Загубленный талант. Часть пятая

               
                Н О Ч Н А Я     Р Ы Б А Л К А


       Поужинав, мы пошли проверять закидушки. Я , как настоящий рыбак, в свои 11 лет уже имел опыт, а для Мешкова это было впервые, но и он проявил удивительную любознательность . Закидушки были крепко привязаны к колышкам, забитым мною у самой кромки берега. Подойдя к очередной снасти, я брал в  руку натянутый шнур и слушал: не клюёт ли рыба; нет ли  толчков и подёргиваний. Там  где чувствовалось мелкое дрожание от течения, я оставлял снасть и мы переходили к другой. Ту, которая дергалась и натягивалась, мы осторожно не спеша , плавно выбирали на берег. Так мы вытянули три снасти, добыв с десяток крупных, шириной в ладонь серебристых чебаков-подъязков,  двух краснопёров, весом почти по килограмму и одного коня-губаря. Где поправив, а где сменив наживку, мы снова забросили в воду снасти и продолжали удочками ловить пескарей. Мешков снял с себя всю одежду и положил её на муравейники с красно-рыжими муравьями. Так он избавлялся от вшей. Солнце ещё не село и было тепло. Я предложил ему пустой мешок и он быстро и умело приспособил его под накидку, протянув через углы гибкие таловые веточки и связав их на шее. Его исхудавшее синюшное тело с выступающими рёбрами было всё в расчёсах, струпьях и фурункулах. Эта печальная картина вызывала не столь отвращение, сколь сострадание. «Пойду-ка я искупаюсь.»-сказал он и пошел к мелкому заливчику с прогретой, теплой водой, находившемуся ниже нашей самой нижней снасти метрах в пятидесяти. .         Искупавшись, он подбежал к костру и, выстукивая зубами барабанную дробь, стал отогреваться, подставляя огню то один, то другой бок, то спину, то живот, Помимо этого он размахивал руками, разгоняя кровь по жилам. Я подумал, что ему не хватает копья в руке и тогда он будет похож на дикаря, исполняющего ритуальный танец перед охотой и тут же представил себя в роли Робинзона , а его в роли Пятницы. Обсушившись и обогревшись, мой новоявленный Пятница побежал к муравейникам, собрал  и  отряхнул от муравьёв свою одежонку и быстро оделся, сказав: «Теперь неделю жить можно, а там  из гнид выйдут новые вши и опять надо будет кормить муравьёв». «А что же ты будешь делать зимой?»- спросил я   « А до зимы ещё дожить надо». Мы подбросили в костёр веток, а остальное топливо не трогали до ночи.
   С вечерней прохладой, когда солнце приближалось к закату, появилась подёнка- удивительное насекомое, живущее менее суток. Она повисает над рекой, кружит над водой, опускается к самой её поверхности, снова взмывает, висит неподвижно, падает, словно сыплется в воду и плывёт, становясь обильной добычей для рыбы. Её было так много, что со стороны казалось будто два серых нескончаемых облака вытянулись вдоль берегов.         


   Вечерело. Солнце вот-вот должно было спрятаться за горой и посылало нам свои последние, переставшие согревать тело, лучи. Ловя эти лучи, мы оба желали, чтобы оно  замедлило свой уход. За Шилкой, в прибрежных кустах, дикий сизый голубь, предвосхищая закат, завел свою песню, которую все наши ребята переводили следующим текстом:
 « Тутурский поп- кукушку сгрёб. Кукушка мать- дала сгребать». И так  несколько раз повторяя эту фразу. В конце последней фразы он добавлял звук « ту -ту» и замолкал на несколько минут. И начинал снова и продолжал, покуда не закатывалось солнце. Как догадался читатель, последнее слово изменено , но рифма сохранена. «Тутурским попом» местные ребята называли самца кукушки.
    Наконец, солнце подобно огромному апельсину, исчезло за горой, подсветив янтарными лучами появившиеся на северо-западе облака. Неподалеку от  места облюбованным голубем, около устья Ключёвки рыбачили подростки лет тринадцати, приплывшие туда на лодке. Место это считалось «фартовым», то есть приносящим удачу. Там  всегда чуть пониже от притекающей  горной речушки и в  обогащенной кислородом воде было много рыбы. Ребята, по -видимому, уже поужинали, проверили снасти и, сидя у костра пели:
                «Хас-Булат удалой, бедна сакля твоя,
                Золотою казной я осыплю тебя.» 
