Элевсинская ночь Гегеля

      Раннее стихотворение Гегеля «Элевсин», посвященное Гёльдерлину (и это посвящение не случайно, их диалог о «новой мифологии» здесь явно отзывается), – это не просто юношеская поэтическая проба. Это ноктюрн духа, где каждая нота есть снятие предыдущей, это документ, запечатлевший момент мистического прозрения и предвосхитивший контуры будущей грандиозной системы. Эта ночная медитация содержит в зародыше все основные мотивы будущей гегелевской философии, подобно тому как в желуде заключен могучий дуб. Ночь у Гегеля здесь – не просто время суток, а онтологическая категория, хтоническое лоно, где в тишине рождается новый свет разума.
       Ключевой момент – описание мистического слияния с вечностью: «Смысл теряется в созерцании, / То, что звал я «мной», исчезает, / Я отдаюсь Неизмеримому, / Я в нем, я – всё, я – только оно». Это поэтический прорыв к тому, что позже станет строгим, становящимся понятием диалектического самосознания. Здесь схвачено снятие (Aufhebung) и трансцендирование конечного Я, его слияние с Бесконечным и сохранение в Нем. Этот восторг-ужас есть не что иное, как переживание Негативности – великой движущей силы диалектики, момента, когда Дух отрицает себя в своей конечности, чтобы обрести себя в Абсолюте. Этот страх и трепет перед бездной станет движущей силой «Феноменологии».
       Чистое созерцание Бесконечного требует посредника. Им становится Фантазия, сочетающая Вечное с образом (Gestalt). Здесь предчувствуется движение Духа в «Феноменологии» через конкретные формы (религия, искусство) – необходимые, но преходящие ступени на пути к чистому понятию.
       Центральная тема – тоска по утраченным Элевсинским мистериям. Разрушенные чертоги богини – символ современного Гегелю отчужденного сознания. Он обрушивается на «исследователей», копающихся в «словах», но находящих лишь «прах и пепел». Рассудочное познание умерщвляет живой дух истины. В отличие от шеллинговского интеллектуального созерцания, которое стремилось к непосредственному усмотрению Абсолюта, гегелевский прорыв уже здесь содержит в себе момент опосредования, труда понятия, даже если он еще выражен поэтически.
       Посвященные древности молчали, осознавая «скудость слов» перед «невыразимого чувства глубиной». Если Фантазия есть посредник между конечным и бесконечным, то Молчание – быть может, посредник между словом и делом. Это не просто отсутствие речи, а диалектический момент, где отрицание слова становится путем к его преодолению. Слова – живые, но ограниченные моменты самоотчуждения Духа. Истина же живет не только в них, но и в делах: «Их жизнь чтила тебя. В их деяниях живешь ты еще». Дело здесь не противопоставлено слову (Гёте), а есть его истина – как позже у Гегеля Абсолютное знание раскроется через «деяние понятия», через историю и практику. Гегель уже здесь намечает путь их будущего спекулятивного единства.
       «Элевсин» – камертон всей последующей философии Гегеля. Подлинное посвящение для него – сам труд мысли, проходящей через все формы своего отчуждения. Элевсинская ночь 1796 года стала для Гегеля тем «умным местом» (греч. ;;;; – хора), где поэзия уже перестает быть только поэзией, но еще не стала системой, – тем самым плодотворным «между», где рождается диалектическая мысль. Глас Деметры стал тем орфическим землетрясением духа, из разломов которого поднялись опоры фундамента  гегелевской системы. Здесь, в этом ночном прозрении, уже проблескивает «Феноменология духа» – как весенний росток содержит в себе будущее могучее дерево диалектики, стремящееся охватить все бытие в единстве понятия, жизни и истории