежало на крыше соседского дома – верный признак позднего времени. Не меньше девяти. 
До погреба он добежал одним духом. Замок на месте, он вздохнул облегчённо, значит, и брат там. Лёгкий щелчок механизма, тяжёлая дверь заскрипела, и на пороге появился заспанный брат.
– Ну что тут?
Ванятка пожал плечом:
– Не знаю, я на сеновале проспал. Только вылез.
– Айда домой, проверим.
И снова подходили тайком. Во дворе тихо, потому прямиком в дом! В комнате Фёкла Егоровна. Слёзы на глазах. Всё тело дрожит. Оглянулась испуганно.
От неожиданности мальчишки остановились, замерла и тётка. Взгляд её медленно суровел.
– Мам, всё спокойно?

Женская рука потянулась за каталкой. Без слов Фёкла Егоровна размахнулась, и каталка от души приложилась к плечу сына.
Невольно охнув, Иван вздрогнул. А в следующий момент, чуть ли не рыча, он грызанул свою руку выше локтя. Брызнула кровь, он зажал рукой рану. Мать побледнела, а Иван развернулся. И всё это в полной тишине, без слов. Ванятка бестолково глазел на удаляющуюся спину брата.
– Тётя Фёкла, я домой.
Не дождавшись ответа от тётки, даже не взглянувшей на него, малец бросился вдоль стены к своему дому. Шелестели листвой старые яблони, гудели в траве шмели. Тропка завернула за угол, и он остановился. Как-то его дома встретят? Потеряли, поди. Ладно. Спросят, что-нибудь придумает. Вздохнув, мальчишка размеренно зашагал знакомой дорогой.
Маму он отыскал во дворе. Наклонив огромную кастрюлю, в которой готовили поросятам, она натирала внутри. Младшенький важно восседал в песочнице, пересыпая из ведёрка в тарелку. Малец нарочно затопал, чтобы услышали. На звук шагов они обернулись. Братик улыбнулся, узнавая Ванятку, а мама всплеснула свободной рукой:   

– И где ты был?
Ванятка опустил голову, признавая вину.
– Мам, я это… у товарища.
В этот момент мальчишка был доволен собой. Он ведь не соврал мамке. Просто не рассказал всего. А бабе всё знать и не надо. Так отец говорил.
Мама подскочила, обнимая сына:
 – Дурашка. Я тут переволновалась. Немцы ещё чуть Фёклу не повесили…
У Ванятки неожиданно захлюпало в носу.
– Мама, я больше не буду.
– Не будет он, –  мама успокоилась. – Пошли покормлю. Голодный, поди?
– Ага, голодный. – Ванятка, сообразив, что нахлобучки не будет, разулыбался.
Приобняв сына, мама подтолкнула его к кухне.
Малец вприпрыжку поскакал впереди.
 
Полгода спустя
Весна голодная, но победная выжигала поржавевшие снега огнём и солнцем. Из-под сугробов появлялись разбросанные убегавшими немцами сапоги и патроны. Пустые ящики и непонятные железяки. В бедных хозяйствах всему найдётся применение.
На дороге бабы и подростки подбирали, что осталось от поспешного бегства фашиста. Вдоль взлётной полосы под весенним солнышком вытаяли бока немецких мин. Забыли, вероятно. Кто-то заметил, но не обратил внимания. А вот Иван обратил. Там же тол! Кизяки разжигать. 
– Так, подожди  меня. Я мигом. 
Двоюродный брат Андрей, сын Климента, тоже Плясов, обиделся: 
– Я не боюсь.
– Боюсь, не боюсь. Жди здесь.
Поджав губы, Андрей недовольно зыркнул, но возражать не посмел.
В следующий момент Иван умчался. Пока не пришли наши и не оприходовали полезные находки, Иван торопился добыть тол. Ему и раньше приходилось разбирать мину, потому не волновался.