   Вообще-то на рыбалке  надо соблюдать тишину, дабы не испугать рыбу, но что поделаешь: такой уж музыкальный народ был в те времена. Без песни не делалось ни одно дело. Песня сопровождала печаль и радость, тяжкий труд и безмятежный отдых. Она же помогала людям преодолевать лишения в ту страшную пору.
      Как только стало смеркаться, то рыба перестала ловиться на удочки. Даже наживка на них оставалась нетронутой. Дело в том, что к берегу на мелководье стала подходить  в поисках добычи крупная рыба. Поэтому мелюзге  стало не до кормёжки и она пыталась спрятаться от грозящей ей  опасности. Спасаясь от преследования, она  выскакивала из воды, иной раз скользя по поверхности, но и это не спасало её от прожорливой пасти. То тут, то там слышались всплескивание и бурление. Иногда обезумевшая рыбка даже выскакивала на берег, а преследователь, взбурлив воду красным или серым хвостовым оперением, нагнав на берег волну, круто развернувшись, уходил в глубину. Рыбка же трепыхалась и подскакивала на гальке, пока её не подхватывал бекас или чибис. Избежав рыбьей пасти , жертва, по иронии судьбы, исчезала в птичьем клюве.
       Мы с Павликом положили удочки на берегу для просушки и стали проверять и наживлять закидушки перед ночным клёвом. Дело в том, что в сибирских реках в ночное время рыба подходит к берегу в три захода. Первый, когда начинает темнеть второй- в полночь и третий заход -перед рассветом, а затем уходит на глубокие плёсы, это сом, налим .касатка, сазан. Другая рыба, как  чебак пескарь. краснопёр, таймень, ленок, конь-губарь уходит на перекаты, где быстрое течение и  вследствие чего вода обогащается кислородом. В связи с этим опытные рыбаки обязательно проверяют снасти и обновляют наживку в 22 часа. в полночь и в 3 часа утра перед рассветом
       Потянул прохладный ветерок, появились надоедливые комары. Но мы, не обращая на них внимания, наживляли на крючки свежих червей и кобылок , а на дальние крючки-лягушат и мелких рыбёшек. Забросив в воду снасти, подошли к костру , подбросили в него крупные сучья и стали варить уху из пескарей и крупных чебаков, добавив туда несколько кристалликов соли, мелко нарезанный картофель, щавель и дикий лук.   
        Незаметно подкралась ночь. Деревья слились с синими вечерними сумерками. На небе появилась луна, но вскоре утонула в тучах и сверху дохнуло холодом.  В глубине острова заухал филин, вызывая в наших душах чувство тревожного ожидания. Защелкали клювом козодои, которых местные жители называли кузнечиками. На противоположном берегу забубнил венценосный красавец удод : «Ду -ду. Ду-ду. Ду-ду-ду. Ду-ду. Ду-ду. Ду-ду-ду.» И так несколько раз подряд. Природа напоминала о себе голосами птиц, всполохами зарниц; всплесками  рыбин, выскакивающих из воды и хватающих раскрытым ртом комаров и мотыльков; пролетающими над нами тенями летучих мышей и бесконечным кваканьем лягушек на озерах и болотах, раскинувшихся у подножия поднимающихся за рекой отрогов Борщёвочного хребта.
         Из посёлка по воде хорошо доносились звуки: песни возвращающихся с полевых работ девчат, мычание коров и лай собак, а также передачи радио, звучавшие из единственного репродуктора конической формы, укреплённого на столбе около конторы Рудоуправления. Вот по радио прозвучал марш «Тоска по родине», а затем после короткого перерыва раздался щелчок и голос диктора произнёс: «Внимание. Говорит Чита. Местное время  двадцать три часа. Начинаем передачу :«Письма с фронта» Слушайте письма фронтовиков забайкальцев    Вслед за этим зазвучала песня «Суровое время», с которой всегда начиналась эта передача. Мы с Пашей напрягли слух и, словно сговорившись, враз стали подпевать:
                «Суровое время, горячее время
                Пришло для Отчизны родной.
                Вставай, поднимайся , Советское племя
                На подвиг и труд боевой!
 Далее припев:   
                Твёрже шаг! Ряды держите строже!
                С нами Сталин, с нами весь народ!
                Будет враг навеки уничтожен.
