Колокольчик

Введение.

После пожара
Лишь я не изменился
И дуб вековой.
Мацуо Басё

Дождя не было. Молния с оглушающим треском ударила в сосну, стоявшую в стороне от лесной чащи, и словно братья Они и Райджин, два громовых ками призвали в помощь ночное чудовище Нуэ и та своим змеиным хвостом расколола могучее дерево пополам. Хвоя, мгновенно высушенная небесным огнем, вспыхнула и стремительное яркое пламя охватило обе половины, поползло в стороны, захватывая высушенные жарким летним солнцем заросли травы, перекинувшись на сухой камыш, растущий вдоль ручья, одновременно опаливая и без того некогда высокую, но теперь сухую, немощно лежащую осоку. Пламя переметнулось на поле и взметнулось красно-желтой стеной огня и миллионами искр взлетевших в ночное небо затянутое облаками, словно пытаясь компенсировать отсутствие звезд. Густой, седой дым сначала расстелился трупным саваном прямо над травой, а потом вдруг взлетел черным вороном в темноту ночи, роняющим перья, которые превращались в горящие искры, падающие вниз и втягивающие в круг безумного огненного танца все новых и новых участников.

Пламя распространялось настолько стремительно, что каннуши, служивший в небольшой придорожной синтоистской часовне-хокору на берегу ручья, так и не успел проснуться накрытый облаком угарного дыма и жара. Духи обрушились со всех сторон на хокору и защитные заклинания «акуру тайсан» и «норито» не устояли против злых демонов: огонь проглотил небольшое деревянное строение за секунды и спустя пару часов отрыгнул черные головешки пожарища. Амэ-онна (дух дождя), опоздавшая на дьявольский пир, лишь пролилась запоздалым обильным ливнем, окончательно потушив пожар и попытавшись смыть следы огненного пиршества... Только столб с колоколом-дотаку, стоявший в стороне от храма и потому не попавший в поле зрения безумных детей Идзанаги, остался нетронут ненасытным огнем.

***

Глава 1.

На голой ветке
Ворон сидит одиноко...
Осенний вечер!
Мацуо Басё

Месяц момидзи уже давно вступил в свои права и склоны ближайших, когда-то ярко-зеленых холмов, буйно поросших диким виноградом и высоким кустарником залились пунцовым румянцем молоденькой майко, исполняющей свой дивный танец для взирающих сверху седых даймё – пяти снежных вершин, окружающих ущелье с трех сторон. Эпоха воюющих провинций подходила к завершению и Токугавэ Иэясу уже собрал под свои знамена все провинции некогда разрозненной Японии. Иноуэ Кумати, ронин служивший когда-то в отряде одного из кадзоку, погибшего в битве Сэкигахаре, потеряв своего сюзерена шел на север, в Канагаву, в поисках новой жизни.

Пусть читатель не подумает, что Иноуэ решил нарушить священный кодекс Бусидо и проявил неподобающее ронину малодушие. В средине 17 века, обряд дзюнсьи («самобийство вслед») был запрещен особым указом императора Мицусигэ, законного наследника домена Сага, что спасло для Японии множество великих воинов. Но Иноуэ совершил сэпуку, ритуальное «самоубийство» веером, после чего освободившись от клятвы погибшему господину, получил статус свободного ронина и теперь был обязан думать о своем пропитании самостоятельно, что тяготило не столько изрядно истрепанную многими годами войны его совесть, но еще больше беспокоило его тело, страдающее от голода. Последний раз Иноуэ ел на закате прошлого дня, когда выменял старую, еще не рассохшуюся тыквенную флягу-камэсова, давно не видавшую сакэ, на кусок вяленой рыбы у ехавшего с рынка торговца.

Настало время тасогаре, поздних сумерек, когда злые духи гор-омагатоги, начинают охоту на поздних странников. Сумрак стремительно опускался в ущелье и туман, скапливающийся в низине у ручья, все больше закутывал в свое зыбкое одеяло и без того плохо заметную тропинку. Со стороны казалось, что воин в широкополой шляпе-каса, из бамбуковых листьев и соломы, идет прямо по облакам. Сырость пропитывала плащ и нижнее кимоно, отчего голод вместе с промозглым холодом были мучительны. Давала о себе и усталость дальней дороги - нужно было выбирать время для ночлега.

