Главное слово. Поиск жанра

ГЛАВНОЕ СЛОВО
                Поиск жанра.   

                То ли узкая просека в лесу, то ли коридор длинный уходит вдаль… Колокольчики тихо и зазывно  звенят да звенят, удаляются по этому коридору и за собой манят. Чувствует старик Нефед: там, в конце коридора и есть предмет его желаний. Там главное слово для него написано. Сил держаться мало, но он держится, опасается, не отпускает себя по этому коридору.
   Проснувшись, Нефед не открывает глаза, лежит и думает: «Уже не первый раз этот коридор снится. Может меня смерть так зазывает? Но при чем здесь главное слово?» И вдруг вспоминает, как год  назад он отчаянно разругался со своей женой Харитиной, с которой они к тому времени прожили в любви вместе уже шестьдесят лет.  Харитина тогда сказала ему: «На свете есть три главных слова: жизнь, любовь и смерть. Ты должен следить за этими словами.»...
   Проснувшийся Нефед лежит и слышит, как в его закрытом шкафу со столярными и слесарными инструментами чирикает маленькая птичка пеночка. Она спряталась в шкафу от кота еще вечером, Нефед видел это, закрыл в шкафу птичку и сейчас, проснувшись, думает: «Дать ей пшена или выпустить на волю?» Он решает, что птичку надо выпустить на свободу и скидывает с себя старое одеяло. Сесть на деревянном лежаке ему тяжело, он копит силы, опускает ноги и все-таки садится.  Посидев и отдохнув, он идет с трудом к окну, открывает его, потом открывает шкаф и ждет, когда пеночка вылетит на улицу.  Пеночка, наконец,  вылетает на свободу и по пути благодарно чирикает  Нефеду.
    А Нефед Ольховников разглядывает многочисленные инструменты в шкафу: тесаки, топоры и топорики, рубанки, стамески, отвертки, множество разных молотков, коробки и коробочки с гвоздями и шурупами. Всем этим он пользовался много лет, потому что был лучшим плотником и столяром в селе, поставил не один дом, сделал много разной мебели своим соседям. А сейчас все эти его родные инструменты в шкафу ему, старику,  уже не по силам: руки и пальцы плохо слушаются, ноги и спина болят. Но не выбрасывать же? «Кому-то отдать, что ли эти хорошие инструменты? – думает он. – Но кому? Дочь с семьей живет далеко в городе, приезжает раз в год. Жена, Харита, близко, да в могиле закопана на сельском кладбище. И дойти самому до ее могилы ему уже очень трудно». 
   … Да, с Харитой они тогда разругались изрядно! А дело было так. Тогда к ним в дом в очередной раз приехали ученые люди. Приехали к его жене Харите, которая была большой мастерицей старые песни петь да былины сказывать. Нефед закрылся в соседней комнате  и с удовольствием слушал голос любимой жены:
     «Ой, да ты взойди,
                Взойди, кра…
      Ой, да красно солнышко.»   
    Приставали приезжие люди и к Нефеду, да он отбоярился. Харитина посмеялась над ним:
    - Он у меня и читать-то толком не умеет, из первого класса приходской школы сбежал, - сказала она ученым людям. -  Умеет читать только три главных слова: жизнь, любовь, да смерть.
   Когда ученые люди ушли, Нефед  набросился на жену:
    - Ты, старая, зачем меня позоришь!? Это ты едва четыре класса церковно-приходской школы кончила, а я семилетку кончал с похвальной грамотой!   
   Через год прислали жене очередную небольшую книжечку в блестящей гладенькой обложке. Под красивой фотографией Харитины Нефед не без удовольствия сложил из букв свою фамилию Ольховникова. Разобрал с трудом и мудреное название книги: «Персоналия сказителей», посмеялся над старухой: « Иш ты, персона какая! Я вон сколько домов поставил, а и то простой человек». Кроткая его Харитина вдруг обиделась: «Все твои дома да шкафы постоят да и развалятся! А мои слова вечно в мире пребудут!» На это Нефед сильно обиделся, не стерпел и разругался, даже замахнулся на жену.
