Тележка

Артур всегда считал, что старость — это медленное растворение. Сначала исчезают имена, потом даты, наконец — лица. Но Марта оставалась якорем: её морщины, голос, привычка пить чай с тремя кусками сахара. Пока однажды утром он не проснулся и не понял, кто лежит рядом. Чужое тело с родинкой на плече, которую он целовал тысячу раз.

Тележка появилась через неделю после этого. Ржавая, с погнутым колесом, оставленная кем-то у мусорных баков. Артур привёл её в квартиру, объясняя себе, что «для продуктов удобно». Но постепенно она стала вместилищем всего, что он боялся забыть: фотографий, пустых флаконов от духов, кусочков обоев с пятнами от её помады.

Той ночью, когда время спуталось в тугой узел, он нашёл Марту на кухне. Она стояла у плиты, варила борщ, которого не ели с тех пор, как у неё начали отниматься руки.
— Ты же умерла, — сказал Артур, чувствуя, как слова вязнут в горле.
— Умерла? — она обернулась, и в её глазницах копошились чёрные жуки. — Ты просто забыл, как я выгляжу.

Удар сковородкой получился точным. Череп хрустнул, как скорлупа, а тележка, будто ждала, звякнула, подставляя окровавленное дно.

Он вывозил её по частям, как когда-то выносил хлам из их жизни. Первой отправилась рука. Потом ноги, которые танцевали на их свадьбе. Грудь, хранившую смех над анекдотами про Брежнева. Артур напевал вальс, укладывая части в тележку, будто собирал чемодан в последнее путешествие.

— Спокойной ночи, дорогая, — шептал он, закапывая пакеты под картонными коробками на помойке. Но утром тележка снова стояла у кровати. В ней лежало глазное яблоко — подарок хирурга. В зрачке отражался он сам: сморщенный, с лицом, изъеденным временем.

— Ты всегда была упрямой, — проворчал Артур, пряча глаз в холодильник рядом с банкой солёных огурцов.

Людмила Петровна с пятого этажа видела, как он три ночи подряд вывозил тележку, накрытую промасленной тканью.
— Воняет, как в морге! — кричала она в трубку участковому. — И бормочет что-то про вечность!

Геннадий-алкоголик добавил:
— Вчера предлагал мне купить «сувенир» — женскую туфлю с костями внутри.

Но главной уликой стал мальчик из квартиры напротив. Тот, что рисовал смерть на асфальте в виде старика с тележкой, полной конечностей.

Они взяли его на выходе из двора, когда он вёз последний «груз» — сердце, завёрнутое в газету «Правда».

— Стойте! Полиция! — закричал офицер, но Артур уже не бежал. Он шёл навстречу фонарям, как актёр на поклон.

Тележка скрипела:
— Скрип-скрип. Ты — мой.
— Знаю, — кивнул он. — Мы все чьи-то.

Следователь, молодой парень с щербатым лицом, осторожно приподнял ткань:
— Боже... Да это же...

— Марта, — поправил Артур. — Она любила сирень. Посадите у могилы, если найдёте остальное.

В участке, под мерцающей лампой, он рисовал на столе пальцем:
— Вы думаете, я монстр? Но мы все убиваем тех, кого любим. Оскорблением. Равнодушием. Забывчивостью. Я просто... сделал это наглядным.