                На врага! За Родину, вперёд!» 
      
         Затем диктор стал передавать содержание писем фронтовиков, а мы так заслушались, что не обращали внимания на бурлящую уху. Но вот она стала уплывать из котелка. Костёр зашипел, подняв столбик пепла, дыма и пара и тогда я, опомнившись, снял котелок с огня и поставил рядом с костром. Всё наше внимание с передачи переключилось на предстоящий ужин. Я разложил на траве два листа лопуха:один для себя, другой для Паши и поровну положил на них вынутую из котелка рыбу. Шурпу, то есть бульон ухи, разлил по сделанным из бересты «чумашкам»- подобием тарелок . Оставшиеся от вечерней трапезы  два кусочка хлеба по 50 грамм ещё раз  разделили пополам, оставив на завтрак по 25 грамм каждому. Получалось, что хлеб мы ели не столько вприкуску, сколько вприглядку. Паша стал уплетать рыбу почти не разжевывая. Отблески пламени костра освещали его припухшее от постоянного голода лицо; но из его глаз исчезло то безразличие, которое возникает у обречённых на голодную смерть людей и в них снова появился живой блеск, свидетельствующий о жажде Жизни.
 
        Первая половина трапезы проходила молча . Съев рыбу и всю приправу к ней , Паша из чумашика, словно чай, выпил бульон, по-мужски крякнул, затем перевёл дух и вытер ладонью губы. «Кажется, я так не ел уже тысячу лет»,-произнёс он, взял пустой котелок и чумашик, внимательно их осмотрел и пошел к воде, где тщательно их прополоскал и вернулся к костру.  « Ну что, Паша,»-сказал я- «Пойдём проверять закидушки.» . «Пойдём.»- ответил он. Мы взяли банку с наживкой, здевок для рыбы и отправились к нижней по течению реки закидушке. Словно желая облегчить наш труд, из-за тучи выкатилась луна, посеребрив поверхность реки. Улов по нашим детским меркам оказался неплохим. Мы сняли с десяток крупных чебаков, двух сазанов примерно по пол-килограмма. небольшую щуку и четыре маленьких сома, с которыми провозились долго, так как они слишком глубоко заглотили крючки с наживкой. Работать с наживкой приходилось на ощупь, постоянно при этом отмахиваясь от наседавших комаров Но вот все снасти проверены, наживлены и заброшены в воду. Мы вернулись к костру, прогоревшему за время нашего отсутствия, и набросали в него сухих сучьев. Костёр вспыхнул с новой силой, заполняя тишину своим треском и освещая сполохами огня ближайшие кусты. Мы добавили ещё слой сухих  дров и сверху положили две сырые длинные чурки-колоды, принесённые от самой воды. Делалось это для того , чтобы костёр ночью совсем не прогорел и  не угас, если мы , не дай Бог, проспим.
  Когда костёр разгорелся, то нас покинули ощущения тревоги и страха  перед чем-то невидимым но находящимся  среди нас: в прибрежных зарослях, в воде и в опускающейся на землю темноте .
         Устраиваясь на ночлег  поближе к костру, мы залезли в мешки, скрючив ноги. Сверху на мешок я накинул телогрейку. Под головы мы положили небольшие колодины,  настелив на них  траву: сочный и душистый визиль, а по нашему дикий горох. Расположились мы с одной стороны костра, как говорится-голова к голове, чтобы  лучше слушать друг друга. Искры, отрываясь от пламени, уносились  ввысь и постепенно растворялись в темном провале неба. Косматая туча , похожая на гигантское чудовище времён Юрского периода, приближалась к холодной луне и постепенно заглатывала её своей пастью. Вот луна блеснула последний раз и исчезла в сомкнувшихся челюстях. Мы, как завороженные, смотрели в небо  и нас одновременно посетили одни и те же мысли.  Я вспомнил содержание  книги Жюля Верна «Из пушки на Луну» и стал думать, что придёт такое время, когда люди действительно прилетят на Луну. И тут мои мысли прервал голос Паши: «Интересно, скоро ли наступит время, когда на Луну полетят люди?»
