Жучок

                Рассказ

                1
      Я давно человек городской. Но с первыми весенними лучами беру тяпку и выхожу на клумбу перед своим подъездом нашей многоэтажки – земля с её живительными корнями, из которых я вырос, зовёт – властно, неодолимо. Сбросившая оковы зимы, податливая, она пахнет детством и вечностью. Меня не будет, не станет миллиардов людей, а она, заботливо приняв всех в своё лоно, продолжит нескончаемо давать жизнь новому. Вот и на моей клумбе розы пустили отростки, проклёвываются нарциссы, тюльпаны. Мужики из нашего дома, знаю, тайком усмехаются: «Нечем дядьке заняться!». Особенно - пенсионеры, днями забивающие в беседке козла. А женщины, те открыто одобряют и сочувствуют: «Всё вдовцу приходится делать самому…». В первую очередь – равнодушные к цветам, не ухаживающие за своими клумбами. Этим мне хочется бросить упрёк: «Что же вы за женщины?!». Однако тут же перед глазами встаёт моя, заложившая наш цветник, и так рано ушедшая от меня, суетного, в широкие материнские объятия земли. Одни из любимых моих первоцветов носят её имя.
     Солнце и чувство голода властно вывели во двор из подвала с тёплыми трубами всю КТФ. Не знаю, как в других городах, а в моём почти в каждом многоквартирном доме есть пенсионерка, которая подкармливает ораву размножающихся в геометрической прогрессии кошек. Таких сердобольных женщин у нас со снисходительной иронией называют кошатницами или заведующими кошко-товарной фермой (КТФ). В укромных местах - под балконами первых этажей, в тени кустов, на колодце теплотрассы – соседка Валентина расставила мисочки, лоханки, коробочки, в которые приносит своим воспитанникам завтраки, обеды и ужины. И не объедки какие-нибудь, а варит хвостатым супы, каши, кулеши. Часто на халяву прибегают псы-бомжики. Поэтому пенсионерка не отходит от кормушек, пока коты, кошки и котята не отвалятся в сытости, прогоняет бродячих собак. Вот и сейчас большой лохматый бездомный, которого можно было бы назвать чёрным как смоль, если бы не давние ссохшиеся серые клочки грязи на голове, впалом брюхе и хвосте, попытался выхватить из-под носа чавкавшей Милки (Валентина всем им дала клички) лакомый кусочек.
      - Пошёл! – зло-истерично взвизгнула зав КТФ, подхватила с земли палку и наотмашь ударила ею пса по голове. Тот, не издав ни звука, отскочил не солоно хлебавши.
      Вдруг распахнулось одно из окон первого этажа, высунулся по пояс офицер-отставник дядя Степан и удивлённо-взволнованным голосом прокричал: «Жучок!». Пёс остановился, поднял грязно-кудлатую голову и, казалось, тоже с удивлением, посмотрел на мужчину.
      - Жучок, я сейчас! – уже радостно крикнул дядя Степан и, забыв закрыть окно, исчез в квартире.
     Через считанные секунды он выскочил во двор с нарезкой любительской колбасы в руках.
      - На, Жучок, ешь! – бросил офицер несколько кусочков себе под ноги.
     Собака не двигалась с места. Замерла и Валентина с палкой наперевес.
      - Жучок, дурачок, дружочек, это же я, Стёпа… - растерянно поманил пса рукой сосед.
      Бомжик не сводил с него глаз. И тут то ли слезинка у пса сверкнула на солнце, то ли искорка проскочила на чёрном зрачке, он засеменил к Степану и, торопливо проглотив первый ломтик колбасы, ну точно недоумённо, уставился на человека.  Я оперся о свою тяпку в ожидании, что будет дальше.
      Сосед присел на корточки и, безбоязненно гладя бродягу по грязной голове, принялся уговаривать:
     - Да ешь, Жучок, не бойся!
     Пёс наспех подобрал оставшиеся кусочки, отправил их в пасть, и на сей раз не жуя. Потом вновь поднял голову, заглядывая Степану в его влажные глаза.
    - Всё, брат, больше нет…
    Бомжик резко повернулся и засеменил из нашего двора на улицу.
   - Жучок! Жучок!.. – кричал офицер.
   Собака скрылась из виду за другими домами.
     - Да нет… Не может быть! Но ведь откликнулся же, - тихо говорил самому себе Степан.
     Из оцепенения вывел его мой вопрос:
     - Что, знакомый пёс?
     - Знакомый? Ну, да… То есть, этого не может быть!
     Слово за слово, и сосед рассказал такую историю.

                2
     Если летом посмотреть на этот степной хуторок с высоты птичьего полёта, то хат в сплошной зелени садов и посадок не видно. С одной стороны голубой лентой его окаймляет неширокая река, с другой подпирает дамбой обширное озеро-водохранилище. В середине этого жилого полуострова находилось подворье, в котором росли вместе Стёпа и Жучок. Мальчику было пять лет, когда отец принёс домой чёрный шерстяной комочек с глазками-уголёчками.
