Чапаев и Ника Самофракийская

     Изба начдива Чапаева. Место, где пахнет кожей ремней, дымом самокруток и суровыми думами о стратегии и тактике мировой революции. И посреди этого аскетичного, пропахшего войной пространства – Она. Беломраморное видение из другого мира, из другой эпохи. Без головы, без рук, но с мощными крыльями за спиной и в неудержимом порыве вперед – Ника Самофракийская.
     Входит Петька, верный ординарец, прагматик до мозга костей, чья реальность ограничена картой боевых действий, пайком и приказами Василия Ивановича. И видит это чудо. Реакция предсказуема и обезоруживающе проста:
     «Что это за безголовая баба с крыльями?»
     Но Чапаев, фигура вроде бы тоже из плоти, крови и революционной необходимости, вдруг оскорбляется за мраморную гостью.
«Какая она тебе баба!» - Возмущение искреннее, почти рыцарское. – «Это богиня Победы! Мой трофей!»
      Тут же, правда, включается комдивский прагматизм: трофей надо пристроить, освоить, поставить на довольствие. Пусть служит делу революции, пусть вдохновляет на победы! Смех Чапаева – это смех человека, который пытается уложить непостижимое в привычные рамки политотдела и хозчасти. Он поспрашивал «грамотных» – узнал, что греческая. Этого достаточно, чтобы присвоить и поставить на службу.
      Петька, почесав в затылке (универсальный жест столкновения с непонятным), подходит ближе. И даже его простое сердце откликается на мощь изваяния:
     «Ишь как стоит, так и рвется вперед, словно живая!» - Это высшая похвала из уст Петьки, признание жизненной силы в неживом камне.
     И тут начинается самое интересное. Чапаев, оказывается, не просто поставил статую в угол. Он на нее смотрел. Долго. Курил. Думал. Пытался разгадать секрет, понять, где же в этом камне спрятана сама суть Победы. Это уже не просто комдив, это – стихийный философ, пытающийся проникнуть в тайну формы.
      «Говорят - богиня, а я смотрю - камень», - начинает он свои размышления, обращаясь к Петьке, но больше – к самому себе. Он признает материал, но тут же видит нематериальное – «мысль и труд», вложенные в него. Секрет – в форме. Чапаев интуитивно нащупывает суть искусства – преображение материала силой замысла.
     Он «ощупывает мыслью» изгибы мрамора, пытаясь уловить логику мастера, но она ускользает – «хитрый был мастер». Он видит движение в статике: «Словно летит, вот-вот ножкой двинет, руками-крыльями махнет». И это вызывает у него, человека привыкшего к прямолинейности боя и приказа, странное чувство – «не по себе становится». Искусство тревожит, выбивает из колеи привычного.
      Кульминация его размышлений – ночная сцена при полной Луне. Мистический момент, когда границы реальности истончаются. Чапаев, окутанный дымом махорки и лунным светом, видит нечто большее. «Свет и ветер слились в одно». Промелькнула мысль, которую он не может ни ухватить, ни выразить. Это момент интуитивного прозрения, контакта с чем-то, что больше слов, больше логики – с самой энергией, застывшей в камне. Он видит не просто статую – он видит устремленность, порыв сквозь воображаемый ветер.
     Петька, слыша эти сбивчивые, полные непривычной для комдива метафизики речи, пугается. Его реакция – «Вы, Василий Иванович, смотрите... не того...» – это голос здравого смысла, опасающегося, как бы командир не «поехал крышей» от созерцания безголовой статуи.
     Но Чапаев отмахивается от страхов Петьки. Он возвращается на землю, но уже другим. Он снова видит в Нике «силу и решительность», даже с какой-то лихой, почти мужской оценкой – «Огонь-баба, доблестная и со рвением». Но его финальный вывод – это уже не просто восхищение. Это глубокая, выстраданная мысль воина:
     «Запомни, Петька, победа, - это судьба, как и смерть. Решительный жест, остановленное на мгновение движение или устремленность к тому, что уже предопределено».
    Он увидел в Нике не просто символ победы, а воплощение самой Судьбы. Застывший миг перед триумфом или перед падением? Неудержимый порыв к цели, которая уже ждет – будь то слава или гибель. В этом камне, в этом порыве он увидел отражение своей собственной жизни, своей собственной войны, где победа и смерть ходят рука об руку, предрешенные неведомой силой.
      И Петька, хоть и не понял всех философских глубин, по тону понял главное: Чапаев знает. Знает что-то такое о победе, о судьбе, о камне и о себе, что выходит за рамки устава и политграмоты. Встреча с безголовой богиней заставила комдива заглянуть за горизонт видимого мира. И кто знает, может, именно эта встреча и сделала его тем Чапаевым, который вошел в легенду – не просто рубакой, но человеком, интуитивно чувствовавшим дыхание вечности даже в трофейном куске мрамора.