Загубленный талант. Часть шестая

                РАДОСТНОЕ  УТРО    


   В посёлке пропели третьи петухи и вслед за этим по радио  зазвучала мелодия песни:  «Священная война». Затем раздался голос диктора: «Внимание, говорит Чита! Работает радиостанция ЭР-ВЭ пятьдесят два на волне  1642 метра ( за давностью лет за точность волны не ручаюсь) . Читинское время пять часов пятьдесят минут.  Доброе утро, радиослушатели  Забайкалья! Сегодня среда, второе августа тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Восход солнца в пять часов, тридцать пять минут; заход в двадцать один час, тридцать пять минут.     Долгота дня  шестнадцать часов. Сейчас температура воздуха в Чите пятнадцать градусов тепла. Сегодня по области сохранится сухая жаркая погода без осадков. Температура воздуха по северным и восточным районам  до двадцати пяти градусов, по центральным, южным и юго-восточным  до тридцати трёх градусов. В Чите температура воздуха днём ожидается до тридцати градусов тепла.  В шесть часов слушайте передачи из столицы нашей Родины Москвы.»
  Затем раздался щелчок и наступила тишина, которую через несколько секунд нарушил перезвон  кремлёвских курантов и бой часов  Спасской башни Кремля. Пробило двенадцать ударов и зазвучал Гимн Советского Союза. В далёкой Москве была полночь, а у нас уже наступило шесть часов утра. Голос диктора сообщил сводку Совинформбюро о боях на пространстве от Карелии до Черного моря, об освобождённых городах . Но что особенно запомнилось, так это сообщение о том, что в Варшаве вспыхнуло восстание против немецких  оккупантов и моя душа наполнилась гордостью за поляков, приходящимися мне соплеменниками по материнской линии и от которых мною унаследованы взрывной характер, богатство эмоций и неуёмная жажда жизни.
      Мы с Пашей  настолько заслушались, что, отложив снасти, сели на вросший в берег валун и внимали диктору, раскрыв рты и навострив уши. Но вот передача новостей закончилась; зазвучали марши и военные песни, а мы, забросив в воду снасти, вернулись к костру; подбросили в него оставшиеся сучья и ветки и, усевшись рядом, протянули к пламени для обсушки мокрые руки и босые ноги с кровоточащими цыпками.
        - Что-то опять есть хочется,- молвил Паша и улыбнулся виноватой улыбкой.
        - Мне тоже хочется. Будем готовить завтрак. Ты иди за дровами , а я займусь рыбой.
       Паша  ушел в кусты за сухими сучьями, а я  стал сортировать рыбу на  свежую и несвежую, то есть выловленную вчерашним вечером, особенно чебаков, не отличающихся длительной сохранностью. К несвежей и вызывающей подозрение добавил гольянов и пескарей. Хорошую же рыбу уложил в заранее вырытую в сыром песке ямку, переложил её  ветками крапивы для предотвращения порчи и прикрыл листьями лопуха и присыпал слоем сырого песка, а сверху засыпал сухим белым песком. В довершение всего на это место положил охапку травы, служившей мне ночью подстилкой и придавил её камнями.
      Паша  вернулся с охапкой сучьев, прихрамывая на левую ногу  сказал ,
что напоролся на шиповник. Бросив сучья у костра он спустился к реке , промыл ногу и протер  подошву шершавым камнем, удалив колючки и , не переставая прихрамывать, вернулся к костру. Я набрал в котелок воды, повесил его на таган над пламенем и стал чистить оставшиеся три картофелины. Затем, мелко порезав, бросил их в кипящую воду. Туда же положил сначала куски крупной рыбы, а когда уха один раз вскипела,  добавил целиком мелкую рыбёшку, предварительно отлив часть бульона в кружки.
      