   «Не знаю,»- ответил я- «Сначала должна закончиться война. Вот победим Гитлера и заживём хорошо, как до войны. Сразу отменят хлебные карточки и наедимся досыта . А сколько ещё до победы людей погибнет, так этого никто не знает. Мой отец говорил, что Россию невозможно уничтожить. Кто только ни пытался это сделать. И печенеги с хазарами, с которыми воевали князья Олег и Святослав, и Чингис-Хан с Батыем ; и поляки с литовцами, которых разбили Минин и Пожарский; и Наполеон; и японцы на Дальнем Востоке; и немцы в первую мировую. Мой дед тогда был артиллеристом и его контузило.»

              Мы немного помолчали, а потом Паша спросил: «А твой отец на фронте?»
    - «, Нет, у него бронь, потому что он секретарь райкома».
    - «Тебе хорошо, у тебя отец дома».
     «Какой там дома? Он всё время в командировках в районе. А наш район, по словам папы, такого же размера как Дания или Бельгия. Как в марте уезжает верхом на лошади, так считай до октября, пока хлеб не уберут. Он говорит, что у него одна задача, это дать фронту больше хлеба, чтобы бойцов накормить. Да и в школе нам говорили-Всё для фронта, Всё для Победы!»
    - «Да-. Ответил Паша-, Вот разобьют Гитлера и полетят на Луну. Я бы тоже хотел туда слетать. Я читал книгу «Аэлита»,но там про Марс написано. Хотя тоже очень интересно. А как  наша Земля выглядит с Луны или с Марса? Наверно чуднО. Но чтобы туда полететь надо много учиться, а у меня всего два класса образования, да и не пустят меня туда , потому что я сын врага народа.»
    - «А как твой отец  стал  врагом народа?»
    - «Да никакой он не враг. Мама говорила ,что он пропал без вести. Мы жили в Сретенске в  военном городке. Папа был командиром роты, Когда началась война он ушел на фронт и от него пришло всего два письма: одно из-под Москвы, а другое из-под Новгорода. И всё И ни слуху, и ни духу. А через два года маму вызвали в НКВД и сказали, что он сдался в плен на Волховском фронте и наша семья объявляется вне закона. Даже хлебные карточки нам не дают. А как дальше жить? Да ещё хоть не расстреляли нас за отца. Вот мы и бежали сюда, Мама в колхозе работает за какие-то трудодни. Живём впроголодь. В старой  пристройке к конюшне и без печки. Там карболкой сильно пахнет. Мама говорит, что зимой мы околеем. У меня ещё сестрёнка есть, ей четыре года. Мама её увезла в Куларкинский детдом и сказала, что она не наша, а прибилась к нам на станции в Сретенске. Кое  как её взяли туда. Хоть она уцелеет, если там не узнают про отца. А то , что папа сам сдался в плен, так я не верю. Может быть по ранению попал? Он у нас храбрый. Ходил в тайгу на охоту. На финской войне  был и получил орден Красной Звезды.  У него и медаль есть. Называется  20 лет РККА. И значок у него был «Ворошиловский стрелок» . Он мне его оставил на память, когда уходил на войну. А я его сменял потом на котелок картошки у какого-то  куркуля на базаре . Это когда мы начали голодать и сестрёнка всё плакала и говорила ,что хочет есть. Тогда я и подумал, что чёрт с ним , с этим значком, лишь бы сестрёнка не плакала. А мама на продукты променяла свои серьги и кольцо, когда её уволили из школы. Она учительницей была.»

       Паша замолчал и задумался о чём-то своём. Сухие сучья в костре прогорели, а колоды шипели и дымили. Казалось, что небо приблизилось к земле. Тучи скопились на южной половине неба, очистив зенит и северную полусферу. Засияли звёзды. Зеленоватым цветом мерцали Вега, в созвездии  Лиры и Денеб, в созвездии Лебедя. Краснела  Полярная  Звезда.  Незадолго до этого я прочитал книгу «Антирелигиозный учебник» где было дано подробное описание Вселенной и созвездий Северного полушария. Руководствуясь сведениями из этой книги, я старался определить местоположение того или иного созвездия.
    - «Смотри! Звезда падает!»-крикнул Паша, показывая рукой на огненную  полосу, прочертившую небо и распавшуюся на несколько пылинок, так и не долетевших до земли и погасших одна за  другой.
