Клеть затмения

Немало удивительных земель знавали странники, калики перехожие, но даже им, среди всего виданного, земли Луноградья кажутся чудными. Есть в них неуловимая особливость – тучи здесь с ветрами хороводы водят, пасмурная погода предстаёт солнечной, а дождик смехом блазнит. Долго говорить о Луноградье можно, да всё равно словом не описать его инаковости! То ли город пред тобой, то ли земля непаханая, из которой люди, дома и события произрастают. Многие путники, которым бытие местное постичь чуток удалось, все как один говорили – на луну смотреть надобно, тогда и познание, мол, обретётся!

Мысль такую глупостью не сочтёшь, ведь светило ночи в Луноградье, и царица над княжной, и матушка прежде бабушки, и дыхание раньше первого вдоха. Выше небесной тверди она стоит, но притом к самым низинам земель нисходит. Всюду место есть для её утешения, ласки и неуловимой улыбки. Но как не вездесуща луна по извечным возможностям, так и ограничена она по доброте своего произволения. Знает лунная матушка, когда дитятко её нуждается в тишине беззвучия, когда надо ему ото всего обособиться, дабы наедине с собой побыть. Иные ведь вопросы пока себе сам не задашь, без чужого, пусть и доброго, напутствия, ответов никак не отыщешь.

Много мест луноградец может для уединения найти, где даже луна его тревожить своим светом не станет… Но есть и место особое, ради затворничества и сотворенное. В глубоком подполе княжеского дворца оно находится, в самых глубях земных выстроено и обустроено, а именуется то обиталище темницей. Кто бы отшельником побыть не захотел, всякий право имеет в казематы княжеские спуститься, и в одной из камер тюремных наедине с собой побыть. Двери решётчатые тут не запираются, разве что изнутри замочек есть, и даже шторка тёмная, чтоб и от глаз любопытных себя отгородить.

Никто в темницах тебя не побеспокоит. За тем их возвели, чтоб люд всегда имел личное местечко, где поразмышлять да подумать можно, без каких-либо вмешательств. Для осуждённых-то, тех кто проступки совершал, в Луноградье виселица была – там по воле княжны или приказчиков её, всякого лиходея в пару минут подвесить готовы. Не за шею, само собой, ведь коли кто удавится, ему и урок впрок не будет… Смерть на лобную площадь не допускали, о сём и княжий, и лунный наказ существовал – там только подвешивали за ногу, али ещё как, со всей осторожностью, на час другой, чтоб преступивший закон, о прегрешении своём поразмыслил, и назидание для себя уяснил.

Ну а для людей порядочных, двери тюрьмы завсегда открыты были. Тут тебе и покой, и тишина, и еда дармовая… За ними же в первый черёд и приходят, ведь из вещей-то в камерах лишь стол со свечкой, стул и кушетка невзрачная! Хочешь, на часок в день себя заточи, хочешь, на десяток минут в месяц захаживай – сам срок назначай, сам своим узам границы продумывай. Для вольных людей казематы здешние, лишь свобода пленения здесь в чести!

Заведует темницами тюремщик Демьян, человек ответственный и добрый. Когда на посту он сидит, тишина соблюдается во всех камерах, редко случалось, чтоб звуками кто шалил… Ну а коли таковой смутьян появлялся, Демьяну несколько вежливых слов доставало ему сказать, тот и умолкал, и провинность свою пред порядками темничными осмысливал. В остальном, тюремщику, разве что пищу доставлять заключённым надо было… С чарочкой хмельной или чайком, кому, смотря, чего к покою в добавку требовалось.

Демьян и сам ценил уединение, розмыслы глубокие наедине с собой. В казематы он спускался, отчасти и для собственной душевной надобности. Книгу какую иногда с собой брал, иногда просто на стуле раздумывал… Благодатно было тюремщику вместе с безмолвием, в тишине, которая словно перина мягкая ему бытие устилала и телу, уже немолодому, опорой служила.

