Царь!..

169. ЦАРЬ!..

Евгений. Собственный жанр

-- У-а-а-а-а-а!
Завизжала лишь девка – сердце в ней остановилось…
Всё вмиг поняла и она сама.
К ним.
К ней!
Глянула-таки, не дыша, в оконце…
ОН.
Словно в бреду… или в сказке…
Скачет в коляске с той стороны – с той, откуда он только и мог явиться.
Там – вдали, за макушками елей, -- полоска синяя залива… с облаками серыми… с мачтами кораблей…
Там – там творилось что-то непонятное ей… да и, храни бог, немыслимое для понимания…
Она-то ныне была вся полна только тем, что недавно сделалась благополучно женой, и тем, что теперь бы стать и прослыть полноценно матерью!
Хотя – от тех, вдали, облаков – всего жди…
И верно.
Не миновать же ныне.
Он – в коляске, как всегда, один… и подвигается, как чудится, самим здешним прозрачным прохладным ветром…
Или сам он… привидение?..
Вот.
Ой!
Потянул вожжи одной рукой… а нога уже и на ходу с коляски качалась…
Сошёл… выбрал между делом пальцами какой-то мусор из гривы…
Лошадь не шевельнулась, будто деревянная.
Вожжи накинул на пень...
Лицо его круглое плоское бледное -- всё было, восковое, неизменно вздёрнуто, глядящее неизменно в даль.
В какую-то – ему одному на всём белом свете, конечно, ведомую!
Она – осталась одна.
Девка спряталась где-то навсегда.
Она же – чуть заскрипело крыльцо – пала на колени.
Вошёл!
Раздавил комнату, сделал её пустой.
Одно дуновенье пред собой она чуяла бровями…
Он же – голосом пугающим…
Дескать, здорова ли?!
Она не смела, не посмела шевельнуться…
А он, мол, зуб твой тебя донял, что ли?!
Так и есть…
Обречена.
Не дышала.
Башмаки его пыльные… край камзола его грязного…
Ближе… ближе…
А вот и пальцы его: табак и дым…
Дёрнул её за подбородок.
Дескать, который тут у тебя злой-то зуб?!..
Который, мол, мешает тебе мужа-то любить?!..
Глаз его – она не видела. Ни сейчас. Ни до этого. Никогда и потом.
Не посмела бы. Померла бы.
Различала лишь, в мареве слёз, -- судьбу… свою судьбу… грозу судьбы своей… уже настигнувшую её… уже нависшую над нею…
В руке его – будто чёрный чёрт откуда-то – оказались щипцы!
Железные, что ли…
Ей на миг малый вдруг пришло в голову: вот бы мне эти щипцы похвалить… поласкать…
Вот когда нашлась!
К себе же ждать ласки – в минуту в сию – неоткуда.
А он – огромный. Такой, что одна пуговица на его камзоле – целый щит!
Чего, дескать, ждёшь?!
Она… чуть… разомкнула… губы…
Дёрнул тот палец-перст опять за её подбородок!
Так что зубы её предательски щёлкнули…
Но его это, видно, пуще раззадорило.
Открывай!
Щипцы, хладные-крепкие, – во рту постукали, как бы узнавая своего, по всем зубам.
Выбрали, видно, тот, который им, щипцам, приглянулся… или за который взяться сподручнее...
Все зубы-зубки у неё были – один к одному и все белы как сахар.
Лапа-лапища его другая взялась за её голову…
Пламя! – Пламя наполнило комнату… всё тело её…
И тут же – темень! тьма!.. и ещё -- как бы писк оглушающий в ушах…
Кашлянула -- чуть очнувшись и ужасаясь от дерзости кашлять… сплюнула – невольно и ужасаясь дерзости плевать…
В оправдание понимая, что как стояла, так и стоит на коленях…
Мешок, разглядела-таки, грязный тугой… в тёмных багровых пятнах… висел близко пред её глазами на ремне на поясе…
У НЕГО!
И щипцы – сунули что-то в тот мешок…
А зубцы свои те щипцы… как почудилось… сами по себе, щёлкая, вытерли о подкладку камзола…
Он же, откуда-то с потолка, что ли, – гласом пугающим…
Дескать, смотри впредь!
И комната -- опять обернулась комнатой.
Она -- ждала, боясь шевельнуться, полнейшего освобождения…
Услышала с улицы…
Но! пошла!
Застучали копыта, колёса…
Она – осмелилась.
Завыла.
Наконец.
Оглохшая.
Приказы его, как железные сумасшедшие птицы, всё ещё бились о стены комнаты…
Она, с открытым ртом и с кровяной слюной с подбородка, -- знала отныне из первых уж рук… чем наполнен весь мир, до небес, божий.
Любовью!
Тем – что здесь, среди леса и вблизи моря, движет всеми ветрами и облаками, и кораблями… и всеми, конечно, людьми-людишками…
К любви к такой бескрайней безмятежной понуждает всех – прежде всего то, что звучит.
ОТ НЕГО.
Звучит же – голос его.
Который и двигает и облаками, и людьми.
А голос его…
Она боялась самой себе в этом признаться…
Голос его был – бабий.
Звонкий, дерзкий…
Закрыть глаза – будто это руководит всеми какая-то рослая и наглая баба!
А когда голос этот, причудливый и прикудливый, ещё и смеётся – жуть и жуть!
Видела она его не раз – голову его большую то в космах, то треуголке – издали…
И всегда -- над всеми.
А однажды…
То было, конечно, во сне.
В яви она такого никогда не видывала, не слыхивала.
Такого бесовства…
Не то что глаз, голову не смела поднять.
Целых полночи…
Ревело всё вокруг!
Рвалось раз за разом – от хохота неземного – всё так, что падал на столы потолок.
А вот и… не по её ли душу?!..
Муж её – рядом-то с нею – встал и принял «орла».
Через стол…
Из рук его -- самого!..
Муж тогда – чувствовала она плечом – покачиваясь и дыша-сопя носом, еле-еле выпил всю, верно, до самого до дна ту чашу…
И одна капелька от его дорожащей руки слетала прямо ей на верхнюю губу…
Боже, она не смела – ни утереться, ни хоть бы языком ту каплю щекотавшую с губы слизнуть…
Вот бы «ассамблея» взорвалась!.. навек… или ещё как похуже…
Муж, рядом, на лавке усидел-таки, не повалился, как тут иные, сразу после «орала», плашмя на пол.
Но, за полночь, его до коляски два солдата тащили за ноги и за подмышки.
Она сейчас – теперь, на коленях и на локтях, поползла…
Увидела, подтянувшись как собака к окошку…
Поскакал…
Ускакал!
В ту сторону, где – та холодно-голубая полоска залива, на которой торчат те мачты…
Уж от них-то – да ещё бы раз! – сегодня больше не прискачет.
А там, у залива…
Там и её муж.
Который – милый! ласковый! – случайно, видно, проговорился давеча как-то о ней…
И выбрала судьба-судьбина – для свершения суда – на этот раз её.
Трудно поверить.
Вот и она удостоена.
Внимания.
Выше которого не бывает.
Она – очнулась-очухалась наконец.
До разума.
Упала…
Потеряла чувства…
От счастья!
От счастья…
Боли она ничуть не чувствовала.
И ни обиды.
Ни на кого.
Напротив.
Благодарила Бога.
За то, что её миновало то… что в день сей, под облачным прохладным ветром, в её жизни пока миновало.

Ярославль. 22 декабря 2023

(С) Кузнецов Евгений Владимирович