Ночь в долине опускается быстро и вот уже последний луч ласково коснулся снежных вершин, отчего они стали нежно розовыми, как цветущая сакура в садах преподобного сёгуна Токугава Ёсимунэ и тень грядущей ночи начала спешно стелить покрывало цвета курой (черный), неся за собой холод и темноту. Иноуэ остановился и огляделся в поисках места вынужденного ночлега, пожалев, что понадеялся на скорый выход в открытую долину. Место было, как назло, низменное, не подходящее для ночлега: тропа спускалась к ручью, прижимаясь к его руслу и погружалась в нависающие берега, отчего сумеречная темнота казалась еще более густой. Нет, останавливаться здесь было нельзя:ни тебе сухих дров для костра, ни сухого места для ночлега. От сырости тумана трава под ногами стала мокрая и надо было проявлять изрядную сноровку, чтоб удержаться на скользкой траве. В накатывающей сырой пелене и стремительно сгущающихся сумерках все звуки как будто вязли в клочьях тумана, цеплялись за ветки ближайших кустов ивы и застревали в зарослях бамбуковой рощи на другом берегу ручья. Даже собственное дыхание казалось инородным звуком, нарушающим церемониал сгущающейся ночи, сопровождающийся зажиганием огней звезд, и выплывающей из-за горы луны, как из Еми-но-Куни - подземного мира, отданного навсегда мертвым, и луна, как лодка-хотоке, которая плыла собирать мертвые души.

Иноуэ поёжился от охвативших его ассоциаций и поспешил по тропе к появившемуся впереди просвету между расходящимися в стороны берегами. Чавканье глины под ногами сменилось шелестом песка. Тропа из глинистой, скользкой, здесь сменилась песком, еще сохранившим тепло исчезнувшего дня, как эхо крика одинокой птицы в черноте ущелья. Путник остановился, вытер о песок налипшую на ступни глину и уже было подумал о том, чтоб спуститься к воде сполоснуть ноги от грязи, как его тонкий слух распознал впереди звук колокола. Иноуэ прислушался - звук повторился. Вероятно, впереди был церемониальный храм, где монахи бы не отказали одинокому ронину в ночлеге в обмен на истории о былых битвах. Воин перекинул мешок с нехитрым скарбом бродяги на другое плечо и ускорил шаг. Живот вновь заурчал напоминая про вынужденный суточный пост после позавчерашней вонючей рыбы.

Звук колокола опять донесся до ушей Иноуэ, как бы намекая о необходимости поспешить. Туман рассеялся, берег ручья стал низким и тропа вынырнула из темного ущелья на открытое освещенное луной пространство, ограниченное низкими хребтами сходящимися на горизонте. Небо окружило его со всех сторон и рассыпало звезды, как порванные стеклянные бусы. Иноуэ по привычке быстро нашел Мёкен, полярную звезду, являющуюся покровителем одиноких странников, восхитился красотой Содэ-боси, звездного рукава кимоно красавицы (европейский читатель знает его как созвездие Орион), которое в его родных местах называли канацуки (гарпун для ловли рыбы) в очередной раз убедился в пророческой силе небес. Вот они две звезды в копье: красная клана Тайра и белая клана Минамото. Залюбовался растекающимся над ручьем Танабата - Млечным путем, завораживающим наблюдателя отдавая его под нежные крылья волшебной ночной птицы Нуэ, крадущей души заблудившихся путников. Стихи, которые будут написаны в будущем, коснулись края его сознания:

«Там, в небесах извечных, рубежом
Легла река, в которой нет воды,
И разделила звёзды навсегда.
О век богов,
Упрёки шлю тебе!»

Звук колокола прервал его полет в прекрасное, вырвав его душу из цепких когтей Нуэ и вернув в зябкую реальность. Легкий порыв ветра поднял полы каса, опять донес неясные звуки ударов колокола, очертания ворот Тории появились в свете вынырнувшей из-за облаков луны и Иноуэ, восприняв это за хороший знак, зашагал по тропе в надежде на скорый отдых и позднюю трапезу.

***

Глава 2.

