Очищение

Кожа на левом мизинце побелела, будто её обварили кипятком. Марк смотрел на палец через увеличительное стекло — под лупой поры превращались в кратеры, а тонкие линии на подушечке напоминали карту разрушенного города. Он натянул резиновый жгут выше сустава, дождался, пока кровь перестанет пульсировать, и провёл лезвием по линии, которую нарисовал фломастером. Сталь вошла в плоть без сопротивления, как в перезрелый персик. 

Первым отвалился ноготь. Потом мясо. 

Он пережёвывал кусочек размером с монетку, пока слюна не окрасилась в розовый цвет. Желудок сжался, выталкивая комок обратно, но Марк проглотил. «Ты выгоняешь яд», — сказал себе, вытирая рвоту рукавом. На месте мизинца остался культяпок, обмотанный изолентой. 

Жена ушла месяц назад. Сказала, что он «пустое место». 

---

Неделя вторая.
Ванная пахла йодом и гниющим мясом. Марк сидел на краю ванны, держа в руке мочку уха. Она была холодной, как кусочек сала из морозилки. Лезвие бритвы дрожало у его виска. 

«Она ненавидела, когда ты перебивал», — шептал внутренний голос, звучавший как её смех. Он отрезал мочку, сунул в рот. Хрящ хрустел на зубах. Кровь текла по щеке, смешиваясь со слезами. 

В зеркале его лицо теперь напоминало кубистический портрет: левое ухо — рваный лоскут, правая бровь — отсутствовала. Он вырвал её пинцетом на третий день, потому что «она слишком хмурилась, когда он молчал». 

Раны гноились. По утрам он соскребал жёлтую корку ножницами, заливал перекисью, наблюдая, как пена шипит, словно змея. 

---

Неделя третья.
Он начал с языка. 

«Ты никогда не умел говорить правду», — напоминала тень жены, сидящая на краю кровати. Марк высунул язык перед зеркалом, прижал его вилкой к нижним зубам. Ножовка по металлу скользнула по мышечной ткани. Первый надрез — тонкая красная нить. Второй — глубже. Кровь хлынула в горло, он закашлялся, выплюнул комок плоти в раковину. 

Говорить стало невозможно. Он общисался записками, которые писал обрубком карандаша, зажатым в кулаке без мизинца. 

«МНЕ СТАНОВИТСЯ ЛЕГЧЕ», — приклеил к холодильнику. 

Ел через трубочку. Супы, йогурты, собственную кровь, стекающую по подбородку. 

---

Неделя четвёртая 
Жир — вот что его удивило. Он скапливался под кожей на животе жёлтыми комьями, пахнущими прогорклым маслом. Марк вскрыл бритвой пупок, копался в сале, как археолог в гробнице. Нашёл синюю вену, потянул за неё, как за нитку. 

«Это она оставила в тебе свою грязь», — шептали стены, покрытые плесенью от его дыхания. 

Он вырезал куски жира, жарил на зажигалке. Пластины шкурки скручивались, как пергамент, издавая запах жжёных волос. Ел, давясь, запивая вонючей жидкостью из банок с маринованными пальцами. 

Его тело теперь напоминало швейцарский сыр. Дыры на бёдрах, рваные края рёбер, где он пытался добраться до лёгких. «Они полны её лжи», — объяснял себе, но каждый раз падал в обморок раньше, чем нож касался плевры. 

---

Неделя шестая 
Глаз вытекал, как суп из треснувшей тарелки. 

Он подцепил глазное яблоко вилкой, потянул. Зрительный нерв лопнул с хрустом спагетти. Слепота наступила мгновенно. Теперь он ориентировался по запахам: сладковатая вонь гниющего мяса вела его к холодильнику, где в банке из-под солёных огурцов плавали уши. 

Второй глаз он оставил — надо же было видеть её лицо в кошмарах. 

---

День сороковой
Он лежал в ванне, наполненной тёплой водой и своими кишками. Пальцы (те, что остались) копались в открытой брюшной полости, как ребёнок в рождественском чулке. 

«Сердце, — думал он, — сердце надо вырвать последним. Там сидит её имя». 

Ножницы вошли под рёбра легко. Лёгкие схлопнулись, словно проколотые воздушные шары. Он нащупал мокрый комок мышц, дёрнул. 

Тьма наступила раньше, чем боль. 

---

Эпилог.
Уборщица нашла его через неделю. Ванная была похожа на бойню: стены расписаны узорами из засохшей крови, на полу — лужицы жира, застывшие в причудливые узоры. 

В холодильнике, рядом с банкой ушей, лежала записка: 

«Я почти чист. Возьми моё сердце. Оно твоё». 

Но сердце было сожжено в микроволновке. Чёрное, сморщенное, размером с грецкий орех.