    -   «Это, Паша, не звезда, а метеорит. Ну, такой небесный камень. Он не долетел до земли и сгорел. А бывает, что метеориты долетают до земли. Мне папа  рассказывал, что когда ему было пять лет и их семья жила в Красноярском крае, там с неба упал огромный огненный шар и был сильный грохот. Так вот, после этого три ночи подряд было светло как днём. Этот шар потом назвали Тунгусским метеоритом. Старики тогда говорили, что это к какой-то беде. Или к войне, или к концу всего белого света. А через шесть лет началась мировая война, а потом уже революция и гражданская война, во время которой мои дедушка и бабушка, папины родители, умерли от тифа. Им было по сорок три года от роду, а детей осталось к этому времени девять душ: четыре парня и пять девочек. Папа говорил, что он из ребят был самый старший . Ему было семнадцать лет, а старше его была только одна сестра Аксинья, которая всеми командовала. Они выжили благодаря земле, на которой сеяли хлеб, да ещё у них  были два коня и корова. И все трудились с утра до тёмной ночи. Им ещё дедушкин брат, дядя Степан помогал. Его потом в тридцать седьмом году забрали в НКВД и  ни слуху, и ни духу. Папа говорил, что дядя был большевиком с 1905 года и участником Красноярской республики. Это как Парижская коммуна, только в Сибири, а не во Франции. Дядя работал слесарем в Красноярском паровозном депо и принимал участие в восстании, а когда республику разбили царские каратели, то он убежал и целых два года прятался в лесу  около Байкала».
    - « А его поймали?»- спросил Паша.
    - « Поймали.» - Тут я  о чем-то задумался, немного помолчал и продолжил.
    - «Его немного подержали в тюрьме, а потом заставили служить в армии, Ещё папа говорил, что дядю с детства называли «черкесом», потому что он был горбоносый и черноволосый .Это он был похож на свою бабушку, родом откуда-то с Кавказа.»
   Мы замолчали и снова уставились в небо. Костёр прогорел и стал угасать, а звёзды стали казаться ещё более яркими.
    - « А где Полярная звезда?»,- спросил Паша и я , как мог, объяснил ему расположение Большой и Малой Медведиц и где находится Полярная Звезда.
    - « А вон видишь, какое-то созвездие, как перевёрнутая буква « М»,_ сказал Паша.
    - « А это Кассиопея. Она всегда вращается вокруг Полярной звезды.»
    - « А кто такая была Кассиопея?»
    - « Это была какая-то древняя царица не то в Греции, не то в Малой Азии. У неё  ещё была дочь Андромеда, которую от морского чудовища спас Персей. В их честь древние греки  назвали созвездия»

    -     Мы снова замолчали и каждый думал о чем-то своём. Над моим ухом постоянно зудел комар и не давал заснуть. Становилось прохладно. Я вылез из мешка и стал класть к шипящим и полуобгоревшим колодам сухой хворост. Паша тоже вылез из мешка и стал мне помогать. Под хворост, на тлеющие угли он затолкал кусок бересты и стал  на них дуть. Вот от него дутья появилась небольшая полоска огня, охватила бересту, та стала разгораться и закручиваться в спираль. Пламя перекинулось на хворост, осветив довольное Пашино лицо. Мы ещё подбросили сухие сучья и придавили их сверху сухим стволом от старой черёмухи. Костёр разгорелся, полыхнув в наши лица жаром и нам пришлось от него отодвинуться.
    -    «Паша! А сколько тебе лет?»,- спроси я.
    - « Одиннадцать. Я родился второго мая тридцать третьего года.»
    - « Ну надо же! И я родился в тридцать третьем. Только не в мае, а в июле, десятого числа в «Самсонов день» в селе Старая Барда, Алтайского края. Папа там работал редактором газеты «Старо-Бардинский рабочий», а мама была телеграфистом на почте.»
    - « А мой папа всегда был военным. Он служил в Сретенском гарнизоне. Дома бывал мало: всегда на службе в части. Последний раз  мы собрались все вместе за неделю до начала войны. Папа заехал за нами на военном автобусе с другими военными и их семьями. Он взял гитару и увёз нас на Кислый Ключ за городом, где много черёмухи и дикой яблони. Там ещё речка Куренга течёт. А вода в ней холодная, что купаться нельзя. Разве только в сильную жару, когда прогреется чуть-чуть. Развели там костёр, варили кашу, кипятили чай и играли на патефоне пластинки. Как сейчас помню те песни: «Кукарача», «Спят курганы тёмные», «Тучи над городом встали» и «Если завтра война». А ещё «Раскинулось море широко». Когда играла эта пластинка, то все подпевали, а мама плакала. А потом папа взял гитару и запел песню, а у мамы опять появились слёзы. Это она почуяла, что папы скоро не станет и будет война.»