Но, как не приятно Демьяну было от мира затворяться, а всё ж пугала и отталкивала его возможность одиночества. Он его острее ощущал, когда домой с поста возвращался – в комнаты, что на верхних этажах дворца ему выделили. Раньше, как никак, жена у него была, да овдовел он рано… Зато дочь осталась, девица статная, красивая и отца всем сердцем любящая. Только не держать же её при себе вечно, лишь бы от одиночества сберечься… Своя жизнь у дочурки, вот и получилось так, что вышла она замуж за палача местного, Кузьму, вешателя с лобной площади. Муж из палача вышел славный, порядочный и благодушный, Демьян с ним уже давно дружбу водил. Лишь радоваться за дитя своё мог тюремщик, и он, само собой, всей душой был счастлив её судьбе. Только как зажили молодожёны вместе, совсем одиноко стало в жилище надзирателя… И дщерь, и муж её, конечно, старика не забывали, навещали, как и он их, но одиночество радостными встречами не изгонялось, только отступало на краткий срок.

Стоило вернуться домой Демьяну, а одиночество подлое уже тут как тут… Подстерегая беднягу, чтоб на плечи навалиться весом неподъемным, и чуть ли не до пола душу старческую поприжать. Мог бы, наверно, тюремщик с кем ещё дружбу завести, с прислугой княжьей словцом другим обмениваться, или в гости кого зазывать. Только мешала в том нелюдимость с самого рождения ему присущая - с женой потерянной, с дочерью, да с зятем, общность он чувствовал, прочих же людей невольно сторонился. Ещё с крысёнышем одним бесхвостым, разве что, мог словом перемолвиться, забегал тот порою хлебных крошек со стола погрызть.

-Чего приуныл, Демьян, как не зайду, ты всё печалишься, - нередко вопрошал Усь, крыс хвоста лишённый.

-Одиноко мне, - только и вздохнёт тюремщик.

-Ну, я, знаешь, тоже одиноко себя чувствовал, когда мне злые сородичи хвост отгрызли. Казалось, недостаёт теперь друга какого исконного… И всё ж попривык, другими друзьями обзавёлся, жизнь сама как-то с ними свела.

-Ты молодой ещё, и жизнь впереди у тебя большая, а я старый, и большая жизнь у меня уже позади…

-Ну, развёл тоску… Тебя за пятки, что ли покусать, чтоб ты из берлоги своей, наконец, вышел и сдружился с кем?

-Не надо… Куда б я не пошёл, унесу с собой и одиночество. Сложно с плеч своих его столкнуть, точно приросло к костям гнусное.

-Не, не понимаю тебя, - мотал головой Усь и убегал. Надолго-то он обычно не задерживался, спешил куда-то всё время, торопился.

Только на посту тюремном, отходило одиночество прочь, уступая место благому уединению. Оттого зачастил Демьян выполнять свои обязанности, сколько мог времени, столько при казематах проводил. Княжна уже и лично его навестила, напомнила, что нет нужды ему весь срок земной у камер находиться… Он её поблагодарил со всем почтением, но совета государыни посмел-таки ослушаться, и всю жизнь свою в подпол тюремный задумал упрятать.

Всё бы ничего, пока уединение темниц в опасности не оказалось. Невозможное случилось, попал в заключение разбойник один, Ивашка, ежиной бородой прозываемый – не по своему желанию, а по указу власти княжеской.

Разбойник тот лихой давненько был на дорогах известен… Сколько уж банд сколачивал, сколько люда пограбил… Близ Солнцеграда он обычно слонялся, там уже и в остроге бывал, и в темницах, и на плаху приговор получал, но всё-то убегать ему удавалось. Местный князь с дружиной уж сколько раз его отлавливал, сколько ватаг разбойных его поколотил, да всё выпутывался из невзгод Ивашка и ремесла лиходейского не оставлял.

Но сложилось так, что завела его дорога к Луноградью, и он, верный делу разбоя, удумал и здесь переполох грабительский учинить. Банды к тому моменту у него уже не было, растерял её всю недавно в облаве, но подумалось ему, что и дубины с собственной лихостью хватит. Набежал из кустов на путника, посреди ночи, и плату затребовал, орудием своим грозя… Путник в ответ лишь плечами пожал, да и отдал всё, что в карманах было – в основном сор какой-то, побрякушки ничего не стоящие. Делать нечего, отпустил его Ивашка с миром, и пошёл далее бесчинствовать… Так до самого Луноградья дошёл, ничего и не нажив толком. А там уж сам город его наглости возмутился! Обступили разбойника дома, опутали улочки, и прямиком к княжьему порогу бросили, за лихие дела ответ нести.

