18. НИИ. Годы в науке

   Это мой автобиографический рассказ.
   Рассказ о жизни и профессиональной деятельности обычного научного работника, занятого секретными исследованиями в интересах Министерства обороны.   Научный работник это я.

----------------------------------------------

        Интервью с именитым ученым:
        — Скажите, почему вы решили заняться
        поиском разума в космосе?
        — На Земле я уже искал. Здесь нет.

        Наука сделала нас богами прежде,
        чем мы стали людьми.
        Жан Ростан

        Бесконечны только две вещи –
        Вселенная и человеческая глупость.
        Правда, насчёт Вселенной я не уверен.
        Альберт Эйнштейн.



     НИИ оказался крупным научным центром Министерства обороны в Свердловске. Мне предложили должность младшего научного сотрудника. Прошу прощения, но я не могу распространяться по роду своей деятельности. Темы, в которых мне пришлось участвовать, носят гриф “Совершенно секретно”. Одно могу сказать, что даже в настоящее время эти темы весьма актуальны и правительства разных стран прилагают серьёзные усилия и серьёзные бюджетные ассигнования для обеспечения конкурентного преимущества в этих научных разработках.

     Мы точно знали, каким исследовательским центрам США противостоит наш институт. Внешняя разведка снабжала нас необходимыми данными о научных и технологических прорывах американцев. Крупные руководители в министерстве формировали научный запрос в наш институт для нейтрализации их усилий. А мы, имея теоретическую и практическую базу, в свою очередь дробили основной запрос на более узкие темы и распределяли среди отделов института.

     Я говорю “мы“, имея в виду институт в целом. Как младший научный сотрудник (МНС), я, конечно же, не был вхож в рабочие планы администрации института. Это генеральский уровень. Уровень докторов наук и членов-корреспондентов. Я всего лишь МНС и капитан. Мои функции – практическое выполнение задач, обозначенных в содержании научной темы, закреплённой за нашим отделом.  То есть проводить необходимые теоретические исследования и рассчитывать требуемые параметры.

     Здесь мне очень пригодились специальные разделы высшей математики, поскольку мне нужно было проводить расчёты с привлечением вероятностных методик на базе матриц со множественными входами. Звучит страшновато, но это для тех, кто не в теме.

     Элементы высшей математики я начал постигать в десятом классе школы. Наш класс был с математическим уклоном. К стыду своему, я должен констатировать, что в том периоде жизни математика не представлялась мне интересным занятием, и по этому предмету я был в середнячках, даже частенько списывал у Сашки Волкова. Важность и нужность этого пришла ко мне потом, через восемь лет, когда я готовился к вступительным экзаменам в академию. А также уже в академии, где невозможно было защитить курсовую и тем более дипломную работу без дифференциально-интегральных подходов к решению той или иной инженерной задачи, изобилующей сплошными формулами. К тому же ни одна курсовая не принималась без элементов математического программирования.

--------------

     Воспоминание 1: В те времена (середина восьмидесятых) ещё не были распространены персональные компьютеры. За бугром они уже входили в личное бытовое употребление, а у нас, в академии, для программирования инженерных задач использовалась вычислительная машина ЕС-1022. Своим объёмом она занимала целый кабинет, но к ней были подключены персональные терминалы, расположенные в соседних кабинетах.

     Программирование велось на языке FORTRANS. Информация для ввода в машину набивалась на перфокартах. Результаты вычислений тоже выходили на перфокартах или перфолентах. Хранение информации осуществлялось вот в таком допотопном виде. Это вам не нынешние жёсткие диски, флешки или  облачные хранилища.

     Воспоминание 2 : Перфокарты объёмными стопками, стянутыми канцелярской резинкой,  мы носили с собой в наших портфелях вместе с остальными учебными причендалами. В то время очень популярны стали портфели, которые назывались “кейс” или “дипломат”. Это такой плоский чемодан из пластика или тонкого металла. Все буквально помешались на этом модном аксессуаре делового человека, стоимостью 20 - 25 рублей в ценах 1982 года. Помните этот ажиотаж?

