Солнце встает с востока. 93. Подслушанный разговор

-Ну, как там у вас? – спросили в спальне.

Туренин лежал на панцирной кровати за стенкой и иногда, поднявшись на согнутой руке, скрипя сеткой, переворачивался с боку на бок. Подтолкнув подушку под голову, он думал о том, чтоб заснуть.

-Нина, плохо.

-С сыном?

-И со мной, и с Игорем.

Его заинтересовал извиняющийся женский голос. Так разговаривала только одна женщина. Он перевернулся на спину, и теперь слушал, о чем говорят.
 
Женщина с извиняющимся голосом – Гузеева. Она однокурсница Нины Николаевны. Жила в небольшом городке на Дунае без родных, без мужа, с сыном, которого забрали в армию. Нина Николаевна разговаривала с ней по телефону.

-Я болею. Сегодня была в поликлинике, - и дальше очень подробно о том, что там ей предложили лечь в больницу. – Сердце. Вся левая сторона болит. А ночью проснусь – нечем дышать, задыхаюсь. Мне становится страшно: а вдруг… И тогда что?

-Если говорят, чтоб ложилась, то ложись.

-Да, конечно. А иногда.., и я вот что думаю, это даже хорошо, что сердце больное, - она не закончила о сердце и перескочила на Игоря. -  А Игорь. Он был под Львовом.
 
Тут Нина Николаевна перебила ее, мол, ты ведь говорила, что его направят в Одессу.

Женщина уже забыла о Львове, и что было после него, а там было еще хуже, потому что касалось Игоря, она жаловалась на сердце, повторив в который раз, что задыхается.

-Хорошо, если б инфаркт, тогда Игоря отпустят домой. Я думала уже что-то сделать с собой, до того, как с сердцем, нанести себе какое-то очень страшное увечье, чтоб потом получить инвалидность. А тут видишь. Можно сказать, повезло.

-Ты что, и не думай. Ты нужна сыну здоровой.

-Я просила местного кардиолога, чтоб дала направление в Одессу. Тогда наверняка. Тогда, возможно, инвалидность. Всего-то вторая группа. Я читала, что, если вторая группа, то требуется уход. Он был под Львовом, где их продержали четыре дня, а затем отправили кого куда.

Туренин сел и, свесив ноги с кровати, начал шарить по полу. В окно через открытую штору смотрела ночь. Наконец, он нашел тапки. Он встал.

-Его под Кременчуг, - продолжала она. - Уже в поезде он простудился и заболел. Все заболели. Медикаментов нет. И теперь я не знаю, что делать. Такой, сильный кашель. С кровью. Ложиться в больницу? Или ехать к нему? Если ехать, то как? Транспорта нет. Есть поезд Одесса-Харьков. А там? Что там? Вот я  приехала. И что потом?

 В щель неплотно прикрытой двери пробивался желтый свет электрической лампочки.

-Надо было слушать Кирилла. Бежать.

Уже после того, как Нина Николаевна попрощалась с Гузеевой, он вошел в спальню.

-С Игорем плохо, - сказала Нина Николаевна.

-Я слышал.

-Соседка, девяносто лет, предлагала его спрятать. Не послушались. «Он потеряет работу». Какая работа? Идет война. Да и сам он, ее сын, теперь говорит, что зря, не надо было идти в армию.

На следующий день Туренин встречался с Акчуриным. Тот позвонил накануне. Когда Туренин спросил его, куда тот пропал, и почему к нему нельзя дозвониться: «Опять звоню, и в телефоне отвечают, что вызов переадресован на автоответчик», - он с беспечной веселостью заметил, что знал (или видел), что ему звонят, но накануне уронил телефон, телефон оказался в воде, поэтому все так и получалось, то есть ничего не получалось, но теперь будет, как и раньше, и можно уже звонить, у него тот же номер телефона.

«Опять напился, - подумал он, досадно, с привкусом жалости. – Вот причина, почему и вода, и испорченный телефон».

Ему о многом надо было рассказать. Ну, хотя бы об Игоре. Нина Николаевна все спрашивала его, как сыновья Акчурина. И это тоже могло быть причиной, почему он хотел его увидеть. Но даже не это главное. Главное другое: не вопросы, а сам разговор, бессмысленный, может быть, ненужный, потому что бессмысленный и о глупостях, таких, как прошлый раз, об однокурсницах, хотя только Света однокурсница, Ольга – учительница. Ему иногда хотелось встретить родственную душу, Борька не в счет. Никого роднее Борьки у него не было. Но его поведение (образ жизни), по его мнению, требовало строгости. Так что, он редко откровенничал с ним. Странно! Акчурин был чужим ему человеком. А он в разговоре с ним, наоборот, часто проговариваясь, вдавался в такие подробности, детали своей жизни, что потом ему было стыдно. «И чего это ради я вывернул перед ним душу?» - говорил он себе.  У Нины Николаевны все его рассуждения на этот счет сводились к тому, что, мол, встретятся два дурачка, один, правда, не совсем, а другой – полный дурак. Туренин не обижался. Он привык к таким характеристикам. Может, и дурак. Но он испытывал практическую потребность в общении с Акчуриным, а именно, чтоб высказаться,  при случае, поплакаться в жилетку.