      - Смотри-ка, на майского жука похож, - удивилась мама.
      - Ну, пусть будет Жучок! – подхватил папа.
     Так щенок обрёл кличку, а Стёпа – счастье. Игры они придумывали на равных. Особенно обоим нравилось катиться кубарем со стога сена, вверх тормашками. Это было самое ожидаемое событие в их начинающейся жизни: отец привозил с луга на подводе с высокими бортами, запряжённой колхозной лошадью, подсушенное сено, которое он недавно накосил. И в огороде вырастал стог. Папа подавал навильники, мама вилами же вершила гору сочного разнотравья. Его аромат будил в мальчике непонятные сладостные устремления и неразгаданные фантазии, будоражил щенка, урчащего восторженно. Как жаль, что современная, даже сельская, детвора уже не знает окрыляющего запаха свежескошенного сена! И кажется, она лишается чего-то чрезвычайно важного, первородного, что необходимо для сохранения связи подрастающих поколений с матерью-природой. А Степану та духмяность будет сниться всю жизнь… Ещё малыши любили лазить в таинственных потёмках горища - чердака хаты, на который мальчик затаскивал брыкающегося пёсика по шаткой деревянной лестнице, и где они дружно чихали, поднимая ото сна многолетнюю пыль. Только однажды у них случилась размолвка…
     Жучок со временем превратился в стройного, ну прям вороного молодого пса, и его посадили на цепь. Отец смастерил просторную будку, оббил её толем. Мать постлала на пол конуры старое Стёпино одеялко. Но Жучок в будку не заходил, дёргал цепь, а когда понял, что это бесполезно, дико заскулил.
     - Толя, уйми пса, голова раскалывается, - просила мать.
     - Привыкнет, не щенок уже, - отговаривался отец и пытался успокоить собаку кусками хлеба, смоченными в борще. Жучок к ним не притрагивался.
     Стёпа плакал, просил отца:
     - Зачем на цепь, ведь бегал со мной по двору так…
     - Положено, он уже не маленький, должен службу нести, - объяснял папа.
     - Какую службу?.. – хныкал мальчик.
     - Двор охранять.
     А ночью пёс оборвал-таки цепь и сбежал. Наутро отец со Стёпой кинулись искать беглеца.
     - Далеко от дома не мог уйти, - взволнованно твердил отец.
     И действительно, они увидели его на дамбе водохранилища, в два голоса позвали: «Жучок!».  Пёс повернул в их сторону голову и остановился. Однако только отец попытался приблизиться, вновь побежал.
     - Обижается на меня, - решил папа. – Попробуй ты!
     Стёпа побежал за другом, окликая его. И Жучок остановился.
     - Жучок, дурачок, дружочек… - манил Стёпа, мелкими шагами приближаясь к любимцу. Подошёл, ухватился за обрывок цепи, болтающийся на тугом ошейнике.
     И тут с подъёма гравийной дороги, ведущей на дамбу, показалась вахтовая машина. В кузове на скамейках сидели рабочие-водники – ехали на смену. Жучок испугался, и снова бросился бежать. Стёпа не отпускал цепь, ему так хотелось удержать дружка, вернуть его домой! Собака была уже сильней мальчика, она волочила его за собой по мелкому гравию дороги. Скоро руки, по короткие рукавчики рубашки, ноги, до штанин шорт, и лицо Стёпы были сплошь в пыльных кровавых ссадинах. Рабочие в машине хохотали и улюлюкали: «Держи, псина, пацана, а то убежит!». Вахта скрылась в облаке пыли за поворотом. Жучок остановился. Стёпа лежал на дороге, крепко держа в обеих руках цепь, и рыдал. Подбежал отец, схватил Жучка за ошейник, другой рукой поднимая сына.
     - Больно?
     - Н-не-ет!
     - Чего тогда ревёшь?
     - А чего они над нами смеются?!
     Да, обида бывает сильнее боли…
     А вот мама плакала от страха за сына:
     - Ваша собака могла его убить!
     У матери была теперь своя любимица: молодая корова Ланка, подарок дедушки с бабушкой, её родителей. Парное молоко с хрустящей краюхой свежеиспечённого мамой в русской печи каравая – ничего вкуснее с той поры Степан не едал. И этого праздника вкуса нынешние мальчишки и девчонки, увы, не знают… Тайком от матери Стёпа смачивал ломти хлеба в молоке и кидал Жучку. Тот теперь жил на цепи, спал в конуре – смирился.
    Но однажды у Ланки вдруг молоко пропало. Пойдёт мать доить – а вымя пустое. Что за напасть?! Выследил отец. По ночам к спящей в сарае на соломе корове приползал длиннющий и толстый уж, пристраивался к вымени и высасывал всё молоко.
     - Ужиха, наверное, - доложил папа.
     - Всё равно, убей! Без молока остались…
     Пришлось отцу выполнить. Сидел в лунную ночь в сарае в засаде, встретил ужиху лопатой, изрубил на куски. Молоко Ланка снова стала давать, а тревога матери не проходила: «Женщинам на работе рассказала… Говорят, не надо было трогать ужиху. Не к добру это». И через короткое время, действительно, беда в дом Стёпы пришла за бедой.