    - «А о чем песня?»,- поинтересовался я.
    - « Да я не знаю, как она называется, но слова запомнил почти все. Я её потом несколько раз по радио слышал. Хочешь, спою?»
    - « Спой.»
    -     Паша глубоко вздохнул, повернувшись спиной к костру, а лицом к реке, около минуты помолчал, собираясь с мыслями, откашлялся и запел своим чудным голосом:
       « Ночь светла. Над рекой тихо светит луна
          И блестит серебром голубая волна.
          Тёмный лес. Там в тиши изумрудных ветвей
           Звонких песен своих не поёт соловей....»
     Это был  романс « Ночь светла» и казалось, что сама природа  преклонилась перед талантливым его исполнением. Тучи внезапно раздвинулись, освободив из плена бледный и холодный диск Луны и на поверхность реки легла серебряная дорога, соединив оба берега. А Паша продолжал петь своим замечательным голосом, вкладывая в это исполнение и сердце, и душу:
    -              « В эту ночь при луне на чужой стороне,
               Милый друг, нежный друг, вспоминай обо мне»...
    Закончив петь, Паша немного помолчал, а потом сказал: «Я всегда вспоминаю папу, когда смотрю на луну. И мама тоже вспоминает».      
     Я молчал, не зная что  ответить, чувствуя, что чем-то виноват перед ним. Но чем? Может быть тем,  что мой отец живой и в тылу, а его- пропал без вести на фронте. А может быть тем, что мне выдают хлебную карточку, а ему-нет, что у меня есть дом, а он скитается где попало? Кто это рассудит  и есть ли на всём белом свете такой судья, чтобы всё решить по
           справедливости?! Ответа я не знал.
     Мы  сидели, задумавшись. Я вспомнил первый день войны. Он, словно кинолента, прокрутился в моём сознании от рассвета до заката с мельчайшими подробностями.  Как давно это было?! Прошло три года, оставив за незримой чертой ту тёплую, сытую и беззаботную жизнь.
           Мои размышления прервало пение первых петухов, донесшееся из посёлка
- Пора проверять закидушки,- сказал я  и встал, разминая ноги и потягиваясь.
- Проверять, так проверять,- ответил Паша и тоже встал, упёр руки на пояс и сделал несколько наклонов туловищем то вправо, то влево, разгоняя кровь по телу.
  - Интересно, а сколько же сейчас времени? Ведь мы ещё и не спали.
    - Раз первые петухи запели, значит три часа. Сейчас проверим закидушки и ляжем спать до утра.
    - Как быстро летит время! Ещё не спали, а уже три часа ночи.
 При этом он стал отмахиваться от назойливых комаров, сбивая их то с шеи, то с ушей, то раздавливая на лбу и щеках. Кроме комаров нам докучали мелкие мошки, которые, как специально, лезли в глаза и избавиться от них можно было только у дымного костра. А для этого мы в костёр бросали сырую траву, вызывающую много дыма.
    В этот раз на наши снасти попались только касатки. Ночная рыба , как говорили опытные рыбаки. Болтаясь на поводках, они издавали в темноте скрипящие звуки, растопырив колючие, как шило и, вместе с тем, пилообразные плавники. Чтобы снять касаток с крючка, надо было обладать опытом и сноровкой, дабы не уколоть руку об острый плавник. Уколы от касатки были очень болезненны. Рука распухала и долго не заживала. Видимо причина была в слизи, которая попадала в рану при повреждении кожи. Я сразу предупредил Павла, что сам буду снимать рыбу с поводков, а его дело идти следом и наживлять червей. Пока мы управлялись со снастями, приближался рассвет. Враз исчезли комары и перестала плескаться рыба. На противоположном берегу ярким пламенем заполыхал костёр. Это рыбаки, тоже управившись со снастями,  расположились на предутренний  отдых. А без костра и отдых  не отдых.