      Из -за гор, наконец, огненным шаром  выкатилось солнце и осветило теплыми лучами лес , реку, горные склоны и утёсы  нашего левого берега Шилки. Мы сразу почувствовали на себе теплоту этих лучей, предвестников жаркого дня. Откуда-то появились голубые бабочки, мелкие как мотыльки и кучами садились на сырые места. По берегу сновали кулики и трясогузки, склевывая букашек, стараясь насытиться до наступления полуденной жары.  Высоко в небе кружились стрижи. Низко над водой изредка проносились изумрудные зимородки, держа в клюве мелкую рыбёшку. Ниже по течению за Лужанкинским перекатом прозвучал протяжный пароходный гудок. Судя по мелодии гудка это был «Марк Варягин». Каждый пароход имел свой, особенный гудок и тому, кто постоянно жил у реки, было легко по звучанию   определить его название .
                - Наверное «Зенит» идёт?-предположил Павел.
        - Да нет. Это «Марк Варягин». Он спешит до тумана  приплыть в Усть-Кару.
       Мы замолчали и уставились на котелок с кипящей ухой. Я взял чистый и обструганный  таловый прутик и поддел из котелка чебака . Глаза его побелели: значит рыба сварилась.
        - Уха готова!,- воскликнул я и, с этими словами , снял котелок с тагана и пошел к реке, чтобы подержать его в воде и немного остудить. Через пять минут уха была готова к употреблению. Вернувшись к костру, я разложил горячие куски крупной рыбы по чумашкам. Мелкая же рыба вся разварилась, представляя собой сплошную массу, в которой выделялись головы, позвоночники и шарики мелких белых глаз. В эту массу я вылил из кружек ранее отлитый туда бульон и всё перемешал. Затем достал из сумки оставшийся от предыдущей трапезы хлеб, по 25 грамм на каждого и  большой пучок дикого чеснока.
  Эту уху мы сварили  без соли, так как взятая из дома соль уже была  израсходована. В то время соль была на вес золота. Её невозможно было ни купить, ни достать. На продовольственные карточки её выдавали редко, да и то вперемешку с угольной пылью и песком. Единственным местом, где имелась хорошая чистая соль, была «ЗОЛОТОСКУПКА» на прииске «Целик». Там за добытое в тайге золото можно было приобрести не только соль, но и другие продукты: например американскую тушенку, сахар и  яичный порошок.
      В этот раз Паша ел не спеша, выбирая кости, обсасывая и выплёвывая плавники, а от хлеба отщипывал маленькие кусочки и бережно клал их в рот, не уронив ни крошки.
Покончив с рыбой, мы принялись за густой бульон, более напоминающий кашу. Рыбьи головы разжевали и высосали из них всю мякоть, а черепные кости сплюнули. После этого  вскипятили чай и забелили его остатком молока.
      Пока мы обильно завтракали время неумолимо бежало вперёд. Солнце поднималось всё выше, а на Шилку стал ложиться пока ещё жидкий туман.  И чем выше  поднималось дневное светило, тем ниже опускался  и становился плотнее туман. Из-за второго острова вывернулся белый корпус парохода «Марк Варягин», который на всех парах, шлёпая плицами колёс, спешил к поселковой пристани в условиях всё ухудшающейся видимости. Вот он, вспарывая  носом спокойную гладь реки и порождая разбегающиеся от него пенистые буруны, с яростью молотя  по ним колёсами, проследовал мимо нас, нагнав на берег большие волны, распугавшие бегающих около самой воды куликов и трясогузок. Было отчётливо слышно, как в его чреве ухает и вздыхает паровая машина. Из высокой, с белым ошейником трубы, валили клубы сизого дыма, а на носу и корме уже стояли , приготовившиеся к швартовке, матросы из боцманской команды. Вот он протяжно загудел, оповещая о предстоящей остановке  и приглашая на пристань встречающих. От нас он уже удалился, но поднятые им  волны   продолжали набегать на берег. Затем щлёпанье колёс стихло, было слышно, как бухнулся в воду якорь и загремела на клюзе стравливаемая  якорная цепь.
        Туман всё сгущался. Правый берег исчез из виду. Откуда-то сверху доносились  крики пролетающих чаек. По их крику можно было понять, что они летели вверх по течению реки.
 Я вспомнил местные приметы и сказал:                -«Скоро вода на прибыль пойдёт.»
- «А ты откуда знаешь?»,-удивлённо спросил  Паша.
  - «А слышишь, как чайки летят вверх по течению? Значит рыба пошла кверху. А за ней и чайки полетели. А рыба всегда чует, что вода будет прибывать или, наоборот, убывать. Её не обманешь. Она даже знает, какая зима будет: морозная или тёплая. Вот так-то. Да и Ильин день наступил: дожди пойдут не сегодня, так завтра. Эх, прощай рыбалка,  аж до самого сентября! А там в школу надо идти, в четвертый класс. И опять погонят нас в колхоз картошку копать, как и в прошлом году. Тогда мы  копали на лугу напротив второго острова. Земля там мягкая, сплошной песок и кусты выдергивались легко. А картошка какая вкусная была, да рассыпчатая. Нас там в обед кормили.  Заранее в школе говорили, чтобы мы брали с собой ложку и миску. Так нам в эту миску давали по три отварных картошки в мундире и по столовой ложке конопляного масла  и по малюсенькому кусочку хлеба. Зато чаю сколько хочешь! Заварен с богородской травой. Шибко хорошо пахнет . Вот бы туда ещё молока или сахару, совсем бы хорошо было. А всё равно  надоедает копать эту картошку. Охота в лесу побегать, сходить за брусникой или на Шилке порыбачить.»
   - «А я бы согласился всё время копать, лишь бы кормили»,- сказал Паша и задумчиво стал глядеть на огонь.  Посидев ещё немного у костра, мы взяли удочки и , присев на корточки у воды, стали на них рыбачить. Попадались в основном пескари да гольяны; изредка-мелкие чебаки. Они буйно трепыхались на крючке, сверкая чешуйчатыми боками, словно рыцарь доспехами. Некоторым удавалось сорваться с крючка и тогда, сделав два-три подскока по гальке, они достигали воды и исчезали в глубине; на прощанье ударив хвостом по поверхности.
   Нам наскучило сидеть молча и  Паша, повернувшись ко мне, спросил :
            - «Гена! А ты в кино ходишь?»
            - «Иногда хожу, если мать даст денег. За вход в клуб надо заплатить десять рублей, но мы с ребятами приспособились смотреть бесплатно».
            - «А это ещё как?»
            - « А мы заранее приходим и в окошке вытаскиваем стеклину, пролазим внутрь и на сцене прячемся под полом, а когда кино начнётся, то выползаем оттуда в зал . Один остаётся снаружи и ставит стеклину на место, а на  другой раз это делает  кто-нибудь другой и так по переменке. Вот только киномеханик у нас Сашка Соболев какой-то заполошный. Не дай бог ему попасться, после этого даже и за деньги не пустит, Не зря его прозвали солёным придурком.»
            - «Интересно, почему  именно солёным?»
            - «А, наверное, придурошным навсегда. Раз солёный, значит надолго. Ведь солят, чтобы сохранить, Знать и его посолили, чтобы так и остался придурком на всю жизнь.»
            - «А какое кино тебе нравится больше?»
            - «Про войну, Чапаев, боевые киносборники и  Мы из Кронштадта. Мне в нём особенно нравится как моряки идут в атаку на белых и поют Интернационал: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов, кипит наш разум возмущённый и в смертный бой вести готов.» Эта музыка словно окрыляет. Папа меня с самого раннего детства брал на демонстрации и духовые оркестры всегда играли эту песню. Папа говорит, что эта песня бессмертна, покуда на земле  будут богатые и бедные.»
            - «Да уж. А мне кажется, что  так будет всегда».   
               