По-быстрому запалив костерок, над которым качалось ржавое ведро, тол выжигать, Иван склонился над миной.  Андрей, стараясь разглядеть, что он там делает, вытягивал шею и поднимался на цыпочки. Но крепкая фигура Ивана загораживала действо, и мальчишка несмело оглянулся, собираясь, пока брат не видит, подойти поближе. Ну, не убьёт же Иван в самом деле?
Взрыв откинул Андрея на спину, сверху прилетело комьями земли и ещё чем-то мокрым, красным. Не сообразив, что произошло, он рывком подскочил. Только что чистая утоптанная площадка вокруг замусорена, рваная полоса дыма тянется в сторону села. На месте, где копошился Иван, никого, Только яма в пол метра глубиной и…
Завыла дурным голосом баба, и Андрея вырвало. Он понял: кровавый кусок под ногой, часть руки брата. Отплевавшись, мальчишка дёрнул со всех ног навстречу спешащим от села людям. Он не плакал, не голосил. Война отучила Андрея от проявления эмоций. Он бежал, стараясь ни о чём не думать. Очень хотелось вернуть тот момент, когда согласился отправиться сюда с братом. Кабы знать…
Жарило горячее августовское солнце, пахло толом и кровью, в сторону освобождённого Скородного мирный ветерок уносил остатки дымов. А Андрей всё бежал, вытирая сухие глаза и ещё не до конца понимая, что Ивана, злого, справедливого, минуту назад  спасшего его, больше нет.
 











Рассказ третий. Освобождение.
Ванятка провёл ладонью по густой шерсти необычно высокой для здешних мест овечки Машки – гордости семьи. Романовская порода! Одного живого веса под семьдесят кило! Густая, длинная, шерсть переливалась на солнце оттенками белого. Со лба чубчик на нос спадает. Красавица! К тому же последняя из их овечьего стада. Остальных кого съели за год оккупации, кого обменяли. Эту батя сказал, ни за что не порешит. Породу надо сохранить, говорит. Пальцы запутались в шерсти, и Ванятка потянул руку, улыбаясь:
– Хорошая Машка, хорошая! 
Прислушиваясь к человеческому голосу, овечка поворачивала морду, будто старалась понять смысл слов. Глаза – спелые терновые ягодки – следили за мальцом, а челюсть без устали пережёвывала жвачку. Мальчишка кинул на утоптанную землю охапку свежескошенной травы, ладонь прошлась меж крохотных рожек. Овечка благодарно лизнула мальца в нос.
– Фу ты как! – Ванятка счастливо засмеялся. – Ладно. Не хулюгань тут. Я тебя завтрева проведаю.
Малец запрыгал к подъёму из яра, ведущему на огороды. Старенькие боты оставляли на влажной земле, прогретой мартовским солнцем, размазанные следы. Ноги скользили, но настроение от того не портилось. Ещё одну зиму пережили. Да какую! Под немцем. Все живы, все здоровы и даже не голодные. Коровка шибко выручала. Без неё бы да, без неё бы амба. И чего ещё мальчишке желать?! Все домашние дела выполнены, можно и подурачиться.
С дороги доносилось гудение моторов, но и этот гул временами перекрывал надсадный треск самолётного движка с аэродрома. «Снова фашисты зашевелились. Неймётся им, сволочам!»  Тропинка вывела к своей меже, за яблонями виднелся сарай, и уголок дома.  Ванятка на ходу  почесал затылок: «Чем же заняться?»
К существованию немецкой власти в Скородном постепенно привыкли. Как привыкают к хронической болезни, которая временами обостряется, а иногда про неё и не вспоминаешь. Уже не плевались в след полицаям, когда-то соседским мужикам, а ныне… Чего уж там. Не ожидали. Хотя, как уже опосля определили, каждый с кривинкой в душе жил. Один обиженный властью себя считал, другой ею же недооценённый.  Видались с гадами, почитай, каждый день. Слюны на них не напасёшься.
Старший гад Николай Иванович Крылов, лет пятидесяти, с впалыми щёками, которые брил редко, с суровым взглядом. Этот – сволочь наипервейшая. Бандит чистейший, и своих сдавал, и отлупить кого ни за что – для него в порядке вещей. И жене, чистой и светлой, в селе уважаемой,  от него доставалось, пожалуй, чаще других. Её сельчане жалели.