В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеет свежий срез.
Мацуо Басё

Язык ритуального колокола-дотаку, с привязанным обрывком веревки, раскачиваясь в такт порывам ночного ветра, ударялся о мутно поблескивающую в свете заходящей луны бронзу стенки колокола, то устало засыпая, то вдруг просыпаясь коротким ночным кошмаром, словно всхлипывая по пропавшему каннуши, синтоисткому монаху, заботившемуся о храме. Короткие неритмичные позвякивания колокола создавали, в без того мрачной обстановке пожарища, еще более зловещую картину запустения в месте, где когда то были люди, а теперь властвовала лишь чернота выгоревшего места с чудом сохранившимся столбом ритуального колокола.

Очевидно, что когда-то это был небольшой синтоистский храм, которые обычно строили вдоль дорог для путешественников. В качестве ёрисиро, или хранилища духа ками – досодзина, защищавшего одиноких путников от злых духов, в таких храмах чаще всего выступали большие камни. Но нередко, в качестве хранилища ками выступали и другие предметы, позволяющие сохранить дух ками. Если при разрушении досодзина дух не находил себе дома, он мог вселиться в человека, делая его камикагари или ёримаши, одержимыми духом ками.

Иноэ опасливо оглянулся по сторонам, как будто рассчитывая увидеть дух ками среди обгоревших столбов, но меч-цуруги, лежащий в деревянных ножнах доставать не стал, в борьбе против духов ками вряд ли он поможет. Спешно прочитав акури тайсан, заклинание против злых духов, Иноуэ опустился на землю. Двигаться дальше у него не было ни сил, ни желания. Побрякивание колокола тяготило, как старая рана в непогоду. Немного помедлив, словно раздумывая что делать дальше, он привязал веревку языка колокола к столбу, заставив колокол замолчать и надеясь на тамагаки, священный забор, ограждающий святую землю храма от злых духов, достал из мешка полуосыпавшуюся камышовую циновку, свернулся калачиком и лег спать, прямо под молчащим теперь дотаку, утешившимся близостью человека.

Луна волшебным кораблем такарабунэ, уплывала за горизонт и океан звездного неба залил пространство. Крупные и мелкие звезды отражались в лужах вчерашнего дождя, каплях росы на траве и от того казалось, что Иноуэ, лежащий на истрепанной циновке, плывет в этом звездном океане. Рядом силуэтами облаков проплывают фантастические рыбы, неведомые морские твари и рыбы нингё - русалки с человеческим лицом, даруюущие бессмертие. А в глубинах, на самом дне, демон Акурио мутит воду черными чернилами злых духов.

***

Глава 3.

Луна скрылась за горами
Ни вскрика ночной птицы
Не спят лишь татаригами

Влага утренней росы как слезами Рюдзина, Бога воды, разбудила Иноуэ. Он зябко поежился, встал, энергично хлопая себя ладонями по застывшим мышцам.

Светлая полоска рассвета уже добралась до вершины хребта, отчего снег на его вершине стал стремительно из темно-серого превращаться в синий, потом голубой, а потом на секунды вдруг окрасился в кроваво красный, как будто великая богиня солнца Аматэрасу махнула своим волшебным мечом рубя головы злым ночным духам, трусливо прячущимся в расщелинах скал и горных пещерах. Долина в короткие мгновения вдруг залилась солнечным светом и тишина недавней ночи разбилась на мелкие кусочки звоном жаворонков и щебет лесных птиц, осмелевших в чаще близкого леса.

Ручей, спустившись с гор сменил торопливый бег по камням на степенную и важную неторопливость широкого извилистого русла с глинистыми берегами. Ронин спустился к ручью умыться и мгновенно отпрянул в тень: прямо на поверхности воды блестела спина рыбы, обсасывающей стебли прибрежного камыша. Не веря своей удаче Иноуэ осторожно, не отрывая взгляда от рыбы, вытянул из колчана стрелу юми-яри, с тяжелым наконечником на конце, что позволяло использовать стрелу как короткое копье и по кошачьи, крадучись, шагнул в берегу, оставаясь в его тени: сдерживая биение сердца задержал дыхание и прицелившись метнул стрелу в блестящую спину рыбы. Удача была сегодня на его стороне! Рыба, пробитая насквозь стрелой, билась на мелководье! Это был большой белый карась генгоро буна, какая удача! Иноуэ не раздумывая прыгнул в воду, схватив двумя руками еще трепещущую рыбу.

