Притча о Букве, вознесшейся к Небесам

    Говорят мудрецы, что в одной йешиве, затерянной меж холмов, где сама тишина, казалось, изучала Гемару, был Рав по имени Йосеф Хаим. Был он подобен старому колодцу – чем глубже черпаешь, тем чище и прохладней вода мудрости.
    Однажды, когда сумерки начали ткать свои синие шали на окнах Бейт Мидраша, Рав Йосеф Хаим приоткрыл ученикам краешек завесы над словами "Леха доди..." И голос его был тих, словно шорох крыльев ангела:
     "Дети мои, поймите, 'Эльшаббат' (;;;;;) – это не просто слово. Это вздох Творца, это священный замок, ключ к которому – единение. Единение Га-Кодеш, барух Гу, Святого, Благословен Он, с Его Невестой, Его Шехиной, Царицей Субботой, что спускается к нам каждую пятницу".
     Он обвел учеников взглядом, в котором мерцали искры древнего знания. "Видите ли вы Имя 'Эль' (;;)? Оно здесь как печать Царя Царей. Первая буква, Алеф (;), – это мощь Быка Небесного, сила первозданная, тихая, но способная сдвинуть миры. А вторая, Ламед (;)..." – Рав сделал паузу, и воздух в комнате стал плотным, как перед грозой. – "Ламед (;) – это стрекало пастуха, ведущего стадо к высотам. Это посох, устремленный к небесам. Это сама тоска души по Источнику. Говорят наши мудрецы, если свет тайного смысла Ламед коснется твоего сердца, знай – сама Шехина обратила на тебя свой взор, и любовь Ее окутала тебя, словно талит".
     И тут, из полумрака, раздался голос одного юного бахура (ученика), дерзкий и чистый, как родниковая вода:
    "Ребе... Свет, о котором ты говоришь... Мне кажется, он уже коснулся меня. Тайна Ламед... она открылась".
     Слова повисли в воздухе. Все взгляды обратились к юноше, а затем – к Раву. Рав Йосеф Хаим медленно поднял голову. Его глаза, обычно полные тепла, стали глубокими, как ночное небо перед рассветом. Он взглянул прямо в душу юноши, и в этот миг... время свернулось, как старый свиток. Пылинки замерли в лучах заката, дыхание замерло в груди. Казалось, сам мир ждал ответа – не словами, но молчанием.
     А потом юноша увидел – или, быть может, почувствовал – как по морщинистым щекам Рава Йосефа Хаима медленно скатились две слезы. Крупные, тяжелые, словно жемчужины, рожденные в глубинах океана мудрости. Были ли это слезы радости о душе, коснувшейся Небес? Или слезы печали о ноше такого знания? Или, быть может, слезы о парадоксе – что величайшее откровение может прийти через дерзость юности, а не через годы смиренного труда?
     Юноша не выдержал этого взгляда, этого молчаливого ответа, полного слез и вечности. Он опустил глаза, чувствуя, как жар стыда и священного трепета заливает его лицо. Он понял: постичь тайну Ламед – это одно, но выдержать взгляд того, кто живет в этой тайне, неся ее свет и ее тень, – совсем другое.
     И в тишине Бейт Мидраша остался лишь невысказанный вопрос: что тяжелее – стремиться к небесам, подобно букве Ламед, или плакать о тех, кто осмелился коснуться их края?