Мы жили в 90-х. Глава 15

Выходя за пределы Парижа,
вы (…) покидаете пределы цивилизации.
Виктор Гюго
               
15. СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ НИКОГДА НЕ КОНЧАЕТСЯ.       Во дворике фирмы "АнтiкварЪ" землю залили асфальтом, посередине двора располагался округлый фонтан, воды в нём пока не было.  Фронтон  парадного входа обложили плиткой под дикий камень, вокруг новой входной двери вилась гирлянда искусственного плюща; получалось романтично и с намёком на старину.
     Я сидел у Ромки в кабинете и листал новые газеты, пришедшие в фирму за эту неделю. Ещё в недалёком прошлом  в наш с мамой почтовый ящик опускали "Известия", "Правду", "Экран", "Работницу", "Науку и жизнь". Приходили поздравительные открытки от сослуживцев, родственников, знакомых по черноморскому отдыху. Но теперь я не заглядывал в почтовый ящик в своём подъезде месяцами: подписки стали не по карману, часть периодических изданий перестали выпускать, а квитанции на оплату коммунальных платежей приходили на имя и адрес тёщи, и она оплачивала их сама; писать ко мне было некому. Я вспомнил наши с Татьяной Тимофеевной  баталии накануне насильственного переселения Ленки в их хрущёвскую однушку и занялся газетами.
    "Культурная жизнь юга" поместила статью "Поэтическое слово народа". В ней упоминалось имя Курнаковой – мимоходом, как уже слишком хорошо известное. Авторы статьи утверждали, что подборка Оленькиных стихов "Мой праздник, мой Париж" – "пусть стихи скажут за себя сами" – демонстрировала "новые грани  таланта автора". Мне   эти грани показались хорошо знакомыми. "Париж нам обещает тайну", "Мне дарит Эйфелева башня своих ажуров прямоту" – и  т. п.  Было упомянуто ещё несколько имён местных поэтов – почему-то все они вдохновлялись Парижем, и бог его знает, отчего их понесло именно во Францию. Однако в конце статьи вкратце сообщалось, что наш город выиграл грант на поощрение молодых поэтов в виде турпоездки в Европу. Видимо, поэтические таланты побывали там все вместе, в составе одной экскурсионной группы, а  потом отписались стихами – каждый по-своему.
         Центральное место в статье занимало творчество Степана Бухарина, гордости нашей поистине народной культуры, которого недавно приняли в Союз писателей России. Стёпу я знал лично, он был слесарем-сантехником в отделе коммунального хозяйства городской библиотеки, где работала моя мама. Должность Стёпы называлась завсектор технического обслуживания коммуникаций. Это был представительный высокий мужчина далеко за сорок, с куполообразным лбом мыслителя, с квадратной шкиперской бородкой и продолговатым загорелым лицом капитана дальнего плавания, всегда аккуратно одетый в голубой джинсовый костюм из жилетки с бахромой и брюк, напоминавший эстетику ковбойских фильмов. Вся эта смесь мыслителя, мореплавателя и ковбоя, как оказалось, скрывала истинную сущность русского народного поэта, которая стала нам доступна только после публикации его творений.