Мокрый, но довольный, незадачливый рыбак вернулся к своему мешку у столба с колоколом. Трясущимися от нетерпения, холода и накатывающей голодной тошноты он растер джут и насобирав на пожарище головешек раздул огонь. Желтое пламя костра согревало окоченевшее тело и тепло, идущее от костра, сушило вымокшую одежду. Какая благодать после утренней промозглой сырости ощутить горячее тепло! Попросив прощения у духа рыбы и поблагодарив Великого Рюдзина за подарок, Иноуэ выпотрошил рыбу, завернул ее в прибрежные лопухи и густо обмазав глиной положил рыбу прямо на угли громко сглотнув слюну заполнявшую рот от осознания скорой еды.

Дым костра терся о стенки колокола, заполняя его внутренне пространство, как осьминог прячущийся от ныряльщика в каменных узких щелях, заполняя своим зыбким телом все свободное пространство. Согретый яркими лучами утреннего солнца и обсохший близким костром колокол одобрительно мутно блестел зеленым боком. Под движением лёгкого утреннего бриза из долины, привязанная веревка раскачивалась как будто собака кисю, рвущаяся навстречу хозяину после долгой разлуки. Временами, воздух застревающий в глубоком горле колокола, заставлял его издавать нечеловеческие звуки, как будто бестелесный дух ками, пытался сообщить Иноуэ что-то важное, но привязанный язык колокола позволял лишь издавать длинные гудящие звуки и дергать веревку, пытаясь освободиться, словно стрекоза, изображенная на его пыльном боку пыталась сорваться для стремительного полета.

***

Глава 4

Над простором полей -
Ничем к земле не привязан -
Жаворонок звенит.
Мацуо Басё

То ли сытый желудок изменил мировосприятие Иноуэ, то ли осеннее яркое солнце подарило окрестным холмам особую красоту увядающей природы, но ронин надолго погрузился в наслаждение, подаренное буйством красок осеннего леса: плавных линий темно-зеленых сосен, окруженных рубиновыми всполохами покрасневших от ранних сентябрьских заморозков зарослей дикого винограда и пестротой высоких кленов, уже начавших терять свой яркий наряд, но еще достаточно густых, чтоб сдерживать настойчивый натиск бесстыжих солнечных лучей, раздевающих лиственный лес, прикрывающийся за густым кустарником. Низкие облака, раскиданные по небу, как перья после ночной трапезы хитрой лисицы, забравшейся в курятник, стелились до горизонта, играя солнечными лучами: медленно затеняя их накатывающими белыми ватными лапами и вдруг, выпуская их, как кошка играет с мышонком, прежде чем его окончательно придушить.

Ночная мрачная картина пепелища, теперь воспринималась как закономерный итог возвращения утраченного природой. Осенние дожди и туманы сгладили черноту углей и лишь отдельные головни напоминали о попытке людей задобрить злых лесных духов акурио, посадить своего вассала в виде одинокого хокоро, когда-то выделявшегося прямотой линий из окружающей гармонии круглого леса по краям долины, девичьих изгибов ручья и седых горных хребтов вдалеке. Лишь столб с колоколом да очертания красных ворот торрии на горизонте напоминали о владениях человека и его неуемном желании жадно оторвать у природы кусок земли, как нищий пытается оторвать кусок побольше от рисовой лепешки-окономияки.

Запах осенних трав в испарениях ночной влаги после сытной трапезы пьянил и усыплял. Иноуэ слушал песню ветра, ласково перебирающего мягкие волосы полевых ковыльных трав, журчание воды у камней на берега ручья и окрики коршунов, кружащих под брюхами ленивых облаков. Ему казалось, что время повернулось вспять, на годы, десятилетия и он опять лежит в поле, на ароматной свежескошенной высушенной рисовой соломе, смотрит на плывущие мимо облака и слушает рассказы сенсея о чудесной небесной лодке, о легендарных японских богатырях, победивших самого злого духа Акуму. Ведь даже суровые ронины были когда-то детьми, а детские воспоминания самые крепкие, ведь они хранятся всю жизнь.

