Ребенок

Меня не должно было быть. Это я понял сразу, как только начал слышать. Через стены матки доносились не слова любви, а голоса, спорящие о долге. «Ты обязана», — говорил мужской голос, глухой, как хлопок дверью в пустой квартире. Женский отвечал шёпотом: «А моя учёба? Работа?». В тишине между их фразами я учился различать страх — липкий, как околоплодные воды.

На первом приёме врач щёлкнула компьютерной мышью, выводя на экран мои очертания. «Здоровый, — объявила она, не глядя на мать. — В наше время это редкость». Я хотел закричать, что «здоровый» не значит «желанный», но у меня не было голоса — только тень на ультразвуковом снимке, похожая на кляксу в школьном дневнике.

Потом начались походы в «Центр семейного здоровья». Там, в кабинетах с облупившейся краской, матери показывали графики рождаемости вместо карт континентов, которые она мечтала исследовать. На стенах висели плакаты с цифрами пенсий и штрафов — математика принуждения. «Представьте, — говорила лекторша, тыча указкой в диаграмму, — ваш ребёнок к 18 годам компенсирует три бюджетных дефицита!». Мама сжимала мою ненаписанную биографию в кулаке.

Роды принимали в здании, похожем на заводской цех. Вместо акушерок — медсёстры в униформе цвета хаки. «Тужься, — приказывали они, — государство инвестировало в тебя 9 месяцев!». Мне перерезали пуповину стерильными ножницами из набора с гербовой печатью. Первый вдох обжёг лёгкие — будто вместо воздуха вкачали обязанности.

Теперь меня зовут «Сын». В пять лет я узнал, что рождение — это не начало, а долговая расписка. В школе нам выдают учебники, где глава о правах человека заклеена страницей из уголовного кодекса. Учительница по биологии, избегая глаз класса, объясняет, как работает система штрафов за «нецелевое использование репродуктивных органов».

Мать работает кассиром в магазине, где вместо ценников — предупреждения: «Каждая некупленная памперсов упаковка — удар по экономике!». По вечерам она разглядывает старые фотографии: там она, на фоне гор, с молотком геолога в руках. Я спрашиваю о камнях, но она качает головой: «Теперь мои камни — это квартальные отчёты, сынок».

Иногда, мы играем в запрещённую игру. Мама рисует на песке карты несуществующих стран, а я угадываю: «Это где разрешают не рожать?». Она смеётся, но смех звучит как звон разбитого стекла. В такие моменты я чувствую, как мы обмениваемся тем, чего у нас нет: её свободой, моим выбором.

Я часто думаю о других — тех, кому повезло не стать статистикой. Они летают где-то в космосе возможностей, не зная слова «демографический кризис». Иногда мне кажется, что смерть — это те, кто не родился, а мы, живые — их бледные тени.

Сегодня мне исполнилось 12. Вместо торта — пирог с начинкой из печени. Вместо свечек - распечатанный Qr с доступом в госуслуги. Мама шепчет: «Извини, что не дала тебе выбора». А я молчу, потому что в этом мире даже извинения принадлежат государству.

Мы с ней — как два недописанных письма. Она — в конверте с маркой «Обязанность», я — в пакете с пометкой «Ресурс». И где-то меж строк, в зазоре между нашими несбывшимися жизнями, живёт правда: человек рождается свободным, но система начинает растить его рабом ещё до первого крика.