     Кстати, мой “дипломат” однажды, ещё в академии, спас меня от пулевого ранения, а может быть, от смерти. Было так. Один из офицеров производил контроль разрядки своего пистолета, который он, после дежурства, должен был сдать в оружейную комнату. При этом неосторожно, не желая этого, загнал патрон в патронник и нажал на спуск. Пистолет выстрелил. Патроны были боевые. Пуля, а куда ей деваться,  вылетела и полетела туда, куда смотрел ствол пистолета. А там, как на грех, сидел я собственной персоной, а передо мной на коленях лежал  “дипломат”. Пуля попала в металлический угол “дипломата”, пробила его насквозь и застряла в другом углу. К счастью, углы были самыми жёсткими элементами всей конструкции, иначе пуля непременно попала бы мне в живот и неизвестно, грузил бы я вас сейчас этими воспоминаниями или нет.

-------------

     Продолжаем. Помнится, как наша классная дама, Медведева Вера Алексеевна, она же математичка, сколько раз назидательно втолковывала мне математические истины, уперев мне в лоб указательный палец, испачканный мелом. Спасибо вам, Вера Алексеевна, я, всё же, принял математику в систему своих приоритетов, но потом, намного позже. И даже проникся её стройностью и доказательной красотой.

     Мне доставляет удовольствие вспоминать институтские годы и сознавать, что я внёс посильный вклад в укрепление обороноспособности страны. Где-то в научных анналах и секретных архивах хранятся мои следы этого творческого процесса. Я, пока был МНС, участвовал в шести научных темах в качестве соисполнителя и моя фамилия указана там среди других авторов темы.

     Знаете, годы работы в НИИ запомнились мне лишь собственно работой. Я по-прежнему, как и в академии, по своей воле загнал себя в научные дебри и, подобно скаковой лошади с шорами на глазах, не видел удовольствий за КПП института. Я проходил и проходил мимо красивых моментов жизни, продолжая “чахнуть” в лаборатории в то время, как другие молодые сотрудники, которые не промах, устраивали себе праздник жизни по любому поводу. Иные просто занимались праздношатанием по Свердловску с целью посещения всего, что можно было посетить и оторваться по полной. А оторваться было много где. Одних ресторанов с красивыми полураздетыми девушками из варьете было по паре штук на центральных улицах.

      Я же был до одури ответственным за свою работу. Теперь, спустя много лет, сожалею об упущенных возможностях и память моя бродит не среди испытательных стендов института, а  в компании с редкими моментами, возбуждавшими не ум, а чувства. Просто в то время научная работа была для меня чем-то новым, интересным и я ещё ею  “не наелся”. Эх, судьба-индейка, вернуться бы снова в те годы, возможно, я бы пересмотрел своё отношение к девушкам из варьете. Шутка, конечно же. А может быть и нет. Понимайте, как можете. Это вам моя загадка.

     Мне нравилось, что моя работа это творческий процесс с максимальным задействованием серого вещества. Для меня было важно противопоставить американцам что-то своё, какой-то, пусть даже небольшой эпизод в большой институтской работе, какую-то научную продукцию с моим личным клеймом качества, которая могла бы достаточно успешно вписаться в работу всего института. Надеюсь, что мои усилия не пропали даром.

     Командование института, между прочим, оценило мой вклад в научные разработки. За хорошую исследовательскую работу мне было присвоено очередное воинское звание “майор” и приняты мои документы на допуск к работе над диссертацией (кстати, “капитана” я получил тоже досрочно, ещё в академии, и тоже за неумеренный интерес к науке, лишивший меня соблазнительных радостей разноцветной московской тусовки).

     Диссертационные экзамены я сдал достаточно быстро. Кандидатский минимум состоит из четырёх экзаменов. Первый - философия и история науки. Второй – иностранный язык (перевод и устная речь). Третий – русский язык (реферирование научного текста). Четвёртый – спецпредмет (защита реферата по теме диссертационного исследования).
 
     Мы, соискатели учёной степени, я и несколько других ребят, изрядно подзабыли русский язык, поэтому пришлось много работать в этом плане с репетиторами. И это в возрасте 28-30 лет. Кстати, это сильно подняло мой уровень владения русским языком, правописанием и речью. Если вы обратили внимание на рациональное построение текста в этой книге, на точное изложение мыслей, на минимальное количество ошибок в  синтаксисе, лексике, пунктуации, орфографии, стилистике и прочих вещах, то я  с удовлетворением сообщаю вам, что это моя собственная работа. При написании книги я не прибегал к консультациям русскоязычных корректоров из редакторской сферы. Пишу сам, без чьего-либо контроля и исправления. Мне не стыдно за мой русский язык. Я его знаю достаточно хорошо. Ну, разве что, кое-где придётся подправить оформление прямой речи и цитат, и воспользоваться профессиональной корректурой при издании книги.

