Дело Пушкина11 Блудливый гений красоты

        Но вернемся к мадам Керн.

        Они были ровесниками. Он только-только окончил Лицей, она недавно вышла замуж за бравого генерала и не наслаждалась ни молодостью, ни жизнью. Однако Ермолай Федорович Керн отнюдь не был ничтожным мужем красивой жены, каким его привычно изображают. Боевой офицер беспримерной храбрости, он начал карьеру с Очакова и Измаила, а закончил французской кампанией и взятием Парижа в 1814 году. Кутузов отзывался о нем, как о лучшем офицере российской армии.
        Как и многие, генерал пленился молоденькой Полторацкой. Нельзя быть красивой такой – Ермолай Федорович попал под обаяние хорошенькой девушки; она была кокетлива, резва, начитана… о да, Анна Керн с детства любила литературу – недаром ее самое любили литераторы. Однако жениху было 52, ей не исполнилось и семнадцати; служака и солдафон, он умудрился вызвать отвращение у будущей супруги еще до свадьбы. Деспотичный отец буквально вышвырнул ее под венец, это был классический неравный брак. После со свойственным ей тщеславием Анна Петровна относила к своей особе строфы Пушкина, где он рисует появление Татьяны на знаменитом балу. И нос, и плечи поднимал вошедший с нею генерал.
        С Пушкиным юная генеральша встретилась в 1819 году в Петербурге, у Олениных, у которых подрастала дочь, тоже Анна. Они там все были кузенами и свойственниками. Аннет не заметила невзрачного юнца, кудрявого, низкорослого, Александр же сходу пленился девичьим личиком, невыразимо печальным, как у Мадонны, а потому крутился рядом, изо всех сил пытаясь привлечь внимание, как это делали мальчишки всех времен и народов: уселся поближе, острил, отпускал комплименты: «Est–il permis d'etre ainsi jolie!» (Можно ли быть такой хорошенькой!) Она держала его на расстоянии: никому не известный, неинтересный юнец. Когда уселась в карету, он вышел следом и провожал экипаж глазами…
        Буквально в тоже время очаровался мадам Керн и действующий император. Ах, она была похожа на красавицу императрицу Луизу! В мемуарах Анна Петровна расписывала приятные беседы, танцы, фермуар, которым царь пожаловал прелестную жену генерала, и как он жалел несчастную… Он даже покумился с Кернами, став восприемником старшей дочери, как впоследствии следующий самодержец, Николай I, крестил дочь супругов Ланских. В жизни поэта случались и такие совпадения.
        «Jamais je n'oublierai le premier moment ou je vous ai vu!» (Никогда не забуду первую минуту, когда я вас увидел!) – сказал ей царь; эти слова странно совпадают со строчками пушкинского стихотворения. Драгоценное воспоминание о своих успехах женщина пронесла через всю жизнь. Надо сказать, Анна Петровна любила свое лицо не меньше, чем супруга Пушкина.
        Мужа перевели в Псковщину; женщина молилась, читала запоем и чахла. Муж орал на нее как на плацу - во всю генеральскую глотку, - и баловал, наряжая точно любимое дитя; она тихо его ненавидела, обвиняя во всех смертных грехах – даже в том, что он подсовывает ей любовников. Вероятно, немолодой Ермолай Федорович был провидцем и так боялся измены, что провоцировал жену, исподтишка наблюдая за ее реакцией.
        «Положение моё достойно жалости… Мой удел на сей земле – одни лишь страдания. Я ищу прибежище в молитве, я покорно предаю себя воле божьей, но слёзы мои всё льются, и нет рядом благодетельной руки, что осушила бы их», - писала она в своем дневнике.
        Не утешали даже дети: она так ненавидела мужа, что недолюбливала и рожденных от него дочерей.