Солнце уже было на полпути к зениту и заметно припекало. Воздух колыхался от испарений обильной ночной росы и полуденная духота усыпляла. Из грез наяву Иноуэ вернула божья коровка, ползущая по его руке и заблудившаяся под коротким рукавом рубашки косодэ из груботканого полотна. Стряхнув насекомое Иноуэ сложил нехитрый скарб путника в заплечный мешок и уже было встал, чтоб продолжить дорогу, когда краем глаза, на удалении одного выстрела лука, выхватил в траве тень. Иноуэ мгновенно встал на колено, стряхнув мешок с плеча и положил правую руку на длинную рукоять меча. Кто бы это не был, но у него не было причин доверять незнакомцу, тем более столь коварно подкрадывающемуся, скрываясь в высокой траве.

Шевеления не было и воин уже было хотел приблизиться к скрытному врагу, как вдруг над травой появилась детское личико с огромными, широко раскрытыми глазами, маленьким носом, маленьким ротиком и рассыпавшимися коричневыми волосами до плеч. Головка ребенка выглядывала из объемного хаори, в которую малыш был укутан. На вид ребенку было не более 5-6 лет, что выглядело абсолютно нелепо, учитывая, что вокруг не было ни души.

Иноуэ озадачено оглянулся по сторонам, в надежде увидеть родителей ребенка, но ничего не выдавало их присутствия в пределах видимости ронина. Ещё раз оглянувшись, он встал в полный рост, не убирая правую руку с рукояти меча, широко расставив ноги, готовый принять боевую стойку и еще раз оглядев окрестности. Сомнений не было, малыш был один и его появление в траве было не иначе, как колдовством лесного духа. Выждав еще воин свистнул, чтоб привлечь внимание малыша, продолжавшего сидеть, вытирая маленькими кулачками глаза, как после сна. Малыш повернул голову на свист и встал сонно озираясь вокруг, как будто впервые видя окружающие его перекатывающиеся волны травы, играющей под порывами затухающего утреннего бриза. Судя по красивому узору на не по размеру большом хаори, это была девочка, что вызвало еще большее недоумение у Иноуэ, ведь запрет нённик кэккай, не разрешал женщинам ходить по священной храмовой земле. Правда этот запрет принесли в Японию китайские буддисты которые часто не соответствовали синтоистским взглядам. Но запрет был един и ни одна дзёсэй (женщина) и даже маленькая онна-но-ко (девочка) не имела права нарушать это правило.

Иноуэ еще раз свистнул, привлекая к себе внимание ребенка, заодно проверяя, нет ли в высокой траве скрывшегося недоброжелателя и напрягая слух, надеясь услышать признаки близкой атаки. Песни жаворонков и стрекот кузнечиков казались нестерпимо громкими, оглушающими и одновременно вводящими в оцепенение и лишь шелест травы разбавлял эту околдовывающую смесь звуков. Нет, ребенок был абсолютно один и выглядел скорее удивленным, чем напуганным чем-то.

Ронин окликнул девочку: «дочка, ты чья?». Девочка посмотрела на Иноуэ невинным взглядом и улыбнулась, помахала ему маленькой ручкой, вытянувшейся из под просторной накидки, но не ответила ни слова. Очевидно, что девочка видела и слышала его. Иноуэ подошел к девочке. Она была обернута в объемное женское кимоно, под которым была видна лишь белая, до земли конопляная рубашка и смотрела на грозного воина открытым беззаботным взглядом, как будто знает его очень давно и лишь ждет его скорого возвращения после минутного расставания. «Чья ты?» - опять спросил Иноуэ и снова оглянулся по сторонам – может это хитроумная ловушка и его хотят одурачить? Кузнечики в траве продолжали истошно стрекотать не обращая внимания на односторонний диалог воина с малышкой. «Не хочешь отвечать?» - снова спросил он. «Где твои родители?» - продолжил задавать вопросы он. Но на все вопросы девочка лишь невинно улыбалась и моргала широко раскрытыми черными, как две большие дорогие жемчужины глазами. Иноуэ растерялся: что же делать в такой ситуации? Опыта общения с детьми у него не было. В 6 лет Иноуэ был отдан в фехтовальную школу Синкагэ, где провел долгие 10 лет под надзором сенсея Мигогами Тэндзэн и был отдан оруженосцем своему сюзерену, от которого он получил меч и сан… Но детей, тем более маленьких девочек, на этом пути не было и сложившаяся ситуация поставила Иноуэ в тупик. Ронин протянул открытую руку, как бы приглашая пойти с ним и девочка не задумываясь протянула к нему свои худенькие ручки.