     Однако, с неким стыдом мне приходится сообщить о том, что со школьной скамьи я не вынес осязаемой для себя любви ни к русскому языку, ни к литературе. Всё как в тумане. Чем мы занимались на этих уроках? Не помню от слова “вообще”. Хотя сочинения писал неплохо, вы, наверное, уже это поняли. Литература и русский язык вошли в меня не из школьной программы, а из нашей районной библиотеки на улице Карла Маркса. Меня там принимали всегда  приветливо. Я был самым активным читателем и об этом посетители узнавали из доски почёта библиотеки, где красовался мой “умный” фейс с косой чёлкой и с подписью, что я самый эрудированный и любознательный читатель.

     Мне это льстило, но в читательскую нирвану я уходил не по желанию выделиться. Меня увлекали и словно тайфуном засасывали пиратские приключения капитана Блада в романах Рафаэля Сабатини, обычаи других стран в рассказах Редьярда Киплинга, фантастические миры Роджера Желязны, храбрые дети капитана Гранта в одноимённом романе, боевые подвиги Пала Кинижи, витязя с двумя мечами, борьба за жизнь доисторического мальчика Вамирэха. Меня словно жаркой вуалью накрывало ощущение счастья когда я открывал новую книгу фантастики и приключений. Я даже не помню сюжеты всех перечитанных мною книг, но вот это предвкушение счастья, когда я открывал первую страницу, мне не забыть никогда.

        Впрочем, и философию я тоже проштудировал достаточно глубоко. В академии весь первый курс мы грызли философию, но в институте она нужна было в другом ракурсе, применительно к общемировым научным проблемам. В некоторых предыдущих главах этой книги, в публицистических статьях, вы могли убедиться и ещё убедитесь в наличии у меня стремления мыслить философскими категориями.
 
     Немецкий язык тоже пришлось зубрить почти по новой. Но я и теперь владею им слабо в силу недостаточной разговорной практики, только переводческая и то в малом объёме. К тому же институтская тематика была насыщена специальными терминами и профессиональными речевыми оборотами, что выходило далеко за рамки школьной программы. Кстати, я с большим уважением вспоминаю нашу школьную учительницу немецкого языка Галину Петровну Ямову. Ей удавалось быть на одной волне с нами, великовозрастными оболтусами старших классов. Наверное, поэтому немецкий язык в то время я знал очень неплохо, правда, в рамках школьной программы.

     Несколько раз, собираясь с пацанами на двухдневную рыбалку с ночёвкой, мы, для лучшего закрепления языка, договаривались всё время говорить только на немецком. Эффективный, скажу я вам, приёмчик. Всем советую.

     Спецпредмет - это по сути моя ежедневная деятельность, которую я уже к тому времени почти освоил, но всё равно большой объём этого экзамена отнял много времени для подготовки.

     Таким образом, я всё сдал, мне утвердили научного руководителя, тему исследования, и я приступил к разработке материалов по утверждённой диссертационной проблеме.

     Но однажды я собственными усилиями чуть не поставил жирный крест на всём том благополучии, о котором сейчас вещаю. Даже не собственными усилиями, а собственным языком. Давайте немного пройдёмся по боковой аллее нашего повествования. Дело было так: К нам в институт приехал один ответственный товарищ из Министерства иностранных дел с лекцией о международном положении. Товарищ был очень высокого ранга и на лекцию в Дом офицеров были приглашены все старшие офицеры в добровольно-принудительном порядке. В партере актового зала сидели, естественно, генералы и старшие офицеры, а мы, майоры и капитаны, от середины и дальше к галёрке.

     Его выступление содержало анализ действий светских войск в Афганистане. После лекции, как положено, вопросы. И дёрнул же меня чёрт поднять руку и задать свой “очень умный” вопрос: “Cкажите, пожалуйста, в какой степени законным было введение наших войск в Афганистан? Насколько мне известно, это решение было продиктовано интересами советской стороны, но никак не афганской. С их стороны не было просьбы об оказании военной помощи”.

