Интервью

-Сумасшедшая какая-то!- пожимает плечами Мартынна, кивая в сторону дома, - Кто в здравом уме заселится в такую халупу?! Да еще у леса!

-А у вас тут что, опасно? - шевелит очками журналист, подвигая мохнатый микрофон поближе к говорящему рту: чтоб наверняка, чтоб ни одного звука не потерять. Зябко поводит плечами, коряво заведя руку за изогнутую  вопросительным знаком спину, автоматически почесывает  спину  длинным крючковатым пальцем.

- Да ну-у!- откидывает челку назад Мартынна,- какой опасно. Ни людЕй, ни медведЕй.

-А почему тогда сумасшедшая-то? - парень с микрофоном высокий,  жилистый, весь в джинсе  и в аккуратных кедах, уже чуть заляпанных, несмотря на все его старания обогнуть местные грязи. Смотрит на бабушку, каждые  двадцать секунд бдительно окидывает взглядом  окружающее. Автомобильные привычки просто так не искоренишь. Во время очередного контрольного обзора замечает стайку собак  вдалеке.

Те радостной кучкой, подпрыгивая и заливаясь, несутся по улице, прямо на них. Парень насторожился, конечно,  но старается виду не показывать. Вежливо улыбается Мартынне,  внимательно слушает.  Запись-то идет, не сбежишь.

- Почему ж сумасшедшая-то? -  повторяет он,    но опять в пустоту: в это время, долетя до людей, радостные собаки со всей своей неиссякаемой любовью прыгают и на бабку, и на парня. Лают приветственно, восторженно виляют хвостами. Длинный же видит только оскаленные морды вокруг, хищные клыки, в сантиметре от своего лица, жаркое дыхание и  когти  между кожаными подушечками на неигрушечных лапках.
 
Страх смерти встает перед ним. Мученическая кончина от неизлечимого бешенства. Оторванные безбашенными  челюстями конечности, фонтаны кровищи, брызнувшие из шеи, прокушенной беспощадными клыками. В сознании мелькают мамины печальные, залитые слезами глаза, пацаны, в трауре от минус одного игрока в команде, черепаха, лишенная кормильца. Крестик на скромной оградке. Холмик , заросший травой и закиданный бычками.
 

Замерев от ужаса, вцепившись в микрофон, некоторое время он судорожно соображает, как быть. Бежать стыдно перед бабушкой, интервью взять надо для работы по любому, прививки от бешенства делать месяц. И вообще он боли боится. А вечером  электричка назад. Надо уложиться.

-Да не бойся! - хохочет Мартынна и,  заметив его ступор, треплет   самую хищную морду по ушам, — Это они здороваются!
 
Лицо его замерло бесстрастно - так ему кажется. Но женщины за восемьдесят умеют видеть невидимое, если еще память не растеряли. И как пальцы побелели, вцепившись в микрофон, и как губенки задрожали. И как лоб заблестел от пота.
 

-Да не бойся, милый, - повторяет, глядя вслед собакам, уже рванувшим в сторону леса,- они коров бегут встречать.

Провожая их взглядом  она — с нежной улыбкой, он — с  выражением  выжившего после смертельной опасности, оба  опять натыкаются  глазами на избушку у леса, вспомнив тему беседы.
 
-Почему ж сумасшедшая-то? - спохватывается интервьюер, пытаясь унять сердцебиение.

-А какая ж? - искренне удивляется селянка, гордая, что у нее берут интервью. Первый раз в жизни по телевизору покажут. Пусть и по местному. Она для этого даже косынку праздничным узлом повязала.

-Ну вот смотрите, - она подвигается поближе к журналисту и начинает  в пол голоса  выкладывать аргументы:- Молодая девка- раз. Одна- два. Почти не выходит — три…

Мартынна отстранилась посмотреть реакцию,  довольная своей разумностью,  и непоколебимая в своей уверенности, уставилась глазами прямо в глаза парня.

Тот, выдержав ее натиск секунд пять, опять почесал  украдкой спину чуть повыше ремня, отступил на шаг назад. Потряс головой, словно перемешивая факты в поиске выводов. Не найдя никаких связей, рискуя репутацией в глазах собеседницы , все-таки выдавил из себя:

-И...и что?

- Как что? - начинает нервничать Мартынна, вынужденная объяснять элементарное :

-Понятно же ..

- Что понятно?  — пытается  он  угадать ход бабкиных мыслей  — Колдует что ли?