Княжна, недолго думая, наказала Ивашку за руку подвесить на тройку часов. Только не задержался тот на виселице, едва палач ушёл, перегрыз верёвку зубами, подобрал дубину и бежать уже собрался… Однако ж, на лобной площади не только смерть, но и уход от наказания воспрещался – так уж самой луной было устроено, с самим городом сжито. Рассердилось Луноградье на беглого! Вновь дома ему поперёк пути стали, снова улочки сомкнулись, даже тучи небесные спустились, чтоб оплеухами разбойника обратно к ногам княжны сопроводить.

Ох и зла была на бандита государыня… Не бывало ещё такого, чтоб приговорённый кары избежать пытался. Даже вор отпетый, и тот со смирением сносил петлю на запястье, а этот разбойник на побег дерзнул! По всему видно, что не местный, солнцеградский!

Посовещалась княжна с приказчиками, и обратно Ивашку на виселицу отправила, со строгим указом претерпеть наказание и потом уж прочь отправляться. Но для удалого разбойника, что указ, что наказ, всё одно – лишь задора добавляет! Сколь бы то безрассудно ни было, а ни мог Ивашка без своеволия! Так и продолжил он упрямствовать в попытках побега, и никакие запреты, сторожа, пинки и затрещины, не могли его норова переменить.

Когда уже в десятый раз осужденный пред княжной предстал, та не столько рассердилась, сколько растерялась… После очередного совета, вынесла она решение небывалое! Знавали её приказчики, что в других краях, преступников в тюрьму отправляли, вот и предложили, с лиходеем так же обойтись. Пусть в камере посидит, может тишина темничная его к каким раздумьям подвигнет… А коли нет, так и пусть проваливает на все четыре стороны, раз уж виселицу, княжну и луну, почитать отказывается.

Так и попал Ивашка в казематы, в камеру тюремную. Но напрасно управители Луноградья понадеялись, что узник хоть к тишине местной уважение выразит… Едва затолкали разбойника в комнатку, принялся тот дубиной в дверь колотить и орать, что есть мочи!

- Никакие стены меня не удержат! Никакие замки! Свобода мне от рождения дана! Без боя не отдам!

Демьян, на посту прибывавший, подошёл к двери камеры и мягким голосом, через окошко решетчатое, к заключённому обратился, - Не кричи, пожалуйста, добрый человек. В темницах люди уединения ищут и безмолвия чистоту. Никто на твою свободу не покушается, замками иль цепями не сковывает. Даже дубину твою у тебя не отняли. Твоё заточение – твоё дело, волен ты уйти, когда вздумается.

Ивашка недоверчиво посмотрел на верное оружие в руках, с сомнением подёргал ручку двери, убедившись, что та не заперта, и снова воплем взвился, - Лжёшь надзирала! Знаю я вас, извергов! Не куплюсь на уловки, сбегу и не заметишь!

-Мне и замечать ни к чему, - вежливо улыбнулся тюремщик, - приходи и уходи, когда душе угодно, а всё же если ты тут, то уважь темницы молчанием, не один ты здесь уединения соискатель.

-Всех освобожу, сломлю любые оковы! – будто не слыша, продолжал горланить разбойник, - Все темницы порушу!

Демьян лишь головой покачал, не в привычку ему было, с таким неугомонным узником сталкиваться. Разумных слов всегда хватало, дабы покой и тишь тут восстановить… Решил тюремщик поразмыслить над этим, вернувшись на пост… Да какое уж там размышление! Для него беззвучие нужно, а взбалмошный Ивашка дубину в дверь вбивал без устали, да орал без продыху!

Когда тюремщик за пищей для трапезы удалился, заключённый сразу дверь отворил и решился уже было на очередной побег, но сделав пару шагов, начал вдруг догадываться, что нет здесь никаких уловок и никто его в самом деле не неволит… С каждым шагом к выходу, всё более необыкновенными казались Ивашке условия его пленения. В конце концов, у самых ступеней наверх, к свободе, не выдержал беглец груза подобной невероятности, и ринулся назад в камеру. Нет, не мог отчаянный разбойник оказаться в темнице без замка! Такое ему казалось попросту оскорбительным для его молодецкой удали, и слишком незамысловатым для того, кто частенько попадал в застенки. Если уж бежать, то с шумом и грохотом, с торжеством над подлыми пленителями, чтоб им не повадно было свободолюбивых заточать!