Николай Иванович по улицам не ходил, а шествовал, важнецки складывая ладони за спиной и цепко поглядывая по сторонам. Младший полицай Хвондей, суетливый, часто моргающий, обычно семенил рядом, заглядывая в лицо и что-то наговаривая. У него – сын Митька года на четыре Ванятку старше.  С ним местные мальчишки никаких отношений не поддерживали, сын врага всё-таки.
Со временем народ понял, что полицаи, хоть и сволочи, но всё ж из своих, и договариваться с ними можно. Подход только нужен.
От прозрачного до самых глубин грозного мартовского неба одна тысяча девятьсот сорок третьего года тянуло мягким теплом. По углам на улице ещё сторонились слежалые бока замшелого снега, но в серединке даже просохло. Плюх – ножик ударился о землю рукояткой. Ванятка поморщился. Ничё, когда сам с собой играешь, ошибиться не грех. Следующий бросок вышел удачнее, и малец пририсовал себе большую часть круга
Игра так и называлась  – «ножички». На земле чертился круг, в него втыкали по очереди ножик. По лезвию затем нарезали себе куски круга. С каждым броском территории оставалось все меньше. Выигрывал тот, кто наделял себе больше всех земли. Из-за калитки звонкий голос сестры Ани позвал ужинать. Мальчишка, высунув язык от напряжения, целился в последнюю узенькую полоску. Голос сестры заставил его отвлечься, и он снова поморщился. По улице к дому приближался младший полицай. Играть сразу расхотелось.
В этот раз Хвондей перебирал длинными ногами по улице десятой сотни в одиночестве. В новых хромовых сапогах, подпоясанной рубахе на выпуск, картуз натянут на уши. Именно за эту манеру ношения головного убора над ним народ ещё до войны частенько подшучивал. Сейчас уж не шутили. Мальчишка собрался было тихонько смыться, но был остановлен окриком:
– Малец, а ну погодь.
 Оглядываясь, Ванятка настороженно замер.
Полицай остановился, не доходя.
 – Батька дома?
Мальчишке вопрос не понравился. Зачем этой вражине его батька? Вряд ли для чего хорошего. Но врать не решился:
– Пришёл тока.
– Позови.
Мальчишка поскакал к дому.
Отца он обнаружил на своём месте во главе стола, за которым восседало всё семейство. Ну, кроме Ванятки, конечно. На коленке батя покачивал младшего Петю, а тот радостно пускал пузыри. Крёстная тётка Фёкла присела на краешек табурета, возмущённо размахивая рукой. До мальчшки донеслось:
– Ирод же какой! У меня бурёнка почти год при немце прожила. В окопе прятана, ты же, Пелагея, знаешь. И твоя там. Никто же не трогал. Думала, так до наших и дотянет. Нет же… И что на ирода этого Крылова нашло, зачем ему моя коровка понадобилась?
– Да, долго он ждал, – заслышав шаги, отец повернулся к двери. – Садись, Ванятка, ужинать пора.
Мать опустила в центр стола казанок с тушеной картошкой, от неё исходил вкуснейший аромат, и мальчишка с наслаждением втянул носом.
– Пап, тебя полицай кличет.
Родственники замерли, крёстная прижала ладонь к губам, а мать тревожно оглянулась на побледневшую дочь. Отец крякнул:
– Чего ему опять надоть?! Только две недели, как соль ему привёз.
Сжав губы, поднялся, нарочно не глядя на Аню. Может, всё-таки не по её душу. Пронесёт. Мальчишка рванул вперёд.
Полицай так и стоял, руки в карманах, веки морг-морг. На звук шагов обернулся. Сидор остановился чуть в отдалении:
– Я вас слушаю?
Хвондей недобро прищурился:
– Ну, слушай. Дочка у тебя дома?
Сидор набычился:
–  Ну, дома.
– В этот раз не отвертишься. Собирай Аньку, в Германию отправляем. Мне девчат набрать надо, а не хватает.