          Писал Стёпа тоже о Франции и Европе. Причём Европу от не то чтобы не любил, но видел её пагубные ошибки и с болью в сердце старался европейцам на них указать.  По его мнению, Европа "слишком долго жила в блистательной пыли" и потеряла прежнее значение и представление о человеческих ценностях. "Так лгать народу про свободу Способен только враг народа!" –  заявлял Стёпа. Особенно его возмутила одна туристка, которая "трясёт бесстыдно студнем грудей у Нотр-Дама на виду", и он вопрошал: "Но этих куриц и павлинов зачем в Европу завезли?"  – наверное, имея в виду неподобающий внешний вид современного среднестатистического  европейца. Самое запоминающееся произведение Стёпы носило название "Лиза". Стихотворение Степана Бухарина  начиналось со строки "Я Лизу встретил в зале Лувра" и было посвящено Моне Лизе Леонардо. Стёпа утверждал, что Лизу, односельчанку и подругу станичного детства, он помнит и любит ещё маленькой девочкой и что Леонардо да Винчи каким-то "чудом и чутьём" угадал и воспроизвёл на своём полотне именно её. При этом Стёпа сокрушался, что когда пресыщенные европейцы "хозяйским взглядом оглядят" выставленные в музее сокровища, их внимание сразу  же переключится на прозаические потребности: "их привлекут кабак и порно",  – утверждал Бухарин. "А я – безграмотный дурак! – стоял и плакал непритворно",  – делал себе  Стёпа завуалированный комплимент под предлогом  самобичевания.
        Я представил, как Стёпа стоит в центре музейного зала в Лувре и горько безмолвно плачет, не скрывая текущих по щекам слёз, среди эгоистически равнодушных посетителей, а вокруг звучит негромкая иноязычная речь и  щёлкают фотоаппараты. Потом я подумал, что плакать он мог бы, так сказать, бесслёзно, как Денис Кораблёв в рассказе Драгунского "Белые амадины". Правда,  Дениска не плакал, а молча пел, не раскрывая рта, и не писал ни стихов, ни прозы. За него написал Драгунский.
         Последние две страницы газеты  под рубрикой "Наши публикации"  содержали рассказ "Старое кладбище" молодого, но  талантливого прозаика, созданный в жанре "триллер-фэнтези" – так, по крайней мере, именовался этот жанр в газете. Начинался рассказ с того, что в провинциальном городке Зарайске старое кладбище прекратило свою работу, по причине переполненности, а новое место для захоронений расположили на окраине города. Дело происходило в 1986 году, и на старом кладбище покоились только останки людей,  живших  в советскую эпоху. Тайная жизнь мертвецов старого кладбища  была разнообразной и насыщенной: вампиры ходили друг к другу в гости, заключали брачные союзы, вспоминали с ностальгией советское прошлое  и время от времени утаскивали в свои могилы неосторожных прохожих. Если верить автору, под городком Зарайском тянулись разветвлённые катакомбы, в которых происходили  невероятно  жуткие сцены, полные  откровенных физиологических подробностей – автор отдавал должное свободе   слова. Но самая   страшная тайна была связана с умиранием  огромного количества молодых, юных, только начинавших жить людей и захоронением их на кладбище новом.  Именно после его открытия в Зарайске началась  прямо-таки  эпидемия смертей, из домов в течение каждого дня выносили гробы, покрытые цветами,  в гробах лежали  юные жертвы.  Молодое поколение, активно заселявшее Новое кладбище,  даже в  потустороннем мире выгодно отличалось от стариков:  цитировало без устали мыслителей всех времён и народов от Будды до  Сартра и никак не собиралось подаваться в вампиры,  предпочитая оставаться пуритански нравственным и по-сталински бескомпромиссным. Антагонизм Нового и Старого кладбища приобретал по ходу действия идеологическую подоплёку и перерастал в междоусобные войны. Параллельно развивалась сюжетная линия медицинской коррупции, имевшей преступные связи на  кладбище и поставлявшей свежий материал секте старых вампиров.
         Чтение оказалось прямо-таки захватывающим. Умеют же, оказывается, и у нас.
          В кабинете было уютно и чисто, Ромка уже нанял уборщицу на полставки, линолеумные полы сияли. Солнце пробивалось сквозь синие шторы и косыми треугольниками ложилось на свежую почту. В открытую  форточку было слышно, как истошно чирикают воробьи. Жизнь казалась мне удавшейся, и я размяк, как пряник в сиропе. Не надо, никогда не надо терять бдительность! Если бы я знал, что меня ожидает менее чем через две недели, я бы дежурил у своего почтового ящика денно и нощно.