        Но так ли был жесток генерал Керн? Или жесткость его граничила с отчаянием? Когда-то он не смог устоять и взял то, что ему предлагали – неотразимое обаяние юности, - а теперь бродил вокруг злобного комочка плоти, пытаясь по-своему приручить этого маленького зверька, покупал внимание, а потом сидел по часу в жениной комнате, молчал, плевался, поглядывая на нее, сжавшуюся в углу, и уходил, не сказав ни слова… Чем сильнее она замыкалась в своем презрении, тем грубее становился мужчина и тем явнее выказывал презрение в свою очередь. Это был замкнутый круг.
        «…я рада была бы бежать, куда угодно, только бы ничего не слышать о нём…»

        Однако она держалась, увлечения были невинными и платоническими, как увлечение Натальи Николаевны Дантесом. Ее история – полная иллюстрация к роману Бальзака «Тридцатилетняя женщина», где великий француз прослеживает все стадии, что проходит девушка после замужества, пока не заведет любовника. Керн увлеклась офицером, другим; отношения с обоими были (по ее утверждению) «исполнены любви, счастья и восторженной поэзии». Насколько тесно сблизила их поэзия, история умалчивает; со вторым претендентом дело дошло до свиданий, причем в уединенных местах (например, на кладбище), пока того не сослали на Кавказ. Это была странная история: он одолжил сослуживцу пистолет, из которого тот застрелил начальника. Анна его жалела… О том, что отношения были исключительно поэтические, известно из дневника ее второго мужа, а значит, в интерпретации самой Керн.
        В 1824 году птичка наконец выпорхнула из клетки - уехала в Лубны к родителям.
        Поначалу она хотела всего лишь передохнуть. Однако свобода и понятная жажда полноценных эмоций довершили начатое: Анна Петровна завела любовника. Пушкин приятельствовал с А.Г. Родзянко, ее соседом по имению; Керн, будучи племянницей соседки Пушкина П.А. Осиповой-Вульф, дружила с ее дочерями, связь была наитеснейшая, переписка велась активная; он много слышал об Аннете от барышень Вульф, осведомлялся у Родзянко… Прелестная женщина – мимолетное видение - помнилась ему.
        Так начинаются великие любови. Здесь же…
        Родзянко, певец эротики, был не сдержан в речах, да и язычок имел довольно злобный. Пушкин побаивался его языка. Заочно поздравив его с победой: зная твою влюбчивость и твои таланты, - он просит приятеля обрисовать ему женщину: что она такое? – его явно волнуют отношения Керн и ее соседа.
        Родзянко пишет ответ… на пару с генеральшей. Их общее письмо фривольно, игривый тон любовника подхватывает женщина, он плачется: «Вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Фёдоровичем: снова пришло давно остывшее желание иметь законных детей, и я пропал… Ради Бога, будь посредником!» Она подыгрывает любовнику, кокетничает с Пушкиным, хотя едва с ним знакома; ей льстит, что известный поэт – тот самый мальчик, который был так очарован, и что помнит ее и доныне.
        Пушкин отвечает, по своему обыкновению, в тон и дает любовникам блистательный по форме и откровенный по содержанию совет. Как ему - цинично и в лоб, так и он – со всей душой. Никаких поэтических роз: «Благопристойные мужья для умных жён необходимы».
        Переписка с Роздянко велась через Анну Петровну и порой была весьма откровенна. Даму сие, надо сказать, ничуть не смущало; на одном из писем Пушкина сохранилась нецензурная фраза, кем-то вымаранная - непристойности в посланиях мужчин мадам Керн не коробили… Да, их знакомство началось с переписки – фривольной, игривой, за рамками этикета, - переписки, в которой женщина позволяла мужчинам двусмысленности по отношению к своей неумной особе.
        История ее замужества грустна, но приходится признать, что шкурка у Анны Петровны была носорожья.

        Увы, издержки подобной нетребовательности проявляются быстро. Мужчины относятся к женщине так, как она позволяет к себе относиться. Отношение Пушкина к возлюбленным сильно различалось; насколько неуважителен он к «гению чистой красоты», настолько благоговеет перед Карамзиной. Ни одного гадкого слова не было сказано в адрес Воронцовой или Собаньской, а ведь дамы – как та, так и другая, - не являлись образцом безупречности.

