Язык ангелов отрывок и дневника

29 марта 

Еду сегодня в Сукневичи, поживу у женщины, она там местная. Пораспрашиваю там все, о взаимоотношениях, чувствах сакрального, уважении и всем, всем, всем!!! Приеду -  все запишу.

Нынешнюю женщину привлекает иная смелость. И это вообще нельзя отрицать.

31 марта

Вернулся вчера из Сукневичей. Сейчас посплю, завалюсь и все расскажу. Текст будет только для своих, близких. Мне он очень ценен и является частью интимного. 

В. сегодня утром написал, что ждет его больше всего. Мне это очень дорого и ценно! Так ему и скажу. 

Ксения встретила меня на глухой местности, была ночь, из электрички я вышел один, поэтому меня нельзя было перепутать с кем-то еще. Она встречала меня со своей внучкой. Та тоже воцерковленная, конечно. Ходит в воскресную школу. Это у них нормально.

Когда заходишь в новую область, пытаешься прощупать там что-то свое, привычное. Осмотрелся – лес, жд и светящие желтым светом фонари, будто указывающие тебе, что ничего здесь больше нет! Можешь не смотреть по сторонам. Здесь только рельсы и ходящие по ним поезда. Нет ни тех животных, которых видел когда-то, ни знакомых
участков воздуха, запахов и цветов.

Когда отдалились от железной дороги, показалась машина, а возле нее нас ждал с сигаретой в губах дед Саша.

Меня отвезли не в сами Сукневичи, а в близлежащие Шутовичи. Тут, недалеко.

К. посадила за стол, не дав раскрыть и рта, налила чаю и начала рассказывать обо всем. Как будто все знали, что мне нужно и зачем я сюда приехал. Рассказала об исцелениях болезней, о перемещениях иконы, о старце Серафиме, к которому очень хочет попасть. Меня все это впечатлило и с приятной усталостью я уснул в комнате ее покойного сына.

Пока ехал туда, читал Сведенборга. Он говорит об ангельской речи, о тамошнем языке и взаимоотношениях. Кажется, что на самом деле все не так. Но тут есть момент, который затронул. С. пишет, что ангелы не могут общаться на наших языках. И не важно вообще, какой они мягкости. Русский это, хинди или какой-нибудь диалект Вологодских женщин. Когда пытаются заговорить, ворочаются, фыркают от недовольства и сложности, которая где-то там спрятана. Слишком жесткие, наверное, грамматики и отношения между буковками. Ангельская речь составляется из гласных, они перемещаются, изменяются, переливаются, перетекают друг в друга, давая
и дают новые формы. У нас же, кажется, все по-другому. Согласные чертят границы, не давая словам растекаться по тамошнему. Привычные нам языки опираются на жесткость. Цепляются за какие-то камыши-заросли, подругому просто структура и форма рассыплются по сознанию, которое потом заполнится пугающим страхом-ужасом. Когда поешь на клиросе, чувствуешь это в полноте. Согласные теряются среди света, прячутся под женскими голосами, как кружевным покрывалом. Текст теряет свои чувства границы-жесткости и тебе становится жутко от всего этого, не по себе, начинает немного трясти. Но трясет. И вовсе не от какого-то чувства чуждого, непривычного. Нет. Кажется, что останешься там навсегда, застрянешь в водянистой жидкости.

И куда дальше?

К. говорит внучке, чтобы та не смотрела какие-то ментовские мульты, а то батюшка Анатолий подсмотрит и все разузнает. Потом плохо будет. У меня так было в детстве. Постоянно находился в вырабатывающейся целлюлозе пугающего страха, что кто-то, кто-то подсмотрит за мной, вот сейчас, и все разузнает, заглянет в мое сознание, память. Что за этим последует - непонятно. Мама говорила - накажут.

Спрашивал у К. о жизни. О том, к чему привыкла. И реально там все, все в трепете живет, как в каком-то масле-смазке, без него сложно да и не двинешься. Там бабушки, девушки, дети из воскресных школ просыпаются по утрам и едут с разных городов, чтобы побыть ангелами.

Утром поехали в близлежащий город, тут недалеко, минут 20 на машине добираться. Когда пили чай на кухне, К. меж слов мне тихо прошептала: “А я вот сегодня встала рано утром, да так, чтобы вам не мешать, пошла в свое место, помолилась, за всех помолилась, и за сына своего и за тебя.” Она произнесла это с какой-то иной чуткостью, как будто имела ввиду, что живет честно, по совести, поэтому знает, где находится правильное.

Пел на клиросе сегодня. Никогда такого не чувствовал. Сказали петь тенором, но меня подхватывали ангельские запевания рядом стоящих девушек и уносили с собой, мне стучали, а я не мог по-другому. Думал просто постоять на балконе, посмотреть за литургией. 

В конце мы причастились. Ко мне подошла женщина, достаточно большого возраста и шепотом, как обычно, спросила:

- Откуда ты, сынок? В каком хоре до этого пел?

Сказал ей, что впервые пою, да и сам не местный вообще. Она оказалась женой настоятеля того собора, в который мы приехали. Мы с ней пообщались, короче. Настоятельно посоветовала пойти в храм наш, не тот, что Спасо-Преображенский, там хора нет, а в храм Святого Духа. Там ее знакомый работает.

Если спросят, можно ли уподобится ангелам. Скажу, да. Зайдите на клирос как-нибудь, там все увидите.