***

Глава 5

С треском лопнул кувшин:
Вода в нём замёрзла.
Я пробудился вдруг.
Мацуо Басё

Они сидели у потухшего костра и Иноуэ все не мог принять решение: что же ему делать дальше? Путь до Канагавы был не близкий, 5 летний ребенок не осилит этот многодневный переход. И вообще, откуда она здесь, на старом пепелище взялась? Может это демон Жоро Гумо? Она вроде превращается в красивую женщину, соблазняющую путника, прежде чем его съесть, а здесь маленькая девочка. Иноуэ начал вспоминать все детские страшилки, которые мальчишки, да и взрослые воины рассказывали друг другу у вечернего костра: легенда о Киёхимэ, женщину превращающуюся в змею, легенду о женском духе гор Ямамба и русалках Ниньё, духе огня Энанрэ в женском обличье… а может она Кася, злой дух крадущий тела умерших людей на кладбищах? Однако логика подсказывала, что несмотря на сожжённый храм, ворота Торрии, ограждающие священные земли, охраняются добрым храмовым духом-ками, защитником путников от злых демонов и духов, а это значит девочка не могла быть демоном в человеческом обличье! Как хорошо быть грамотным и не бояться глупых суеверий простолюдином, не зря их учили в школе фехтования не только владению оружием и искусству ближнего боя тайдзюцу, но и философии Бусидо: «чтобы добиться цели, нужно пребывать в чистом и незамутнённом состоянии ума, любое дело требует тщательного анализа и времени на раздумья». Так учил их сенсей Мигогами Тэндзэн.

- Нет, девочка лишь ребенок, оставленный по какой-то причине в поле и надо лишь дождаться возвращения её матери, которая судя по всему должна вернуться в ближайшее время. Вот и хаори свой оставила, укутав ребенка от рассветной прохлады.

Так рассуждал Иноуэ убеждая себя в том, что надо задержаться – не оставлять же маленькую немую девочку одну у пепелища храма. И тут только он осекся: немую? Она ведь не проронила ни слова за все время прошедшего с их неожиданной встречи. Неплохо было бы попытаться объясниться жестами, но как можно общаться жестами в пятилетним ребенком ему не приходило в голову, как и вообще не приходило в голову, о чем можно разговаривать с маленькой девочкой, поэтому он сидел молча и она сидела напротив в позе сёйдза, на старой циновке Иноуэ, положив руки на колени и наблюдая за ним открытым взглядом больших черных глаз, отчего ронин вдруг почувствовал робкую неловкость, будто под пристальным взглядом сенсея на татами.

Иноуэ опять исподлобья взглянул на ребенка и произнес: «Ну что ж, я буду называть тебя Сайренто (молчаливая), а ты можешь называть меня Хагося-сан (опекун)». Девочка не моргая смотрела на воина своими волшебными глазами бусинами, не отвергая, но не соглашаясь с ним, отчего у Иноуэ опять пробежал по спине холодок сомнения – а не демон ли она? А может она ребенок Нурэ-онна: но где же она сама? Ронин опять осторожно осматриваясь скосил глаза вправо и влево, однако девочка уже переключила внимание с него на синюю стрекозу, севшую на зеленый бок колокола-дотаку. Язык колокола был привязан веревкой и от того, когда любопытный ветер заглядывал в гулкую черноту колокольных внутренностей, появлялось еле слышное его подвывание. Девочка замычала носом в тон колоколу, пытаясь имитировать низкий неровный тон, от чего прямой рот с узкими почти синими от природной смуглости губами Иноуэ растянулся в улыбке – так смешно Сайренто пела с колоколом в тон.

Девочка не выглядела голодной, но ронин понимал, что ребенок не может долго не есть и теперь кодекс Бусидо обязывал его проявить заботу о малышке, хотя бы до появления ее опекунов. На берегу ручья, еще утром, Иноуэ приметил кусты малины и сунув в руки девочки тыквенную флягу, похожую на сидящего толстого медведя, бросил на ходу ей просьбу подождать и сбежал к ручью.

Вернувшись с малиной в каса он застал Сайренто на том же месте где и оставил ее полчаса. Она сидела в той же позе, разглядывая флягу. Удивительно усидчивый ребенок! Новоявленный опекун поставил каса перед девочкой и положил одну ягоду себе в рот, как бы призывая ребенка сделать то же самое. Девочка зачерпнула полный кулачок ароматных ягод, сунула их в рот, зажмурившись от удовольствия. Иноуэ облегченно вздохнул и поспешно заботливо вытер ей кулачок сорванным лопухом, чтоб не перепачкала оби.

