Желание, Бессмертие и Змей

     В незапамятные времена, когда время текло медленно, как смола по стволу древнего дерева, бог Нумбацула, творец несколько рассеянный и, возможно, склонный к незавершенным проектам, слепил из глины и хрупкой сущности черепашьих яиц племя людей. Дар его был велик и странен – бессмертие. Но бессмертие статичное, лишенное главного двигателя перемен – цикла рождения и смерти. Они жили у реки, в Эдеме безмятежности и… бездетности. Сотни, тысячи лет неизменной рутины: рыба, плоды, вечная жизнь без следа, без продолжения. Рай? Или лишь его набросок?
     И вот, в этом мире застывшего совершенства (или несовершенства?), пробуждается Желание. Не от великого знания, не от божественного откровения, а от простого, земного зрелища – птенцов в гнезде. Одна дева, чье имя миф не сохранил, ибо она была лишь одной из многих бессмертных, вдруг ощутила пустоту в самой сердцевине своей вечности. Ей захотелось маленьких. Того, чего не знало ее племя, созданное без акта рождения. Ее желание – это трещина в монолите вечности, первый росток сомнения в самодостаточности дарованного рая.
     Ее поиски среди соплеменников тщетны. Бессмертие не равно всезнанию; их опыт ограничен рамками творения Нумбацулы. И тогда она обращается к стихиям, к ветру – вестнику перемен. Ветер, сам символ движения и непостоянства, не дает прямого ответа (возможно ли словами объяснить то, что нужно пережить?), но указывает путь – к мудрому змею Садишану, обитателю озера Зицатль.
     Встреча со Змеем – это погружение в иную логику, в знание, лежащее за пределами простого бессмертия. Садишан – не просто рептилия; он – хранитель тайны, исполнитель воли (или недоделки?) творца, и, возможно, сам – необходимый элемент творения, без которого оно неполно. Он знает ее желание еще до того, как оно высказано. Он озвучивает парадокс: "Даже бессмертие не дает полного знания". И ставит перед ней выбор, который одновременно и не выбор: желание требует жертвы, утраты того самого дара, который оказался недостаточным. "Готова ли ты утратить бессмертие? Не отвечай, ибо любой твой ответ будет неверным". Истина здесь не в словах, а в грядущем опыте.
     Садишан раскрывает свою роль в этом космическом спектакле. Он – "совершенствователь" творения Нумбацулы. Пока бессмертные жили в своей статике, он, по велению (или попустительству?) творца, сдерживал избыток жизненной силы, заложенной в черепашьи яйца – тот самый материал творения. Он поглощал их, поддерживая некий баланс, не давая первозданной силе размножения выйти из-под контроля. Его слова о Нумбацуле – "вечно недоделывает" – звучат то ли как критика, то ли как констатация факта: возможно, сам акт творения не может быть завершен без введения в него цикла, без элемента разрушения и обновления, который и олицетворяет Змей.
    И вот "исполнилась мера черепашьих яиц". Первоначальный баланс (или дисбаланс?) исчерпан. Настало время для нового этапа творения, инициированного желанием девы. Змей обвивает ее – акт не столько насилия, сколько священного союза, инициации, передачи знания через опыт. "Теперь пришла пора твоих маленьких". Она платит бессмертием – и обретает способность к продолжению рода, к созданию жизни через себя. Она становится смертной, но через своих детей – обретает иной вид вечности, вечность в потоке поколений.
     Финал мифа – это взгляд в бесконечность цикла. Она заплатила. Ее "маленькие" (человечество) теперь живут, размножаются, умирают. А Змей Садишан продолжает свою работу – он "поглощает", ждет исполнения их меры. Он – регулятор и этого нового цикла. Он ждет не только конца меры смертных, но и возвращения ее – той бессмертной девы, что запустила этот цикл. Зачем? Чтобы замкнуть круг? Чтобы вернуть ее к бессмертию, обогащенному опытом смертности? Или чтобы начать новый виток творения?
      Миф оставляет нас с этим вопросом. Он рисует мир, где бессмертие – не предел мечтаний, а лишь одна из стадий. Где желание ведет к познанию через жертву. Где творец может быть несовершенен, а змей – необходимым инструментом эволюции или завершения замысла. Где жизнь и смерть – две стороны одной медали, а мера всему – время и цикл, управляемый мудрым и вечно ждущим Змеем. И где-то в конце этого цикла маячит обещание возвращения той, что первой осмелилась пожелать большего, чем просто вечность.