После спустился вниз поцеловать крест. Грубые мужчины с морщинами, внешне циничные, зачерствевшие уже повсюду, выходили оттуда с улыбкой. Она была приятна и не ощущалась прикрепленной к телу, как обычно ощущаются какие-нибудь значки героя труда или еще какие, которые обычно прикрепляют на праздниках, типа дня победы или дня конституции. Там выплескивалась радость и счастье после случившегося.

Если поцеловал крест, преклонился, как полагается, три раза перекрестился - все будет нормально. Все образуется. Так у нас.

Тут все говорят шепотом.

Если приехал с города к их святыне - оказался в глубочайшем уважения. И не важно, авторитет ты какой-то или обычный маргинал, которому рассказали о здешних чудесах-тайнах. Так они делят все пространство на типы. По тому, узнал ли ты об этой местности, или остался там, во внешнем мире. Здесь все тебя принимают за своего, зовут тебя, рассказывают то, что впечатлило, о своем насущном.

Подозвала жена пономаря в часовне, заметила, что я не местный и вытряхнула на меня свое насущное. До сих пор чувствую эту свежесть. Здесь не буду писать, это ее интимное. Там было все как всегда, болезнь, уход в церковь. Там тушишь свечи, моешь полы, а потом как под каким-то веществом или под уставшим состоянием замечаешь икону, которую не видел до этого. Она и излечила, короче… Меня всегда впечатлял иконостас, не как стена, на которой повешены все ангелы, архангелы, а как предъявление некой четкой классификации невесть чего. Конечно, сейчас понимаю, что это разделение на типы по видам работы с пространством. У иудеев есть три типа чтения Каббалы, о которых мне рассказал Олег. Это темура, нотарикон и гематрия. Конечно это все выглядит нелепо, если немного глянуть. Ангелов, архангелов сопоставляют с буквами и переставляют их, как какие-то пустые банки из под жигулевского. Без какого-то трепета к тексту, как сакральному, без должного уважения и чуткости. Текста вырезают, делят по важности и “подходящести”.

[Поклонение и почесть - совершенно разные взаимоотношения с иконой. В православии почитают, не поклоняются.]

Конечно, мы живем в присутствии общения с мертвыми. Это часть нашей русской жизни. Не могу представить себя без этого. У них вера, как аскеза, которую они приняли после случившегося ужаса. Они тащат ее за собой, находясь в пространстве радости, удовольствия, прикрепляя его к себе, к своим словам, взаимоотношениям.

(После клироса):

Мы с К. приехали в Сукневичи. До электрички оставалось часа два, может чуть больше. Но ничего, все равно успели бы. Посредине кладбища стояла маленькая часовня, выкрашенная под цвет неба. Мы не сразу направились к ней. Сначала не понял, куда меня ведет К. Потом нахлынуло осознание. Тут ее покойный сын, пришла навестить, посмотреть, как он.

Подошли к часовне. Собрались все: пономари, женщины, дети, их родственники, священники. Все там знали друг друга и чуть кивали головами, когда проходили мимо. Я тоже кивал, а как еще. Зашли. Воздух там прямо искрился ладаном, и не понятно, как. Ведь часовню открывают только сейчас, по воскресеньям, в дни прочтения текстов-почитаний священному образу.  Свет там влезал во все через маленькие щели между створками, подсвечивал тот маслянистый, желтый воздух, от которого становилось легко внутри, а нервно перемещающиеся люди будто пытались распихивать его во все стороны. И то не был свет, как что-то привычное. Он показывал, указывал на то запыленное пространство, с тайными иконами и акафистами, которые не разрешается читать не своим.

Кошки на кладбище. 

Здесь все звучит, как исповедь, а не как нарочитое блуждание по пустому житейскому. Это очень дорого.

Акафист той иконе - очень тайный текст. Когда подарили мне вместе с иконкой, грозные но искренние бабушки-служанки сказали, даже пригрозили, чтобы в пост ни в коем случае туда не заглядывал. А иконку посоветовали приложить к священному образу. Так передается святость. Невидимое цепляется к видимому. Вроде ничего и не произошло, а внутри чувствуешь благодать и мир.

Пообщался с дедом. С. рассказал о том, как живет. И я понял, что все у него сформировалось. Показалось тогда, что он незаметно, про себя, тогда прошептал, мол: - У меня все нормально, можешь не беспокоится. Подумай лучше о своей жизни, я как-нибудь доживу… 

У них большое хозяйство: куры, свинья (хотя раньше было 6, сказал мне С. с большой гордостью, проступающей из его усов, подвинутых ухмылкой), собака, кот, на подоконниках растут цветы, а на столбах плодятся большие Аисты, которых они воспринимают, как благословение; благодать, спустившаяся осветлять ту местность. Птицы - не как животные с крыльями, а как сущности, прикрепляющие свет ко всему перемещающемуся.

Там никто не хотел взять мою волю и закрутить ее так, чтобы она не смогла шевельнутся-трепетнуться. Казалось, что они живут далеко от этого. Здесь этого нет. Просто нет, и все тут. Все живет в надежде на чудо, что вот-вот проявится то иное, которое изменит все, что было., и покажет все, что будет когда-то. Болезни пройдут, а все трудности проглотятся какой-то странной волей, о которой только шепчутся, чтобы не спугнуть.

После всего я получил благословение у отца Анатолия, поговорили с ним о душевно больных. Еще успевали заехать назад, к К. попить чаю, что и сделали.

Сел на электричку, ехал совсем уставший, в ощущении чего-то, что со мной произошло. Тогда не понимал, что. Да и сейчас не очень понимаю. Что-то очень глубинное во мне перевернулось, пока не могу сказать… Возможно, увидел альтернативу, а может еще что. Не знаю.