          Неожиданно мы оба замолчали  и каждый погрузился в свои мысли, что не мешало время от времени  снимать с крючка попавшуюся  рыбу. А время бежало быстро. Настала пора вытаскивать и сушить снасти. Улов на этот раз был самым маленьким: на каждой снасти по два-три сомёнка. Мы очистили крючки от остатков наживки и расстелили снасти на берегу для просушки. Закидывать их снова было бесполезно, потому что крупная рыба ушла на глубину и на перекаты, а вблизи берега осталась одна мелочь. Туман постепенно рассеивался и солнце стало проступать сквозь него всё сильнее и ярче, согревая нас своими  лучами. Настала пора собираться домой.
               
        Почти половину  всей рыбы я отдал Паше и пожертвовал ему старый латаный , весь в заплатах,  хозяйственный мешок.
            -  А тебя за него ругать дома не будут?,- спросил Паша.
            -  Может и будут. Но я скажу, что ночью нечаянно сжег его у костра. Мол уснул, а мешок в это время от искры сгорел. Да чего там. Он же  свой век уже отжил.
            -  Ну тогда ладно
       С этими словами Паша аккуратно сложил рыбу в мешок, но не всю. Двух крупных чебаков он насадил на прутья и стал  держать над горячими углями, объяснив мне, что съест их по дороге в Поселье. Посидев ещё немного у костра мы смотали на дощечки просохшие закидушки и лески удочек, а сами удилища спрятали в кустах и довольные отправились в посёлок. Перейдя вброд протоку мы поднялись на яр около районной больницы и пошли по пыльной улице вдоль реки. Строения были только с одной правой стороны , а  слева текла спокойная и  изрядно сузившаяся из-за небывалой засухи Шилка: наша кормилица , купальщица и заступница. Кроме нас на улице до самой пристани никого не было. По радио зазвучала «Песня о  юном барабанщике» на стихи Михаила Светлова и, словно сговорившись,  шагая полу-строевым шагом и представляя себя  бойцами, мы стали подпевать :
           « Мы шли под грохот канонады,
           Мы смерти смотрели в лицо.
           Вперёд продвигались отряды
           Отважных и смелых бойцов      
                Вперёд продвигались отряды
                Отважных и  смелых бойцов!
             
            Средь нас был юный барабанщик,
            В атаку он шел  впереди
            С весёлым другом-барабаном,
            С огнем большевистским в груди.
                С весёлым другом-барабаном
                С огнём большевистским в груди.


            Однажды ночью на привале
            Он песню весёлую пел,
            Но пулей вражеской сраженный,
            Пропеть до конца не успел.
                Но пулей вражеской сраженный,
                Пропеть до конца пе успел.

          
            С улыбкой юный барабанщик
            На землю сырую упал.
            И смолк наш юный барабанщик
           Его барабан замолчал.
                И смолк наш юный барабанщик.
                Его барабан замолчал.

      Так, маршируя и подпевая, мы дошли до пристани, где извещая об отплытии, загудел и заглушил звуки поселкового радио «Марк Варягин».Там наши пути разошлись. Я пошел домой, а Паша  повернул в сторону Поселья....
              Продолжение следует.
На снимке: Верхняя часть Новостройки. За ней Первый остров. Под горой, в нижнем правом углу  снимка видна часть Поселья.