Демьян вскоре вернулся с подносами пищи, и начал разносить их по камерам. Дошёл черёд и Ивашке угоститься, но тот, чарку хмельную, залпом опрокинув заартачился, - Еда поди отравленная! Избавиться от меня решили, угнетатели! Не бывать тому! И чего чашка с хмелем столь мала? Вы не только нас путами мучите, свободу отнимаете, но ещё и голодом морить удумали!

-Я тебе свою чарку отдам, если умолкнешь хоть на минуту! – донёсся окрик из другой камеры.

-И я! Никакого покою нет с тобой, смутьян ошалелый!

Пришлось тюремщику у всех прочих узников чаши хмельные собрать, и самому буйному из них отдать. Ивашка принялся их лакать одну за другой, и, как уговорено, примолк на несколько минут, дух перевести и сил набраться. Но стоило Демьяну и тюремным обитателям чуть расслабиться, как разбойник опять разбушевался.

-Хмель дурной, солод с привкусом плесени! В нутро мне заразу занести, наверно, хотите! Ну нет, оно у меня чугунное, и более суровых узилищ повидало!

И дня не прошло, с тех пор как Ивашка в полоне оказался, а все камеры уж опустели. Блаженная тишина отсюда первой бежала, а остальным без неё тут и делать было нечего.

-Видишь, все освободились твоими стараниями, один ты тут остался, - в который раз, вразумлял разбойника Демьян, - может и тебе уже на свободу пора? Поневолился, пора и честь знать. Дверь на волю не заперта.

-Знаю я ваши трюки! – огрызался Ивашка, - Изучил уже! Еду принёс, свобод душитель?

Тюремщик, вздохнув, протягивал ему поднос с пищей и хмельным графином. Узник пару раз надкусывал съестное, отбирал кувшин, и с негодованием отворачивался. Так у них трапеза теперь проходила.

Тяжко стало Демьяну службу нести, никакого ведь уединения на посту не осталось. Неспокойный подопечный беспрерывно возмущался и колотил дубиной по стенам. Дверь-то он давно уже в труху древесную измолол, даже щепок не оставил.

В казематах теперь было меньше тишины и покоя, чем где бы то ни было, сплошная суматоха и оглушающий гвалт. Одиночество, впрочем, так долго тюремщика тяготившее, тоже этой сумятицы не терпело, пряталось оно снаружи, выжидая пока старик со службы уйдёт. А там уж, как всегда, на плечах его оседало грузом тяжким, душой едва сносимым. Не умел Демьян с ним управиться, так и волок с собой до жилища, и даже в сон невольно заносил.

Миновали дни беспокойный, один за одним… Ивашка, за прошедшее время, всё же понял местные порядки, сообразил, каким в Луноградье быт тюремный задуман. Но принять такого положения вещей так и не смог, и оттого пуще прежнего ярился! Дубасил по стенам палицей, топтался возмущённо, голосил до хрипоты… Пока без сил на пол не падал, зычно захрапев. Тогда только, пыталось уединение возвратиться в казематы излюбленные. Однако, не успевало оно негой тишины разлиться, не поспевало обжиться хоть чуточку… Пробуждался задиристый узник, опрокидывал в себя кувшин пьянящий, подхватывал дубину, и приходилось всему местному умиротворению срочно исчезать. Не оставалось ему и малого местечка, закутка темнейшего – всюду гром бунтовской доносился, каждый уголок и трещинку в стене баламутил.

В один из дней, когда усталый Демьян в покои свои удалился, а Ивашка, как всегда, бесчинствовал, дубиной по стенам ударяя… Хрустнула одна из кладей кирпичных, испустила облако пыли древнейшей. Присмотрелся к тому месту узник, постучал по нему палицей, и без пощады принялся колотить, чуя побег долгожданный. Рухнула в итоге кладь, и за ней туннель открылся, тоже кирпичом отделанный. Ох и обрадовался же Ивашка! Через туннель потайной скрыться, это же не выйти в дверь открытую! Такое дело храбрости со смекалкой требует, и славу к тому же приносит - всё как и положено для бравого побега!