     В три погибели отца скрутил радикулит. Грешил на сенозаготовку. Курил папиросы одну за одной – боль забивал. Потом открылась язва, которую пытался гасить, отправляя в желудок кружку тёплого молока с печной древесной золой. И того, и другого было в доме достаточно. Молоко мама даже продавала соседке. Через день та приходила по вечерам за ним с алюминиевым бидончиком. Как-то пришла с Аллкой, дочкой, ровесницей Стёпы. Он с ней вообще-то не водился, но в тот раз соседки разговорились: мама жаловалась на жизнь, всхлипывая, рассказывала о болезнях папы. Аллка заскучала:
     - Стёп, а давай в догонялки!
     Они носились по двору, Стёпа кричал индейцем, Алла заливисто верещала. В какой-то момент оказались возле конуры. Мальчик настиг, ухватил-таки Аллку за косичку. Соседская девочка развернулась на ходу и толкнула «индейца» в плечо. Степан не удержал равновесия, завалился на будку. Жучок, до сих пор равнодушно наблюдавший за детьми, стрелой выскочил из конуры на помощь другу, встав на задние лапы, зарычал и повалил девчонку наземь. Аллка истошно заревела, замахнулась на собаку рукой. Пёс цапнул за кисть.
     Нет слов описать, как заистерили женщины. Отец со своим радикулитом буквой «Г» поспешил из хаты:
     - Жучок, в будку!
     Поднял орущую девочку на руки, поднёс к соседке. Из разорванной кисти Аллки текла кровь.
     В тот момент было много матов, обвинений Стёпиных родителей во всех смертных грехах, слёз мамы, извинений папы. А в больнице девочке наложили швы на кисть, рука довольно скоро зажила. Но не успокаивалась, не унималась, грозилась написать заявление в милицию соседка.
     - Или убейте зверюгу! – поставила условие она.
     Мать долго наседала на отца:
     - Мало тебе своих болячек… Надо что-то делать! Ведь напишет заявление в милицию…
     И когда язву уже нельзя стало утихомиривать молоком с золой, отец взял топор.
                3
     - Кошмар этот преследует меня во снах до сих пор, - продолжил рассказ дядя Степан
         Они смотрели друг другу в глаза в упор. И оба видели там боль и раскаяние.
     - Что ж ты, Жучок… - жаловался отец.
     Пёс виновато мотал головой и хвостом. Папа снял цепь с ошейника, ухватился за него и повёл собаку в дальний конец огорода. Жучок не упирался. Среди сухих бодыльев кукурузы остановились. И опять заглянули в глаза друг другу. В собачьих – обречённость и упрёк. В человечьих – страдание и мольба.
     - Прости! – шепнул отец, докурив папиросу, и отчаянным рывком замахнулся.
     Обухом топора Жучок был убит сразу. Голова его превратилась в кровавое месиво. В крови были топор и руки мужчины. Её горячие капли оросили лицо отца и ближние кукурузные бодылья.
     Огород спускался к речке. Сначала папа швырнул в неё топор. Потом вымыл руки и умылся. Сходил в сарай за лопатой, закопал на пологом берегу реки Жучка.
     На операционный стол отец попал с прободной язвой желудка и двенадцатиперстной кишки. Спасли.
                4
     - Этого не может быть… - отрешённо произнёс Степан Анатольевич, всматриваясь в проулок, куда ушёл бомжик. – Но как похож!
     Бывает, выслушаешь историю молча, поймёшь, что это исповедь, и не смеешь рассказчика ни спрашивать ни о чём, ни выражать свои эмоции. Такое чувство овладело мною. Но на дядю Степана больно было смотреть, и я выдавил из себя благоглупость:
     - А вдруг это праправнук Жучка…
      Отставник махнул отчаянно-безнадёжно рукой и пошёл домой. Кошатница Валентина (только тут я увидел, что она тоже слушала историю Степана Анатольевича, никуда не уходила, а вот кошки давно разбежались) с изумлением рассматривала палку в своей руке. Как она в ней оказалась?! Потом зло швырнула палку от себя в кусты.
     - Пусть Жучок приходит! Не объест моих кошек, - крикнула соседка в вдогонку дяде Степану, но он уже скрылся в подъезде, и не услышал.
     Валентина растирала трясущимися кулачками на своих морщинистых щеках слёзные ручейки. «А ведь она уже старуха…» - подымалось мне.
     Такое часто бывает в наших краях ранней весной: погода резко переменилась. Молодое солнце взяли в плен как будто выскочившие из сады чёрно-синюшные тучи. Уходящая, но не сдающаяся зима одним дыханием убила долгожданное тепло. Пулемётными очередями застрекотала снежная крупа. Наверное, это холодные крупинки таяли на моих веках, резали глаза. У меня не было с собой платочка, и я их не вытирал.