Вдруг закружилась голова, и Сидор качнулся:
– Как это отправляем?! Я же недели две как специально в Харьков ездил. Соли тебе привёз. Не кончилась же ещё.
Полицай лениво повернулся полубоком, разглядывая что-то в конце улицы:
– Кончилось, не кончилось, а отправлять больше некого. Собирай, говорю, дочку.
Отец растерянно оглянулся. Заметив Ванятку, подглядывающего из-за угла сарая, махнул ладонью: смойся, мол.
Малец чуть отпрянул. Нет, так просто он не уйдёт. Судьба сестры решается. Не может он в стороне оставаться, а вдруг папке его помощь понадобится. Дождавшись, пока отец про него забудет, снова выставил голову.
Хвондей уже два раза приходил за сестрой. Но тогда отцу удавалось откупиться дефицитной в то время харьковской солью. Что-то будет сейчас?!
– Так давай я ещё раз за солью смотаюсь. У коменданта отпрошусь только. Ну так шо? Договорились?
Плевок упал в пыль:
– Не договорились. Не надо мне соли. А вот перед комендантом, если план на отправку не выполню, отвечать придётся.
Отец шагнул ближе:
– Слыш, Хвондей. Давай договоримся. Ну, соседи же. Ну что же мы не договоримся?
Полицай задумчиво повернулся к Сидору:
– Да какие сейчас соседи!? Сейчас я хозяин в Скородном, а ты так себе… Никто.
Кулаки отца сжались и разжались. Даже на затылке, мальчишке показалось, перекатились желваки.
– Чего хочешь?
– Так согласен, что ты никто? – враг смотрел насмешливо, нагло.
Плечи отца опустились, руки дрогнули:
– Согласен, коли так надо.   
Хвондей хмыкнул:
– Ну вот видишь, и спесь с тебя председательская мигом слетела. Ты теперь никто, запомни, парень.
– Хорошо, никто. Ну так что, договорились?
Полицай снова сплюнул, разворачиваясь. Из-за плеча донеслось:
– Овцу приведёшь, подумаю.
Отец немного постоял, ненавидяще глядя в след полицаю, словно запоминая. Ванятка, не дожидаясь, пока его обнаружат, дёрнул на цыпочках домой. Надо было сообщить новость родным. При мысли, что овечку отдадут полицаю, горло перехватывало. «Но это же для Анютки, – вспомнил он, и комок в горле растворился сам собой. – Ради любимой сестрёнки никакой овечки не жалко!» С разбега малец перепрыгнул порог.
Дома стояла недобрая тишина. Средний брат Дима ковырял пальцем доски стола. В центре его уже слабо парила нетронутая картошка. Родные подняли на Ванятку вопросительные взгляды.
– Овцу полицай просит за Аню, – выпалил он с порога. – Во, гад!
Мама словно выдохнула облегчённо. Дима замер, на лице – радость. Посветлевший мамин взгляд остановился на дочке, у неё щёки медленно наливались краской.
– Ну, слава богу. Я бы и корову отдала ради дочки.
– Конечно, не жаль! – малец, подражая взрослым, старался говорить сдержанно, но смешанные чувства сбивали твёрдость голоса. Да за сестрёнку он кого угодно отдаст, как и мама. Но как же жаль овечку. Такая она добрая! 
Позади хлопнула дверь, и в дом тяжело ступил отец:
– Уже рассказал, пострел?
Мама повернулась всем телом:
– Когда овечку отведёшь?
– Вечером.
Аня неожиданно захлюпала носом. Мать погладила дочку по голове, а Дима прижался головой к плечу сестрёнки.
– Отставить сырость! – отец шумно присел за стол. – Ужин стынет.
Оживившийся народ зашевелился, руки потянулись к казану.
Уже в темноте отец отправился в окоп. Ванятка хотел увязаться за ним, но батя глянул так строго, что тот не рискнул. Аня тихо напевала за шторкой, мама, подхватив младшего Петю ушла к ней, и там затихли. Малец выскочил на крыльцо. Фигура отца медленно растворялась в вечернем воздухе.