  С тех пор и пошло… Как только Харитина заговорит про главное слово, Нефед из себя выходит, ругается матом. Однажды зимой, в рождественский вечер, Харитина ушла к соседям на посиделки. Нефед остался в доме один, старый платяной шкаф подправлял. Приморившись, лег у теплого печного бока. Во сне стало ему худо. Еще и не проснувшись толком, он громко закричал: «Харита!  Плохо мне! Ой, плохо!» Очухавшись и отдышавшись, он вспомнил, что жена ушла к соседям, песни с ними петь. Такая тут обида у него взыграла, что он схватил свою клюку, подковылял к божнице и давай из-за икон старухины книги клюкой выковыривать. Собрал их, да в горящую печь бросил. Даже и не заметил, что икона Николы-угодника на пол упала.  А жена, как только в избу вошла, так сразу и увидела икону на полу. Подобрала ее, расцеловала, расплакалась и слегла. Промучилась до парной земли и отошла в мир иной, когда тихо пел за окном майский дождь. Провожали ее в последний путь всем селом. Пели старухины песни, и Нефед пел их со всеми.
    После смерти жены, с  началом лета, к Нефеду приехал жить правнук Колька, который кончил девять классов. Нефед разместил его в доме, а сам поселился в больших сенях, где раньше столярничал. Сейчас в сенях сохли лечебные травы, которые когда-то собирала Харитина. Нефеду казалось, что в сенях пахнет его женой. Он сильно сдал.  Больше лежал на широком деревянном топчане, застеленном старой периной, на которой когда-то они спали вместе с Харитой. Ноги плохо слушались его: пройдется немного, посидит, согнувшись, и ляжет, задремлет.
   Как-то раз услышал он не то во сне, не то наяву, высокий протяжный голос,  певший на вечерней заре старую песню, и вздрогнул: «Харита пришла!» Он вскочил: «Нет! Не  Харита! Мальчишка какой-то стоит, опершись на окучник, посреди цветущей сиреневым цветом картофельной гряды… Да ведь это он сам, Нефед… И колодец рядом с журавлем – это их колодец, возле старого дома, где он родился восемьдесят пять лет назад…  Журавль скрипит знакомым скрипом, а голос его матери выводит:
   «Ой, да, ты взойди,
                Взойди, кра…
   Ой, да, красно солнышко».
      Очнулся Нефед, встал с топчана, и будто кто его под руку толкнул: взял он красный карандаш с верстака, которым раньше разметку делал, и на обрезках фанеры оставшимся от сделанной им мебели, стал записывать песни Харитины, которые помнил. Записывал не слова, а только первые буквы каждой строчки.  Ему этого было достаточно, чтобы ожившая вдруг память, восстановила всю песню. Скоро скопилось у него на полке в сенях несколько таких фанерок.
   А вскоре принесла почтальонка письмо Харитине, в котором писали, что скоро приедут к ней ученые люди новые песни записывать, и главное слово узнать.  Кроме письма принесла почтальонка книжечку «Персоналия сказителей» с фотографией Харитины, чему Нефед обрадовался несказанно и даже выпил домашней настойки, которую еще жена делала. Потом он достал фанерки с большими корявыми буквами и стал вспоминать песни Хариты.
   Песни выплывали в памяти сами по себе, как облака из-за далекого горизонта. Они приносили с собой то картину его молодости, то забытые голоса друзей, то начинали томить душу воспоминаниями первой юношеской любви. Давно пережитые чувства порою так сильно отзывались в словах какой-нибудь старой песни, что Нефед повторял и повторял ее. Он думал, что хотя бы одно слово, но самое главное, должно быть и там, где он будет после смерти. А это значит, что умирать не страшно. 
   После этого стали одолевать его тягучие сны, и уже два раза являлась в них Харитина: зайдет к нему в сени, присядет на край топчана и скажет жалобно: «Скучно мне одной. Ты приходи скорей, Нефед.»