Хоть и темень царила в туннеле, едва светом из камеры послабляемая, пошёл вперёд разбойник шагом решительным. Вскоре уже показался огонёк впереди, что ещё пылу беглецу прибавило. Дошёл Ивашка до конца, до двери дубовой, деревянной, перед которой светильник горящий стоял, на полу прям, а не в стене, как обычно. Обойдя огонь, толкнул разбойник дверь, и та со скрипом отворилась… Только вот не было внутри ничего, даже темени привычной, сплошной мрак чернее темноты, в котором любой свет угасал.

Редко бывало, чтоб пугался Ивашка, но тут уж и он вздрогнул, отшатнулся, и светильник задом опрокинул. Мрак затворённый будто того и ждал, так и хлынул наружу бурным потоком, волнами дикими! Снесло разбойника с ног пучиной мрака, подхватило как соринку течением безумным, и вынесло в два мига наружу – не только из подпола тюремного, но и из самого дворца княжьего.

Шмякнулся Ивашка на спину и увидел, что мрак им освобождённый далее устремился, с земли прямиком на небо! Врезалось тёмное марево в небесную твердь, и разлилось по ней лужей чёрной, зловещей… Черней самой ночи была могучая пелена, в два счёта звёзды она проглатывала, и небосклон под себя подминала. Того гляди до самой луны хмарь дотянется и её пожрёт!

Никогда ещё атаман разбойный такого не видал и так не пугался! Подскочил Ивашка, схватил дубину и ринулся прочь! Более грандиозного побега и не представить было, но не радовало беглеца случившееся, наоборот, чувствовал он, что заигрался, вытворил ненароком чего-то дурное и страшное.

Вывали на улицы жители Луноградье, уставились на диво внушительное, и растерялись все как один в ужасе цепенящем. Княжна со свитой и челядью тоже из дворца выскочила, сразу принялась совет с приближёнными держать, но быстрые решения в голову никому не приходили… И Демьян, само собой, на улице был уже – дрожал старик, выси разглядывая. Такой страх его охватил, что одиночеству с уединением рядом с ним места уже не находилось, отпустил он их невольно.

Лишь в далёком детстве видал он затмение, не часто ведь оно пробуждалось и на небеса ступало. Тогда, в давние дни, прошлось оно по плоскости вышней, и вновь удалилось ко сну. Большую часть времени, как говаривали, дремлет затмение в клети где-то под дворцом… Но сейчас по-другому всё складывалось. Потревожил кто-то сон его, разозлил пробуждением нежданным, так что, негодуя, готово было затмение весь небосклон заполонить! И луне со звёздами, и солнцу с его лучами, всему оно плен уготовало, ни к кому пощады знать не желало!

Сокрушался народ луноградский, не ведая как помрачению ночи препятствовать… Даже княжна была бессильна затмение пресечь, а оно, меж тем, уже луну надкусывать начинало!

-Слышь, Демьян! Ай да к нам в банду! Укротим стихию обнаглевшую! – раздался оклик позади.

-Что же ты натворил, окаянный! – оглянувшись на Ивашку, воскликнул старик, - Что мы сделать-то теперь можем.

-Погоди, - примирительно поднял ладонь разбойник, - есть у меня план, но без тебя нашему отряду не управиться. Взгляни сначала, кого я в свою ватагу набрал.

Демьян никого не увидел, кроме самого атамана и крысёныша бесхвостого, что рядом с ним суетился. Зато почувствовал сразу двух других его спутников – с левого плеча от разбойника одиночество знакомое ощущалось, с правого плеча уединение.

-Усь, а ты-то как в это впутался? – вопросил тюремщик.

-Да никак, – проворковал недовольный крысёныш, - Ивашка, борода ежиная, голова дурья, воспоминание о моём хвосте в свою банду заграбастал. Ну а я за компанию с ним пошёл, как-никак о моём же хвосте память.

-Если что можем сделать, я готов, - решительно сказал Демьян, - но на что тебе, атаман, отсутствующий хвост?

-Ха, другое дело! – воодушевился Ивашка, - Ну старик, сам подумай. Я по затмению могу хоть дубиной вдарить, оно и не почувствует. Но к щекотке, наверно, всякая тварь и сущность чувствительна. Хотя прутиком каким затмение не пощекочешь, тут надобно то, что есть, и в то же время, вроде как, нет. Смекаешь? Сейчас поймешь! Эй, друже мой гибкий, пощекочи-ка края затмения, чтоб внимание его привлечь!

