Поминки по Севрюгину

Начало тут: http://proza.ru/2025/03/28/827 *Крамулин=Крамолин.

В окно общежития Крамулин увидел Агасфера, когда тот выползал из-под кучи картонных коробок. В рассвете, отбрасывающем на все розовый свой отпечаток, он выглядел величественно: сутулый, лохматый, в рубище, изрядно посыпанном пеплом и птичьем пометом. Склоненное набок чело его, казалось, осуждало все живое и пробуждающееся и проклинало на веки вечные.
Крамулин тут же бросился писать его, схватив огрызок карандаша и клочок бумаги. Он давно не спал и только ждал этого момента. Сосед истошно захрапел, переворачиваясь на другой бок и гулко стукнулся головой в стенку. Агасфер стоял посреди дороги, разглядывая что-то вдалеке, и края пальто его трепыхались от легкого ветра. В руках его была баклажка с прокисшим пивом, и когда он прикладывался к ней, одной рукой держа бутылку, а другой подпирая себя с боку для равновесия, то похож был на пионера, трубящего в горн. Или в трубу иерихонскую.
Конечно, никакой это был не Агасфер, а простой советский бомж.  И не в трубу он трубил, а просто опохмелялся, но Крамулин начал уже присочинять и поэтизировать.
— Это город падет! — рычал Агасфер, и случайный прохожий дергался в сторону от испуга. – Этот город падет, дура! – снова изрыгал Агасфер, отрывая ото рта священный горн, и снова прикладывался к нему, чтобы известить всех горожан о предстоящей городу гибели громким трубным звуком, сопровождая каждый глоток внушительной и гадкой отрыжкой.
Крамулин задумался: а надо ли присочинять? Не лучше ли в духе реализма? И вспомнил о дяденьках в пиджак, что на казенный счет любят председательствовать в комитетах, союзах и прочих объединениях разного толку и смысловой нагруженности и заедать там котлеты борщом на спирту. Эти дяденьки держат руку на пульсе и всегда знают, что и когда присочинять, согласно веянию моды и духу партии. Обычно этот «сквозняк», или же дух партии, происходит от хлопанья сортирных дверей. Без этих кабинок с почетным сиденьем в каждой не обходится ни одно приличное учреждение, будь то Литературный институт или Дом литераторов. И не прав будет тот, кто решит, что не там зарождаются самые зрелые и высиженные идеи будущих великих книг. И именно там бывают они подслушаны и украдены.
На подоконнике у Крамулина лежала большая распечатанная стопка листов формата А4, немного уже обляпанная залетавшими с улицы каплями дождя и покрывшаяся пылью и цветочной пыльцой. Это был двухтомный роман писателя Михаила Зотова «Почва». И по слухам современников, это была «бомба», заложенная под многолетнюю бесплодность отечественной литературы, на которую обрекла ее, как считал Зотов и его соратники, либеральная распущенность.
Крамулин выкрал его в прошлый четверг – на поминках по Севрюгину в Доме литераторов. Зотов всегда носил его с собой в солидном кожаном портфеле и любил читать из него отрывки в присутствии коллег и прочей публики. Но в тот день он был так убит горем, что перебрал несколько в буфете и имел неосторожность оставить свой портфель у стенки возле писсуаров.
— Не ной, Мишка! — трепал его по плечу своей мохнатой рукой рязанский поэт Бобров. — Бог дал, Бог взял! Помянем Севрюгина!
Портфель оставался в сортире всего-то каких-то минут пять, но Крамулину хватило, чтобы вылезти из кабинки, где он любил заседать, подслушивать и даже конспектировать писательские разговоры, мечтая когда-нибудь издать все эти бесценные перлы без купюр, — и выкрасть из портфеля Зотова его будущий бестселлер.
«Это семя попало в нужную почву», — грустно шутил Крамулин, стряхивая на нетленку пепел и искренне не зная, что ему теперь делать с текстом, выкрал который он из одного пустого хулиганства.
«Не все-то они на дармовых харчах заседают за государственные гранты, приходится и «кирпичи» такие вот пописывать, — рассуждал про себя Крамулин, пролистывая письмена Зотова. Через текст пробирался он с трудом: слог был тяжелый и терпкий, будто редьку крупно посолили.
Крамулин еще не понимал всей масштабности события. Время пришло, и корабль русской словесности дал течь. Руководство союза писателей в полном составе, продрав сонные глаза и не опохмелившись, взбрело на палубу в спасательных жилетах поверх помятых костюмов, чтобы оценить масштабы бедствия и бездействия. После чего капитан дал указание заворачивать резко вправо. Роман «Почва» был написан Зотовым своевременно и отвечал всей актуальной обстановке в стране и положению дел в ней. Такую вещь ждали давно.
«Корабль дал сильный крен на правый борт, и его пытались выровнять тяжестью наших тел», — вспомнилась Крамулину строчка из любимого им рассказа Маркеса.
Крамулин вдохновленно схватил в руки свой изгрызенный карандаш и вычеркнул из текста Зотова некого боевого офицера Гудкова, отважно сражающегося на гражданке с полчищем бюрократов, позасевших за амбразурами кабинетных столов и прикрывающихся крутогрудыми секретурками, и вписал вместо него своего Агасфера. То есть Агафонова, или просто Агафона, пятидесятилетнего бомжа.
Настоящий же Агасфер за окном исчез с поля зрения, как и рассвет. На всем лежал нейтрально теплый будничный свет.
***
Конечно, ни один Крамулин не знал, какая вещь попала ему в руки, но и ближайшие соратники Зотова еще плохо понимали это. Они только смеялись над ним, подбадривая, ничего-то страшного, мол, не случилось, весь текст есть в компьютере, а то что распечатка пропала? Да подумаешь, извращенец какой-то свистнул.
— Да как вы не понимаете? — не унимался Зотов. — Он же еще не напечатан, ни одно издательство еще не приняло?
— Ну ты же письмо-то сам себе послал уже? С текстиком внутри? — спросил его Бобров и тем вызвал у того новый приступ страха и отчаяния.
Схватившись за голову, Зотов побежал на почту, под мышкой у него трясся кожаный портфель с заново распечатанным романом.

Продолжение следует...