      Тщательно протерев песком и отмыв руки от рыбьей слизи, мы вернулись к костру, чтобы поспать до восхода солнца. Отгребли в сторону угли, в горячем песке сделали лунки и положили  туда завернутых в листья, похожего на лопух копытника, двух предварительно выпотрошенных касаток. Загребли их песком, поверх которого нагребли слой горячих углей и положили сверху последние заготовленные на ночь сухие дрова. Костёр стал разгораться, постепенно вырывая  из  темноты  ближайшие кусты. Паша сходил к берегу, зачерпнул  котелком воды,   принёс и подал мне,  а я  поставил его у края костра, чтобы вода закипела не так быстро. Затем сказал, повернувшись к Паше:
- Ну, теперь порядок. Через полчаса наша рыба будет готова.
 --  А что, раньше никак нельзя?
--   Нельзя,- ответил я. Вон буряты говорят так:   Однако, мясо не дожарь, а рыбу пережарь! Это чтобы всю заразу в рыбе уничтожить, какая в ней бывает. Ну там  глисты и их яйца и всякие другие рачки, бикарашки и микробы. Рыба- она ведь жрёт, что ни попадя. Мы как-то купались около пристани и Шурка Марков стал в воду какать , чтобы никто на берегу не видел. А я был рядом и видел как  говёшки плыли и их тут же хватали пескари и чебаки. Рыбок набралось много-премного, целый косяк.
     Тут Паша заулыбался и слушал меня с широко раскрытым ртом, а я продолжал,
-  Выходит, что нам говно , то  другим — их еда. Вон сомы всякую дохлятину едят и даже утопленников и поэтому в них много заразы. В прошлом году мы с ребятами шли по второй протоке, хотели там , где есть ил, накопать вьюнов для рыбалки и увидели дохлого жеребёнка на берегу. Его брюхо и ноги были в воде и она около него так и бурлила. А когда подошли поближе, то  разглядели, что около него копошились сомы и  извивались как змеи. Они отгрызали от него мясо и внутренности. Как только тень от нас упала на воду, так они мигом ушли на глубину, До чего же ушлые, всё понимают. А мы ещё хотели их глушить лопатой , да ничего не вышло. Даже ни разу ударить не успели. А ещё рыбаки рассказывали, что сомы по утрам ползают по росе в поисках пищи. И даже могут  переползти из реки в озеро и обратно. У них в брюхе находят не только рыбок и лягушек, но и мышей. Вот поэтому их и надо долго варить.»
        - Интересно, а как же они долго без воды живут, ведь чтобы дышать жабрами нужна вода?
        -  А у них не только жабры, но ещё и лёгочные пузырьки внутри есть. Я видел , когда их потрошил.
        -  Слушай, Гена. Мы ведь поймали несколько сомят. Давай разрежем одного и посмотрим?
        -  Ну что же. Давай посмотрим.
        Я сходил к воде, снял  c  кукана  одного маленького сома и принёс его к костру. Тут забурлила вода в котелке и я отодвинул его в сторону подальше от огня, а Паша для заварки забросил в него листья боярышника и дикой яблони. Затем, вспоров сому живот, я вынул из него желудок, кишки , печень и сердце, оставив нетронутыми лёгочные зачатки, прилегающие к голове и показал Павлу со словами:
                «  Вот видишь. Это лёгкие, которыми сом дышит, когда выходит из  воды. У меня   один раз сом пролежал в сумке пол-дня, а когда я принёс его домой и опустил в таз с водой, так он стал плавать и шевелить жабрами.»
                -Как интересно!- ответил Паша и тут же добавил-  А наши касатки , наверное,      
                уже прожарились?
              -  Наверно прожарились. Разгребай! А я пойду, унесу сома на место.
С этими словами я пошел к воде и надел сома на кукан, а когда вернулся, то Паша уже достал из-под костра и развернул рыбу. Вкусный запах щекотал ноздри и вызывал обильное слюноотделение . Сочная и жирная рыба быстро исчезла в наших желудках. Запив еду настоянным на листьях отваром, мы улеглись у костра, подстелив под бока травы и укрылись, каждый по-своему: я телогрейкой, а Паша-двумя мешками.