Усь, ворча, повернулся спинкой к небосклону… Кажется, ничего не изменилось, но затмение, вдруг, перестало луну глодать, будто чем отвлечённое. Задрожала тьма, дрогнула очертаниями, ежели смеяться бы она была способна, то, наверняка, бы хихикнула.

-То-то же! – воздел дубину Ивашка, - теперь вы, ребята, в бой вступайте!

Как уж так вышло, и не объяснить, но в один миг окружила затмение незримая парочка – одиночество и уединение. Первое речь повело чувствами, рассказало как одиноки и потеряны окажутся люди, коли их луны и звёзд лишить, а вослед ещё и разъяснило, что самому помрачению небесному, в итоге, сиротливым остаться придётся. Уединение с другой стороны в наступление двинуло, объяло затмение дланями нежными, и повёло назад, к покинутому ложу и приятной дрёме. Ведь их утрата и разъярила нежданно разбуженного.

Так и сошла хмарь с небосклона, возвратилась в клеть свою, но затворяться пока не желала, а бытие под луной не могло дозволить дверь за ней захлопнуть, только если сама закроется и сон предпочтёт.

Ивашка с Демьяном от самых улиц до одра за затмением следовали, и уже у опрокинутого ненароком факела и распахнутой дверцы, атаман заявил, - твой черёд старик, без твоих слов не возжелает растревоженная тишины.

Кивнул тюремщик, и, поднимая лежащий факел, заговорил, - знаю, прервали твой покой, всполошили без причины. Вот и получилось, что предстало ты не волшебной стороной своей, а ненастной. Для нас ведь тоже всё беспокойством обернулось, хмурой непогодой, вместо необыкновенного сумрака. Потому, отложим нашу встречу, чтобы в радость она сталась в подходящее ей время.

Закрыло дверь затмение и отошло ко сну.

-Вишь, Демьян, смекнул я как беду поправить, - уже на улице сказал Ивашка, - но, признаюсь, без твоего одиночества и уединения, наверняка, сбежал бы отсюда с позором. Я когда клеть затмения распахнул, и рванул прочь, меня твоё одиночество догнало, подсекло под ноги и давай лупцевать без пощады. Ты же его со страху от себя отпустил, вот оно и решило мне за обиды воздать. Уединение твоё в сторонке стояло, с осуждением на нас обоих поглядывало. А я-то, между тем… Всей шкурой одиночество прочувствовал, и понял, что не хочу тебя и город сей славный, в одиночестве оставлять. Тут-то в голове моей план созрел, как с затмением сладить. Сколотил банду из тех, кто подвернулся и, смотри-ка, вышло какое дельце! Ты прости мои буйства недавние, натура моя уж такова.

-Ладно, - ещё немного хмурясь, извинил разбойника тюремщик, - удалось же с невзгодой справиться.

-Ну, - повёл другой разговор атаман, - раз я свой великий побег всё ж устроил, то и делать мне тут больше нечего. Уединение твоё с тобой быть хочет, так я ж его в банде и не держу. Хвост незримый уже и так от нас ушёл. У тебя тут обязанности, да и лихая жизнь не по тебе, сам вижу. Так что, похоже, остается в моей ватаге лишь твоё одиночество! Оно, уж извини, не сильно-то к тебе возвращаться алчет. Ну, будь здоров, старик! – с тем атаман и покинул Луноградье, княжне и многим жителям на радость.

-Ушёл, наконец! – объявился рядом крысёныш Усь, - Ох, и сумасшедший же люд близ солнца шастает! Тебя, кстати, Демьян, княжна отпускными днями вознаградить хочет, услыхал вот только что. Жаль, они тебе вряд ли пригодятся, слишком уж ты к обязательствам тюремным прикипел.

-Отчего же, - улыбнулся тюремщик, - на волю я тоже прогуляться как-то не прочь. Не заперта же, клеть моя.

-Ага, а потом опять скажешь, что вне уединённых твоих казематов, уныние, или ещё чего там поджидает…

-Наверно, но ведь не только оно. К тому же, и одиночество бывает одиноко.

-Ты, этак, и со старостью своей скоро дружбу повести захочешь.

-Почему бы и нет, - пожал Демьян плечами, - раз уж луна с затмением, тишина с шумом, и тюремщик с узником помириться умеют… Так почему бы и нет.