Между тем, солнце уже перевалило через небесную вершину и припекало все сильнее. Еще не хватало сварить ребенка под солнцем! И опять вынужден Иноуэ был бежать к берегу ручья нарубить ивовых веток и камыша, чтоб сделать шалаш. Вечером Иноуэ сделал волосянную удочку и смог поймать несколько рыбешек, что в купе с ягодой позволяло до следующего дня забыть о еде.

Дневные опекунские услугу изрядно утомили Иноуэ, но не решали главного вопроса: что делать с ребенком? Родители Сайренто так и не появились и с наступлением вечера. И когда злые горные духи вместе с ночной темнотой спускались в долину ронин опять задумался о том, откуда взялась девочка. «В такой длиной оби далеко не уйдешь!», думал Иноуэ, - «…Вероятно она здесь спала, завернутая в длинную накидку еще со вчерашнего вечера, возможно, детям свойственно спать долго, особенно маленьким девочкам. А может родители погибли, застигнутые в густом лесу злыми духами или просто разбойниками, промышляющими грабежами на лесных тропах?» - строил свои предположения новоявленный Хагося-сан, и тем самым убеждал себя в необходимости своего присутствия рядом с ребенком. А девочка, свернулась калачиком на жесткой циновке, положив под маленькую головку мягкий кулачок и мирно заснула, что убедило Иноуэ в справедливости своих рассуждений. Воин расположился рядом на свежесрубленной охапке камыша, опять смотря на уже темные, сумеречные тени проплывающих облаков, слушая потрескивание веток в костре и шелест ночных трав. Легкие порывы ночного ветра качали ветки ивы на берегу ручья, отчего кусты недовольно шумели тонкой листвой, как рой встревоженных лесных пчел. Ветер был теплый, что давало надежду на отсутствие ночного заморозка, но восточная часть неба уже затягивалась пожирающей звезды чернотой плотных облаков. Очень скоро добровольный охранник задремал, убаюканный стрекотом цикад под аккомпанемент ласкового шепота ветра запутавшегося в ковыльных волосах ночной долины.

***

Глава 6

Ливень грозовой
Замертво упавший,
Оживает конь.
Неизвестный автор

Ночной бриз, подгонял с гор тучи и ободренный легкостью того, как у него получается двигать огромных гигантов, смелел и уже позволял себе подстегивать их резкими порывами, отчего ивы на берегу уже не просто шумели, а возмущались громким звоном листвы и хлопаньем веток. Но ветер был непреклонен, он хлестал по веткам, срывая с них желтые листья, безжалостно бросая их в воду, словно в назидание – так будет с каждым, кто будет жаловаться на судьбу!

Колокол, наблюдая скорую расправу над соседями, жалостливо подвывал в порывах ветра, оплакивая незавидную судьбу стройных красавиц ив.

Сайренто заплакала во сне, от чего Иноуэ проснулся как ужаленный пчелой. Он не знал, как поступают в такой ситуации родители. Отец, проводивший жену в страну Йоми (страна мертвых в синтоизме) через год после рождения Иноуэ, так и не привел приемную мать (гибо) для своего сына и мальчик до 5 лет рос в поле, рядом с отцом, который при первой же возможности отдал его в фехтовальную школу, определив его военное будущее.

Ветер усиливался и колокол гудел, пугая спящую девочку отчего она вздрагивала при каждом порыве ветра как от мучительного кошмара. Иноуэ подоткнул хаори под ноги девочки, накинул сверху свою накидку и укрыл своей могучей рукой плечико девочки. Почувствовал тяжесть и тепло его надежной руки Сайренто притихла и опять засопела в безмятежном детском сне. Ветер тоже как будто стих, и дождь неуверенно, словно боясь оступиться в темноте, тонкими но твердыми, как бамбуковые вязальные спицы мастерицы, пальцами начал ощупывать ветки шалаша, голые ноги Иноуэ, еще тлеющие головешки костра обжигаясь о них и отдергиваясь мелкими брызгами, обижено шипя и поднимая облачки пепла. Но потом дождь осмелел, словно поняв, что ему ничего не угрожает и вдруг потоком хлынул вниз, разбиваясь о ветки ивы и густые камышовые стебли в мелкую пыль. Иноуэ придвинулся к выходу из шалаша, закрывая своим телом спящую Сайренто от водяных брызг.