        И все-таки он растерялся: я вел себя с вами как 14-тилетний мальчишка, - признался он ей потом. Стоило встретиться, и в памяти ожили и давнее знакомство, и мягкий облик Мадонны, он робел, он совершенно стушевался; они не сразу нашли общий язык.
        «Да и трудно было с ним вдруг сблизиться: он был очень неровен в обращении,— то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, — и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту. Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно…» - А П. Керн.
        И так же искренне, в каком-то порыве, он рассказал ей, как поразила она его при первой встрече: «У вас был такой девический облик; не правда ли, что вас что-то угнетало, как какой-нибудь крест…»
        В Михайловском стояла ночь, они гуляли по саду, она споткнулась о корень дерева, и он вздрогнул от невольного прикосновения…
        Наутро он принес женщине стихи.
        «Когда я собралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове,;—;не знаю».
        А промелькнуло, вероятно, сомнение.

        Она уехала; есть версия, что П.А. Осипова спешно увезла племянницу, испугавшись накала пушкинских чувств.
        Он шлет вдогонку письма – одно за другим; в надежде, что Анна прочитает, строчит кузине:
        «…Мысль, что я ничего для нее не значу, что, пробудив и заняв ее воображение, я только потешил ее любопытство; что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает ее ни рассеяннее среди ее триумфов, ни мрачнее в дни грусти; что прелестные глаза ее остановятся на каком-нибудь рижском вертопрахе с тем же пронзающим сердце и сладострастным выражением,;—;нет, эта мысль невыносима для меня… если в сердце ее нет на мою долю тайной нежности, если нет в нем таинственного, меланхолического ко мне влечения, то я презираю ее, слышите ли?»
        Она и «божественная», и «мерзкая»:
        «Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое произвела на меня некогда встреча наша у Олениных».
        В письмах он осмелел: пытает о чувствах, молит о свидании, осуждает кокетство, обсуждает жалобы дамы на несносного мужа, ревнует, – прикрываясь полушутливым тоном, он пишет: я люблю вас больше, чем вы думаете, - и дает разумные советы поладить с мужем - Анна Петровна окончательно решила бросить Керна. Он просит: «не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду. А самое главное, не говорите мне о стихах». Он не в состоянии творить: ум затемнен, «ваш образ встаёт передо мной, такой печальный и сладострастный; мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста».
        И в каждом письме: приезжайте, божественная!
        Все в жертву памяти твоей:
        И голос лиры вдохновенной,
        И слезы девы воспаленной,
        И трепет ревности моей,
        И славы блеск, и мрак изгнанья,
        И светлых мыслей красота,
        И мщенье, бурная мечта
        Ожесточенного страданья.
        Да, есть версия, что это стихотворение, датированное июлем-сентябрем 1825 года - самый острый период увлечения Пушкиным Анной Керн - посвящено именно ей, а не Воронцовой, с которой поэт расстался больше года назад, и которой по инерции много чего приписывают.

        Он ревновал не на пустом месте. Кузен Вульф был очарован не меньше Пушкина. Подстегиваемые друг другом, они принялись волочиться за женщиной. Писал Пушкин, слал письма Алексей Вульф. Прасковья Александровна по-матерински (а то и снедаемая банальной бабьей ревностью) попыталась раскрыть глаза юнцам, даже рассорилась с племянницей, но не преуспела. У кузена, однако, были преимущества: он мог лицезреть красотку воочию. Пушкин, прикованный к Михайловскому, как гребец к галере, этой возможности не имел.
        Дело становилось с каждым днем пикантнее. До Пушкина доходили слухи; наконец, он написал письмо, вложив конверт для Прасковьи Александровны, - в надежде, что его распечатает мадам Керн. В послании говорилось о немалых успехах «гения красоты» в охоте за мужскими сердцами: она хоть кого приведет в отчаяние своим кокетством. Чтоб ей не довольствоваться мужем, - иронизирует Пушкин и добавляет:
        «Так нет, нужно еще кружить голову вашему сыну, ее кузену! Приезжает она в Тригорское, и ей приходит на ум пленить г. Рокотова (еще один сосед по имению – Н.В.) и меня; но и этого мало: приехав в Ригу, она видит в ее проклятой крепости проклятого узника и делается кокетливым Провидением этого окаянного каторжника. Но и это еще не все: вы уведомляете меня, что в деле замешаны еще и мундиры!»