     Вроде и сформулировал-то как можно мягче, но неуместность вопроса я понял мгновенно. Передние ряды присутствующих, включая генеральские, как по команде повернулись ко мне. Все хотели увидеть этого смелого офицера, подвергшего сомнению законность нашей государственной политики в вопросе ввода войск в Афганистан. Мне стало не очень уютно. Я сел, но краем глаза успел заметить свирепое лицо моего начальника полковника Лапиньша. На нём было написано всё. У меня заныло под ложечкой, и я сразу просёк, что будут последствия.

     Лектор, конечно, ответил на вопрос. Знаете, эти дипломаты, любой сложный вопрос могут замотать так, что непонятно ответил он или нет.

     На следующий день ко мне в кабинет заявился один из представителей Особого отдела КГБ, майор-оперативник, товарищ Сергеев. Провёл якобы дружескую беседу. На самом деле по заданию своего начальства выяснил, чем я живу, чем дышит семья, какие у меня мысли по поводу тех или иных действий правительства, чем занимаюсь в структуре института, каковы мои увлечения, хобби и всё в таком духе.

     Я уже не рад был, что вылез со своим вопросом и чувствовал себя политическим провокатором, хотя на просторах страны наступали новые времена и на всех информационных каналах утверждался культ “нового мышления”, составной частью которого как раз и было такое понятие как гласность. То есть, стало возможным, вроде бы, говорить о политике без оглядки. Оказалось, что не совсем возможно. КГБ был самым мощным инструментом для подавления диссидентства и в те годы, сохраняя инерцию, ещё не растерял своей грозной силы. Это была, по сути, политическая инквизиция для инакомыслящих. И вот этот инквизитор собственной персоной сидит передо мной и задаёт вопросы, от которых пот струится между лопатками.

     Он ушёл. Явился начальник отдела и ещё целый час гнобил меня за мою глупость. В общем-то, его мотивация была абсолютно верной. Он говорил о том, что если уж ты, майор Яранский, Женя-дорогой, удостоился роли баловня судьбы и тебе повезло работать в этом секретном институте на совершенно непыльной должности, о которой мечтают тысячи выпускников академий по всей стране, то твоя задача не открывать рот там, где не нужно, иначе можно навсегда расстаться с научной работой, изобилующей сверхсекретными материалами и продолжить службу где-нибудь в забытой богом точке на Севере.

     После этого как бы всё затихло, но на самом деле, в моём личном деле появилась страничка с отметкой о моей политической близорукости и способности делать неправильные выводы из решений партии и правительства. В те времена клеймо о политической неблагонадёжности могло стоить всех возможных перспектив в службе. Об этой страничке я не знал и узнал только потом, когда через пару лет оказался на новом месте службы в новой должности. В первые же дни меня посетил местный особист КГБ-шник. Справился о моём здоровье, о состоянии семьи, проверил мои успехи в марксистско-ленинской подготовке (бред настоящий, тупой какой-то КГБ-шник, майор Колесников) и ушёл, заявив, что я теперь под его здешней персональной опёкой, то бишь под колпаком КГБ.

     Вот видите, как мало нужно было в те времена, чтобы привлечь внимание всесильного комитета. Всего один вопрос не в том месте и не в то время. Отмечу только, что каких-то санкций со стороны комитетчиков, помимо контроля моей служебной деятельности, я не испытал. Наверное, потому, что первое предупреждение оказалось весьма действенным и я больше “не открывал рот там, где не просят”, как советовал полковник Лапиньш.

      В общем, серьёзных санкций мне не предъявили. И слава Богу. Казалось бы, всё хорошо, всё идет лучше некуда. Будущее рисовалось мне в розовых красках. Года через два-три защищу диссертацию, стану старшим научным сотрудником, потом зам. нач. отдела, полковником и так далее. Однако, мне не удалось завершить диссертационную работу и представить её на учёный совет института. Я совершил большую карьерную ошибку, которая навсегда отринула меня от научной работы. Увы и ах. Очень тяжёлая для меня тема, перевернувшая всю последующую жизнь и впечатавшаяся в сердце и в память воспоминаниями, от  которых сводит скулы, а к горлу подступает обида. Но… это в другом рассказе. Читайте “Роковая ошибка. Ссылка на Кавказ”.