Ветер ударил с новой силой и под его порывами дождь длинными кнутами стегал по траве, словно сбивая с нее девичью спесь, куражась, жестоко прижимая к мокрой земле, избивая и терзая на клочки. И вот уже она униженная и истерзанная лежит безвольно на мокрой земле, а дождь продолжает втаптывать ее зеленую свежесть в коричневую грязь.

Колокол, сначала молчаливо наблюдавший за этим, возмущенно загудел. Но дождь было уже не остановить, теперь он стегал тысячами плетей и по бронзовым бокам сочувствующего и вода, словно кровь рванной плоти, стекала каплями вниз. Колокол не выдержал и тихо зарыдал, по детски зазвенел тонким звоном под непрерывным потоком крупных капель. А дождь не унимался и хлестал, стегал, бил наотмашь, сек ни в чем не повинный колокол, грязную поруганную траву, ветки шалаша раздосадованный невозможностью добраться до людей, спрятавшихся под завесой из веток.

Сайренто, проснулась, опять напуганная звуками бесчинства небесных сил и тонко плакала ища защиты за спиной ронина однако он даже не пытался найти слов, которые могли бы ее успокоить, у него их не было. Он лишь гладил своей грубой рукой ее ручонку, а потом прижал к себе, пытаясь вселить в нее стойкость духа.

Дождь кончился так же внезапно, как и завершился и его шум, который казался оглушающим сменился такой же пронзительной тишиной, разрезаемой звуком отдельных капель, падающих с веток шалаша. А потом в тишину ночи вдруг ворвался хор цикад и кузнечиков. Тучи иссякнув, очистили небо и оно опять заполнилось океаном звезд. Больших и малых, редких и частых. Некоторые, не удержавшись, стремительно срывались со своего трона. Но потеряв яркую корону звездЫ, теряли и свое сияние, растворяясь в темноте. «Прям как люди…» - подумал Иноуэ, «…пока ты светишь, ты нужен, но стоит тебе оступиться, потерять способность держать меч и путь твой уже не так далек, как когда то ты думал. Вот и колокол, пока он может звонить, он нужен, но когда он треснул или…». Взгляд Иноуэ зацепился за колокол: мокрый, униженный дождем, беспомощно висящий на перекладине, лишенный даже права звонить!

Ведь это он, Иноуэ, запретил ему это делать! Забрал смысл существования, попытался убить его звезду. От этих мыслей ронину стало нестерпимо стыдно. Он поспешно встал, поклонился дотаку, мысленно попросив у него прощения и отвязал веревку, удерживающую язык и отпустил его, дав качнуться к внутренней стенке. Колокол благодарно заворковал, как почтовый голубь при виде хозяина: «…арррри…» - язык прокатился округлым боком по внутренней камере дотаку, задрожал и отпрянул к центру: «…гАааато...». Звук этот был чист, приятен слуху и удивительно гармоничен в ночи с усыпанным звездами небом, отражающемся в лужах, мокрой траве, ручье. Звук растекался во влажном воздухе, как крик новорожденного младенца…

Иноуэ вздрогнул как от наваждения. Оглянулся – на разбудить бы Сайренто! Но девочки в шалаше не было.

***

Глава 7

Пустое гнездо.
Так и покинутый дом —
Выехал сосед.

Утро наступило стремительно. Мокрая трава, гордо выпрямившаяся, усыпанная как драгоценными камнями, каплями ночного дождя, блестящими в первых лучах солнца, опять перекатывалась волнами в порывах утреннего ветра, первые жаворонки уже завели вечный спор: «Инннь… Яаннннь» и Аматэрасу Омиками, богиня солнца и покровительница ками, освещала дорогу для человека, идущего на северо-восток. «Ин-оооу-ээээ…» - пел песню колокол вслед уходящему ронину, фигура которого становилась все более зыбкой на горизонте в рассветном влажном воздухе. Солнечный диск рос на востоке, проходя через небесные ворота тории, заливая их красным цветом.

Смоленск, 23.08.2023