«Но, сударыня, серьезно ли вы думаете, что она кокетничает _р_а_в_н_о_д_у_ш_н_о? Она говорит, что нет, и мне хотелось бы этому верить… - пишет он ниже не тетке, конечно, - племяннице. Расчет его оправдался; женщина клянется всеми святыми: ни сном, ни духом, - но покой его нарушен:
        «…а между тем вы на «ты» с вашим кузеном; вы говорите ему: я презираю твою мать; ведь это ужасно? Следовало сказать: Вашу мать, - снова иронизирует поэт,-  и даже ничего не следовало говорить, потому что эта фраза произвела дьявольский эффект».
        Конечно, дьявольский: хозяйка Тригорского в гневе взяла с молодого соседа слово прекратить переписку с ее родственницей.
        В 1825 году была еще одна встреча, о которой мы знаем от самого Пушкина, а также из работы П.В. Анненкова. В октябре Керны приехали в Тригорское – мириться со сплетницей теткой. Анна Петровна рассказала Анненкову, что якобы не хотела ехать: поэт перестал писать, - однако подчеркнула, что лицом к лицу он вновь стушевался и был нежен и боязлив - с оглядкой на тетку и генерала, с которым «сильно не поладил». Что произошло, доподлинно неизвестно; вероятно, старый вояка, по подозрительности немолодых и нелюбимых мужей, устроил скандал влюбленным и через несколько дней увез жену. Анна Петровна дотошно расписала историю взаимоотношений с Пушкиным, но о втором визите в Тригорское в ее мемуарах ни строчки. Сам Пушкин с обычным для этой любовной истории сарказмом язвил в письме к Вульфу, что с Ермолаем Федоровичем они подружились.
        Через два месяца Анна Петровна, будучи беременной третьим ребенком, снова порхнула на сторону. Сошлась с кузеном, кружила голову второму Пушкину – Льву; были и другие; вокруг Александра Сергеевича, как бабочки, кружили слухи. В майском письме от 1826 года он подпустил шпильку счастливому сопернику Вульфу:
        «Что делает вавилонская блудница Ан[на] Петр[овна]? Говорят, что Болтин очень счастливо метал против почтенного Ерм[олая] Фёдоровича]. Моё дело – сторона; но что скажете вы?»
        Он уже понял, что попал в хоровод почитателей. Предчувствие его не обмануло.

        Основания для столь нелестной характеристики у Пушкина имелись: Анна Петровна изменяла и Вульфу. Чистое личико и застенчивая манера держаться – у нее имелась одна особенность, которую подчеркивал Пушкин: сладострастное выражение лица и приоткрытый рот. А.В. Никитенко отметил томность в глазах, голосе, улыбке… Блудливый гений чистой красоты, она была, как сейчас бы сказали, подчеркнуто сексуальна.
        «Хотите ли знать, что такое г-жа Керн? У нее гибкий ум; она понимает все; она легко огорчается и утешается точно так же; она застенчива в приемах обращения, смела в поступках, но она чрезвычайно привлекательна», - Пушкин – Осиповой (со слов Анны Керн).
        Ему мало везло в любви, но «гений чистой красоты» была самым большим его разочарованием.
        Цензор Никитенко в бытность студентом, как и многие, не устоял перед «женщиной поразительной красоты» и отметил, как легко она расточала чары перед незнакомцем – так, на всякий случай, - затем игнорировала новоприобретенного поклонника, а после снова переходила на интимный тон. Запоминайте на всякий случай – это хороший пикаперский прием.