-Дурак что ли? - с жалостью смотрит на него Мартынна, предвкушая, как вечером они с подружайками будут обсуждать, его недотепистость и скудоумие,  не смотри что журналист. Только и могут   от собак шарахаться и чесать под поясницей  хилыми, бледными пальцами. Но снаружи снисходительна :
- При чем здесь «колдует»? — она качает головой, выдавая следующую стайку аргументов, — Кто в таком доме жить-то будет? Ни воды, ни света. Удобства на улице. В наши-то дни!
 

Парень смотрит на бабушку. Одетую в бабушкино деревенское. В галошах по советской моде, в юбке стиля конца сороковых. Он скорее поверит, что она живет без света и воды и ей привычно, чем в то, что она корит кого-то за аскетичность.
 
Улица  крайняя в селе.  Упирается  в заросли, небольшой дорожкой уходит в лес, теряясь за поворотом.

Там вот,  из-за этого поворота   медленно и торжественно, словно  вышагивая полонезом на открытии бала, как раз во время рассуждений Мартынны,  выплыла корова. Встала посередь дороги, как манекенщица на показе,  высокомерно предьявляя себя всему свету : кустам на обочине,   песчанику на тропе и  болтающей паре вдалеке -  замерла так на пару секунд, определилась с направлением и пошла на зрителя,  перекатывая бока с одной стороны на другую,  рогами величаво  покачивая в воздухе, двигаясь прямо в направлении разговаривающих. 

Сначала одна появилась, за ней еще пара.
А за теми еще, словно почкуясь, расширяясь, заполняя собой все свободное пространство дороги, вливаясь в улицу, одна за другой, медленно и величаво передвигая стройные пружинистые ноги в бело-черных разводах.

Собаки, только что облаявшие нашу пару, были теперь при деле: кружили вокруг стада, изображали поводырей и контролеров. Радостно скакали, тыкались носами в теплые щетинистые животы, подбадривали, как умели.

Те мычали в предвкушении дома, сытые, вальяжные и неспешные.

Пацан опять напрягся.
Стояли они как раз посередине улицы. Коровья река поравнялась с ними, и не обращая внимания, огибая  людей, словно  не стоящее и взгляда препятствие, поплыла дальше, замыкая кольцо.

Что-то огромное, теплое, мощное окружило парня. Наверное,  от мартеновской печи жаром так же тащит. Не жгуче,  но обволакивающе.

Вокруг все мычало, рога колыхались на уровне его  глаз, огромные  мохнатые головы качались, почти задевая сутулые  юношеские плечи. Какая-то животная мощь разливалась вокруг.

Журналист заморгал ресницами, притих, впитывая незнакомы ядреный запах, щекочущий ноздри и воображение. Он опять, не в силах справиться с эмоциями, напрягся, подогнул колени,  и  отключился от собеседницы. Всем своим вниманием ушел в это облако, не  тревожное  уже, но все-таки чужое,  непривычное.  Обдаваемый жаром живым, теплым и каким-то миролюбивым на   вкус , начал ловить себя на  том, что  вроде бы и не страшно. И  щекочет внутренности как-то по  доброму. И  даже  начинает нравиться. И собаки уже  не кажутся такими злыми, и коровы — не такими опасными.

  -Ходит поди знай в чем. - продолжала бабка тем временем , не отвлекаясь на бурление рядом,- Выглядит как чучело. Одета бедненько. В татуировках вся. Нормальные-то люди, чай, в нормальных условиях и живут. А не ютятся в халупах, нос не показывая...Ясно ж — сумасшедшая. - Она поднесла свое лицо поближе и закончила с заговорщицкими интонациями, - Или скрывается от кого.

Шепот этот никого не обманул, потому что звук Мартынна все равно не убавила и он прекрасно долетел до пастуха, который, по-дирижерски размахивая прутом, как раз проходил рядом.

 -   Что ты брешешь, старая! -  вскинулся пастух вместо «здрасьте», радостно и приветливо, с любовью, брызжущей из заросших бровями и ресницами  глаз прямо на все щедрые формы Мартынны.

    Он остановился, приобнял ее пышные плечи в цветастом платке и, склонившись к микрофону, тыкаясь губами прямо в его маковку с интонациями, когда справедливость прежде всего, выдул прямо в искристую искусственную шерсть:

-Нормальная она. Нор-маль-на-я. Баба как баба. И пироги печет. И огород садит!-  он шлепнул радостно по попе мимо дефилирующей коровы:
-И здоровается. И общается. И вода у нее есть, я ей кран-то починил.
Он оглянулся на коров, на собак,  дернул для порядка кнутом, чисто для острастки, вернулся к микрофону :
-И електричество подправил…  В прихожей тока осталось, там мыши проводку погрызли.