      Предвещая утро, потянул холодный ветерок. Где-то прокричал чибис и, приветствуя рассвет, стали подавать голос кулики-пискуны и бекасы. Умолкли козодои-кузнечики. Звёзды стали тусклее и мерцание их уменьшилось. Небо на северо-востоке побледнело. Над водой бесшумно промелькнула серая птица с широким размахом крыльев. Это .наверное , скопа вылетела на охоту. Перестал ухать филин и сразу же в ближайших кустах защебетала пичужка. Это были последние голоса уходящей ночи. А по счёту- четыре тысячи сорок пятой ночи  в моей земной жизни. И сколько же их ещё мне придётся провести у рыбацких и охотничьих костров с разными  людьми, как с родными, так и с чужими?! Но тогда я об этом даже и не задумывался. Вконец  уставшие и утолившие голод, мы стали засыпать. Последнее, что я слышал, был крик цапли, донесшийся с косы второго острова. Костёр  начинал прогорать и подправить его уже не было ни желания, ни сил. Постепенно, переставая чувствовать своё тело, я заснул крепким сном      
         Проснулся я от какого-то внутреннего толчка. Наступал дымчатый рассвет. Костёр прогорел  и покрылся серым пеплом. По его окружности лежали и слегка дымили уцелевшие торцы сгоревших сырых колод. По берегу в поисках корма бегали  кулики. На камне , рядом  с добытой нами рыбой , сидела трясогузка и покачивала своим серым хвостом. Эту птичку местные ребята называли «дикоплешкой». Из посёлка по воде, как по особому каналу связи, доносились крики: «Гоните коров! Эй, выгоняй!» и щелканье бича, мычание коров и лай собак. Это поселковый пастух, здоровенный хохол по фамилии Богач, погнал на луга общественное стадо, сотрясая воздух  густым басом, очень напоминающим знаменитый бас Фёдора Шаляпина.
        Мешков крепко спал и на его бледном лице блуждала улыбка. По-видимому, ему снился приятный сон, так как за годы скитаний и лишений, голода и холода он впервые, согретый костром, уснул на сытый желудок и не боялся, то его схватят милиционеры и отвезут в специальный приют для детей «врагов народа». И может быть во сне он видел своё безмятежное и счастливое предвоенное детство, которое было перечёркнуто летом страшного Сорок первого года.
        Я разгрёб  пепел и набросал на ещё горячие угли, собранные вокруг костра, уцелевшие сучья и сухие ветки. Костёр ожил заплясавшим пламенем и стал потрескивать, разбрасывая искры. Паша раскрыл глаза, потянулся и зевнул. «С пробуждением!»,-сказал я ему,  -« Спасибо!»,- ответил Паша и, сбросив с себя мешки, встал на ноги. Мы пошли к  берегу, умыли лица теплой водой, а заодно и прощупали закидушки. На вех четырёх чувствовалось подергивание. Это  билась попавшаяся рыба. Мы вернулись к кустам, набрали и принесли к костру сухие ветки и валежник. На противоположном берегу ребята уже проверяли снасти и крикнули нам: «Ну что, вас там хорьки  ночью не нюхали?»
                -  «Нет, не нюхали.»,-ответил я,-  «А вас  нюхали?»
                - « И нас тоже не нюхали. У нас  хороший костёр был.»
    В переводе на  нормальный, литературный язык это означало: «Не мёрзли вы прошедшей ночью?». Как оказалось, этой ночью не мёрзли ни мы, ни они. И это благодаря костру. Что на рыбалке, что  на охоте, да и вообще при любом нахождении на природе, костёр является центром всей жизни, как печь в избе, с тех самых  пор, когда поднявшийся с четверенек человек  принял огонь из рук Прометея.
       Подбросив в костёр немного валежника, чтобы поддержать огонь, мы спустились к воде и стали выбирать на берег наши снасти. Улов получился меньше, чем ночью. По одной касатке, да по два-три чебака на каждой закидушке. Пока мы наживляли крючки жирными и сонными червями наступил полный рассвет, но солнца ещё не было. Оно скрывалось за высоким Бериканским отрогом и, прорывающиеся оттуда,  его вертикальные лучи окрасили в багровый цвет высоко парящие перистые облака.
       Стояла какая-то особенная тишина. Было слышно, как своеобразным звоном напоминает о себе река. Это был звук перекатываемого по ложу реки галечника. Этот звон всегда отражался в моих ушах, когда во время  купания я нырял в воду и плыл в глубине, разглядывая дно и постепенно выпуская  пузырьки воздуха из лёгких, покуда не начинал задыхаться. И тогда, оттолкнувшись от дна  и усиленно гребя руками, резко выскакивал на поверхность и жадно хватая воздух, плыл к берегу, испытывая непередаваемое чувство  единения с природой....
               
 Продолжение следует.
    На снимке Первый остров  вовремя обмеления.               
                x