        «Нельзя же в самом деле говорить так трогательно, нежно, с таким выражением в глазах;—;и ничего не чувствовать… (где мы подобное видели? Ах, да – в одном из писем Пушкина… - Н.В.) Она говорила, что понимает меня, что желает участвовать в моих литературных трудах, что она любит уединение, что постоянна в своих чувствах, что ее понятия почти во всем сходны с моими…», - недоумевает наивный юноша.
        Удивлялся молодой студент и той непосредственности, с которой богиня позволяла чужим мужчинам тереться возле: «он (инженер П.П. Базен – Н.В.) едва не садился к г–же Керн на колени, говоря, беспрестанно трогал её за плечо, за локоны, чуть не обхватывал её стана». Сама же Анна Петровна воспринимала беспрерывные касания мужчины как «самую доброжелательную любезность». Что коробило окружающих, не смущало женщину. Не смущал ее и возраст поклонников.
        Двоюродный брат А.А. Дельвига, Андрей Иванович Дельвиг вспоминал в своих мемуарах об интрижке генеральши с его 18-летним братом, от которого дама и забеременела. Разбежавшись с юным любовником, она принялась заигрывать с еще более молоденьким пастушком – самим Андреем, которому на тот момент было шестнадцать: «…зазывала в свою комнату, которую занимала на даче, нанятой Дельвигом, ласкала меня, заставляла днём отдыхать на её постели»…
        «Я, ничего не зная об её связи с братом Александром,  принимал эти ласки на свой счёт, что, конечно, нравилось мне, тогда 16–ти летнему юноше, но эти ласки имели целию через меня примириться с братом, что однако же не удалось. Возбуждённые во мне её ласками надежды также не имели последствий».
        Поминал Андрей Иванович и некоего Флоранского, «дружба» которого с генеральшей несколько лет спустя, судя по дневнику уже А. Вульфа, закончилась рождением еще одного ребенка... Антон же Дельвиг называл Анну Петровну своей «второй женой», а себя, воочию наблюдавшего ея многочисленные интрижки, «мужем безномерным». Одновременно прелестная дама поддерживала связь с самим Вульфом, своим многолетним любовником; тот был в курсе всех ее амуров и помимо кузины занимался двоюродной сестрой Лизой Полторацкой, а также волочился за Софьей Дельвиг.
        «Они не были в претензии друг к другу, в их отношениях поистине царила какая–то домашность, родственность. Вульф навсегда остался благодарен Анне Петровне за её любовь», - П.Е. Щеголев.
        Надо сказать, в семействе Дельвигов милейшая генеральша сыграла роль уже злого гения. Подбивая его жену на интрижки, она существенно отравила последние годы жизни Антона Антоновича, в доме которого жила, как своя. Семейные склоки в совокупности с прочими неурядицами: смерть «Литературной газеты», выволочка Бенкендорфа, - подорвали его здоровье. Когда он умер, простодушная Анна Петровна не нашла ничего умнее, чем написать Вульфу:
        «Забыла тебе сказать новость; барон Дельвиг переселился туда, где нет ревности и воздыханий».
        Даже Вульфу, в общем-то, снисходительно-равнодушному ко многим людским порокам, стало неловко.
        Был у нее роман и с С.А. Соболевским, это ему принадлежит шуточка: «У мадам Керны ноги скверны». Стишок этот, по словам автора, постоянно твердил Пушкин.
        Соболевский, А. Илличевский - солицеист Пушкина, поэт Подолинский – все они писали Анне Петровне стихи, все пользовались ее благосклонностью. В дневнике Вульфа мелькает некто Свечин, генерал-майор и поклонник его любовницы… Ой-ей… Вам не кажется, что Пушкин был прав в своем определении генеральши Керн как вавилонской блудницы? Со своей обычной прямотой Пушкин сказал то, что другие думали. Подобная любвеобильность избыточна и для двадцать первого века, что уж говорить о девятнадцатом! Ее муж, предвосхищая рассказ Чехова, помимо прочих наград, получил две Анны: одну, звезду 1 степени, в петлицу, другую - на шею.