    Пока он все это вбивал в маковку микрофона, Мартынна повернула к нему удивленное лицо и с приторно добрым удивлением прошипела:

  -  Это когда ж ты успел -то?-пульнула она в него   наливающийся порохом взгляд, -  Нормальная, говоришь?

  -  Добрая. - продолжал мужик, разговаривая преимущественно с журналистом, не замечая подвохов вокруг.- И деньги есть.

 -   Добрая значит.... - изумленно застыли брови у Мартынны от вновь появляющихся подробностей, - И деньги, значит, есть... - эхом откликнулась она, переключившись целиком на говорящего, разом потеряв интерес  и к новой соседке и к городскому журналисту.

  - А ну-ка пойдем, побеседуем. - сглотнула она незапланированно, - И про деньги, и про нормальную бабу... — она развернулась к деду во всю свою ширь и грудью отжимая мужика от микрофона, медленно начала выдавливать  его в сторону стада,- И про электричество побеседуем... и про воду.. и про пироги....-  ловко лавируя в щелях между коровами, оттеснила его от микрофона в гущу стада, как по реке, уплывая все дальше и дальше, тая в волнах между колышащимися черно-бело-рыжими крупами, рогами и хвостами. И где-то в конце улицы исчезнув из виду.

 Последняя корова проковыляла за общей массой, замыкая нестройную колонну, меланхолично размахивая хвостом на прощанье всем наблюдателям.

Стадо ушло. Пыль улеглась. Стих собачий лай.

Парень шмыгнул носом, оправился.
Пару раз моргнул, возвращаясь в осознанное, деловое состояние. Подошел к покосившейся калитке. Протиснулся в  приоткрытую щель.
Поднялся по почерневшим скособоченным ступеням, подозрительно косясь на дыры между ними, размером с кулак.

Поискал звонок по привычке. Не нашел.

Постучал вежливо в окошко. И в дверь.

 Тишина внутри домика вдруг всколыхнулась, затрепетала, взволновала занавески, щелкнула ставнями.

Там, в глубине кто-то невидимый зашебуршал, захлопал дверьми, засовами, простукал по ступеням. Хлипкая дверь распахнулась и за ней показалась  невысокое хрупкое создание неопределенного возраста.
С мальчишеской стрижкой,   очками, вздернутыми на  челку и   иссиня черным гель -лаком на   изящных  наманикюренных пальчиках.

 -Нашли таки, демоны!- радостно всплеснуло руками создание. - Никуда от вас не спрячешься!

Журналист, снимающий все это на видео, расплылся в улыбке и, переводя камеру с нее на себя, в  модном стиле псевдосамодельного на коленке видосика,  выпалил прямо в объектив:

-Мы с вами, дорогие друзья, пришли в гости к нашей любимой Аделине Соломоновне. Лектору, профессору, завкафедрой по литературному мастерству! - камера переезжает на задорную хозяйку, которая приветливо улыбается и кивает, соглашаясь с перечисленными регалиями  - Здравствуйте, Аделина Соломоновна!

 Та, не  теряя  улыбки, жестами зовет за собой,   увлекая в тьму прихожей, заставленную, немножко даже заваленную тазиками, ведрами, метлами и другими предметами первой деревенской необходимости.

- На кого ж вы нас покинули! - увлекается в эту темноту и захламленность длинноногий, крепко держась микрофона, и тыкая им прямо в  беспросветную мглу, как воин света своим мечом.

 -Да надоели все! - жизнерадостно несется  откуда-то из глубины. -  А здесь — единственное место, где можно учебник спокойно дописать. Вы проходите, не стесняйтесь!

 Что-то грохочет, метла летит на корявую лестницу, случайно задетую неловкой длинной ногой, кто-то трусоватый ойкает больше от неожиданности, чем от страха.

    Тьма постепенно  поглощала гостя своим беспросветным  чревом.

В  недрах старого, почерневшего от долгой жизни, домика сначала исчезла   любознательная голова, потом плечи, перекошенные ремнем от сумки, попа, нервно почесываемая сквозь модные джинсы и острые коленки.

Последними мелькнули  подошвы  фирменных кед, щедро заляпанные, так и не убереженные от местной  грязи. Отчаянно и безнадежно они вспыхнули  белым  на прощанье  и  были сожраны мраком   за  перекошенной жизненными тяготами дверью цвета  тысячу лет не крашенного  дерева.