На утро мальчишка поднялся одним из первых. Отец, сидя за столом, хмуро поглядывал в светлеющее окно, мама осторожно постукивала на кухонном столе посудой. Мальчик сладко потянулся. Подниматься пора, скотину поить – это на нём. Поёживаясь, он потянул штаны с лавки.
До туалета в конце огорода семенил спешно. Стоптанные боты сорок незнамо какого размера спадали с ног. Солнце припекало, но земля холодная. Недалеко раздавались голоса. На бегу он  повернул голову. Через две межи помахивала хвостом корова красной масти и с белым лбом. «Это же крёстной, её ни с какой не спутаешь, – малец ахнул. – И они в огороде старшего полицая!»
Николай Иванович, по-хозяйски оглядывая, вышагивал вокруг бурёнки. Жена его, хорошая тётка Дуся, завсегда к мальчишкам с добром относившаяся,  молча стояла рядом. Всё это Ванятка разглядел в долю секунды, но осмыслил не тогда, гораздо позже.
Как и то, что произошло спустя несколько минут, когда он уже выходил из туалета. На соседнем огороде вдруг стало шумно. Пронзительный женский голос вывел в тишине:
 – Вот он, ирод. Коровку мою охаживает.
От неожиданности малец замер, не достегнув ремень на штанах. Крёстная, тётка Фёкла, вооружённая палкой, воинственно наступала на растерявшегося Крылова. За её спиной решительно двигались два красноармейца с серьёзными лицами. Один стягивал с плеча винтовку.
Палка с хрустом обломилась о спину успевшего отвернуться полицая. Жена его растерянно застыла, обе руки прижались к щекам. В следующий момент полицай со всех ног бросился в конец огорода.
– Куда, гад?!
– Стоять, немецкая сука!
Бойцы рванули за ним. Крёстная быстро отвязала верёвку, поглаживая по красным бокам:
– Что, Дуся, не встанет вам чужое добро на пользу. За всё расплатитесь!
– Наши пришли! – Ванятка, наконец, застегнул ремень. И растерялся. Куда бежать первым делом? К матери? Можно и после сказать. Овца же наша у Хвондея! Надо выручать!
Выскочив через двор на улицу, сыпанул в сторону дома полицая. За спиной, похоже на огороде Крылова, гулко грохнул выстрел. На секунду малец оглянулся.
– Аааа,.. – потом узнает. Овцу спасать надо. Ещё сотворит чего с ней вражина.
В ворота барабанил, не стесняясь. Кончилась вражья власть. Свои вернулись!
Дверь отворил хмурый Митька.
 – Овцу отдавай! – малец чуть ли не приплясывал от нетерпения.
Сын полицая молчком пропустил Ванятку во двор. Затворив калитку, также без слов двинулся в глубину двора между сараями. Ванятка вприпрыжку следом. За тяжёлой дверью целая отара, штук двенадцать. Шумят, топочут. Похоже, голодные. Со всего села пособирал, сволочь! Пахнуло густым запахом скотины. А вот и Машка. Овечка встретила Ванятку радостным «беее».
– Счас домой пойдём, – ухватив за чуб, малец потянул овечку за собой. Понятливое животное послушно застучало копытками следом. И только вышли из калитки, на дорогу, как она с такой скоростью бросилась в сторону дома, что Ванятка тут же отстал. Так и бежали рядком: Машка, оглашая улицу бодрым «беее», и он со всех ног, позади.
Не тормозя, заскочила в открытый всем ветрам двор. Тут и Ванятка подскочил. Мама уже руками всплёскивала:
  – Что случилось? Ты как здесь? Ванятка ты зачем её привёл? Полицай же снова заберёт.
Запустив ладонь в тёплую шерсть животного, Ванятка  расплылся в улыбке:
– Не заберёт! Наши пришли!
Мама растерянно оглянулась на лавку. Опёршись рукой, без сил присела:
– Дождались! – Слёзы счастья потекли по тёмной щеке.