    Как-то раз сидит Нефед на топчане, смотрит на красный карандаш, который лежит перед ним на полу в полосе света, и никак не может ухватить какую-то важную мысль в голове.
    - Ты чего, дед!? – раздается над ним голос правнука Кольки.
    Нефед поднимает карандаш, вертит его в негнущихся пальцах и, причмокивая губами, громко шепчет:
    - Принеси, Кольша, ту книгу бабушки, что недавно прислали из города, она на полке с моим инструментом лежит.
    Пока Колка ходит, он отхаркивает слюну из горла, прочищает голос. И когда правнук бросает рядом с ним на топчан книгу, говорит заискивая:
       - Ты уж помоги мне в последний раз, я помирать собрался: возьми те фанерки с буквами.
      - Ну, ты, дед, даешь! – смеется Колька. – Разве так помирают? – Он берет с полки фанерки Нефеда, подает ему очки с толстыми стеклами и веревочками вместо дужек.
    Нефед долго прицепляет на уши очки, берет в руки первую фанерку и говорит:
    - Я тебе бабушкины песни читать буду, а ты в этой книжке ищи: есть ли такие или нет.
   Через несколько минут он бросает в сторону очередную фанерку и говорит сокрушенно:
    - Все зря! Все прахом! И откуда это у меня в голове завелось?... Давай вот еще эту ищи: «Уж как шел кузнец, да из кузницы…»
    Колька быстро листает книгу «Персоналия сказителей», говорит убежденно:
    - И этой нет… Твоя это песня, дед, твоя, а не бабушкина.  Давай запишем для ученых людей из города.
    Нефед с укором смотрит на правнука, бросает фанерку с буквами.
   - Ну, не виноват же я! – оправдывается Колька. – Почему ты думаешь, что сам не мог придумать эти простые песни? Не дурак же!
   - Смотри еще, - говорит Нефед и утыкает дрожащий палец в следующую фанерку, долго тянет: «О-о –о, - потом вспоминает: Ой, да на сопке-то, да на высокой горе…»
   Колька с кислой физиономией ищет в книжке и вяло сообщает:
   - Этого тоже нет. Ну, вот, ей бо, нет! … Длинно там писать? – Он пристраивается в ногах у Нефеда, берет в руки красный карандаш, открывает тетрадь и выжидающе смотрит на прадеда.
   И тогда Нефед произносит громко:
    - Пиши так:
        «Ой да на сопке-то,
          Да на высокой горе
          Богатырь стоит кудри
                зелены,
          Не годок ему, да не
                десяточки,
          А ему теперь много
                сотенок.»
     - Это про Илью Муромца что ли? – оживляется Колька. 
     Нефед молчит, смотрит на него с улыбкой, переводит дыхание. Потом продолжает, возвысив ослабевший голос            
            «Сучья малые по оглобельке
            К земле свесились хвойной
                лапою.
            Ой, ты дерево долговекое,
            Ты ядреное, кондовое,
             Передай поклон нашим
                правнукам…»    
         - Подожди, дедка, не торопись, - просит Колька. – Вот он добрался до «передай поклон», остановился, подумал и написал по своему: «Передай привет».
   Нефед продолжал:
    «Передай поклон нашим
                правнукам,
          Мы для них свою жизнь
                кладем,
          Чтобы жить было им
                привольнее»
    Закончив писать, Колька закрывает тетрадь и выводит на обложке  крупными буквами: «Былина про дерево Нефеда Порфирьевича Ольховникова».
     Когда Колька поднимается, чтобы уходить, Нефед говорит ему слабым голосом:
     - Постой еще… Там на полке с моими инструментами, маленькая пеночка забилась. Посмотри: Если что, выпусти ее в окно… Да инструменты-то мои, какие понравятся, забирай себе. Ими много чего сделать можно для людей.
    Когда Колька уходит, Нефед ложится на топчан и отдыхает, будто выполнил трудный плотницкий заказ. Потом слышит тихий приятный звон колокольчиков. Вот и длинный коридор появился перед ним. Где-то там, в конце его, написано для него главное слово. Уж сейчас-то он прочитает его обязательно.