Рассказы Гайто Газданова

Рассказы Г.Газданова ярко иллюстрируют мысль Т.Манна о том, что произведения малого жанра некоторых писателей часто превосходят по своей художественной интенсивности великие творения большого объе¬ма.
Газданов добивается при строгой экономии словесного материала необычайной концентрации образного содержания и настроения. Мир, об¬рисованный живыми и резкими чертами, сливается с остро чувствующей натурой художника. Рассказы богаты разнообразными оттенками, перехо¬дами, контрастами и многозначными гранями авторских эмоций и оценок.
Газданов в каждом своем произведении стремится высветить жизнь с какой-то новой, неведомой доселе читателю стороны, сквозь которую просвечивают вечность, тайна. При чтении его рассказов ощущается какая-то особая атмосфера, именно газдановское восприятие мира во всей его мощи, красоте, одиночестве. Философия писателя вбирает в себя напряженнейшие раздумья над жизнью, обостренное чувство таинственного, прекрасного и страшного в окружающем мире; под видимым единством жизни мира таится сложность, нечто неизбывное.
В газдановском тексте большую роль играют сложные образные ассоциации и связи, стремление отразить разнообразие жизни, ее симфонизм, причудливое переплетение случайного и закономерного в мире, где живут настроения, жесты, привычки, свет. воздух. Действительность как бы сближается с мгновенными чувственными ощущениями, впечатлениями героев, с возникающими в их сознании ответными реакциями на эти впечатления. Все это повышает эмоциональную выразительность и глубину рассказа.
Первый рассказ Газданова "Гостиница грядущего" опубликован в Праге в 1926 году, в июньском номере журнала "Своими путями".
В журнале "Воля России", выходившем под редакцией М.Слонима в течение трех лет, появляется еще около десяти рассказов. Они не могли остаться незамеченными и сразу привлекли внимание критики.
В 1928 году, на вечере литературного объединения "Кочевье", проходившем в "монпарнасской таверне "Дюмениль", М.Слоним в своем докладе "Молодые писатели за рубежом" так охарактеризовал творчество молодого автора: "Газданов начал с рассказов о гражданской вой¬не, обративших на себя внимание не только сочетанием иронии и лирики, но и остротой слога и каким-то мажорным, мужественным тоном. Эмоция не переходила у него в сентиментальность или слезливость. И тема, и слог, и очерк действующих лиц отличались резкостью, обведенностью контуров. Он тяготел к "типизации деталей" и к ироническому подчер-киванию парадоксов. И действие его рассказов, и его герои жили в какой-то атмосфере неправдоподобия и случайностей, в постоянной игре событий и чувств. Уже и в этих первых рассказах Газданова обнаруживается его умение "строить" особый, свой мир, с внутренними законами логики и правды, пожалуй, весьма отдаленный от действительности.  фантастика. реальности настолько привлекала Газданова, что он ради нее шел на некоторую несвязность композиции, на тематические неясности, лишавшие порою его произведения внутреннего хребта."1
 
М.Слоним, на мой взгляд, сразу, как никто ощутил особенности газдановского стиля. Действительно, "фантастика реальности", "ироническое подчеркивание парадоксов", "атмосфера неправдоподобия, случайностей", "игра событий, чувств" всегда присутствовали в последующих, зрелых рассказах и романах писателя, где получили воплощение более совершенное.
Однако все то, что вызывало благосклонный взгляд М.Слонима. у других критиков пробуждало подчас раздражение, недоумение и непонимание. Г.Адамович, к примеру, оценивает замысел рассказа "Воспоминание" как "шаблонно-модернистический, банально-искусственный" газдановские темы кажутся ему не оригинальными: "Конечно, можно пред-положить, что "тайна" этого беллетриста еще не совсем раскрыта, что он лишь на рассеянный взгляд кажется безразличным ко всему на свете. При желании можно даже развить теорию о том, что газдановское скольжение без задержки и есть признак особой углубленности и содержательности. Но одно дело - сочинить теорию, другое - принять ее всерьез! Гораздо правдоподобнее мнение, что Газданов писать умеет, но о чем писать не знает"2.
В чем же секрет столь противоречивых мнений? Наличествуют ли на самом деле глубина и содержательность или же очаровывает только изысканность формы, безошибочное чутье?..
Первые рассказы Газданова: "Повесть о трех неудачах", "Общество восьмерки Пик", "Рассказы о свободном времени", "Товарищ Брак" посвящены гражданской войне.
Я хочу остановиться на подборке рассказов, представленной  в книге "Вечер у Клер". В самых первых рассказах ("Товарищ Брак" написан Газдановым в 23 года) ярко проявились все характерные черты и особенности авторского стиля, сохранившиеся на протяжении всей жизни.
Итак, рассказ "Товарищ Брак". Первые же строчки покоряют стремительным, гибким ритмом, мягкой иронически-изящной интонацией повествования, и невольно ощущаешь стороннее присутствие кого-то знакомого и любимого... Бабель!
"Когда Татьяне Брак пошел девятнадцатый год и ее глаза вдруг приобрели смутную жестокость, мы увидели, что липкие ковры разврата уже стелются под ее ногами."
Перед глазами моментально всплывают дробно-лаконичные образы бабелевского письма. Несколько штрихов - и под пером Газданова рождается объемный и многогранный образ. Он подобен талантливому графику, несколькими линиями создающему картину, полную жизни и чувства. Возникает ассоциативное желание провести нить сходства Газданова с П.Пикассо, иллюстрирующего "Метаморфозы" Овидия. Несколько линий - и возникает чудо!
Так, у Газданова минимум словесного материала создает объемную картину безысходной, тоскливой жизни генерала Сойкина: " У него не было ни домов, ни земель, ни денег, была только мандолина, купленная по случаю, и печаль, освещенная керосиновой лампой."
А вот характеристика еще одного героя, плотоядного коммерсанта Сергеева: "Женщинам он очень нравился, я думаю, потому, что говорил приторно-сладким тенором, имел длинные ресницы и питал непреодолимую любовь к цитатам из Игоря Северянина".
В рассказе, как в калейдоскопе, сменяются картины быта Гражданской войны: люди, качавшиеся на российских высоких перекладинах, динах, молча глядят на нас, мы видим невероятных женщин, отдающихся за английские ботинки на мрачных скатах угольных гор железнодорожных станций, видим бешеных коров и сумасшедших священников. Полки пестро одетых людей проходят мимо заколоченных магазинов; торжествующие офицеры шагают вне строя, по тротуару и любезно улыбаются чувствительным взглядам горничных, короток, торговок с красными руками.
Но "Товарищ Брак" - это рассказ не только об ужасах войны, это рассказ о мужской дружбе, романтической любви, о тайне непостижимого и неизъяснимого женского очарования, что так магически действует на мужчину, всецело подчиняя себе его ум, толкая на странные, алогичные поступки.
Татьяна Брак чрезвычайно напоминает бунинскую Олю Мещерскую из "Легкого дыханья". По словам И. А. Бунина, его всегда влекло изображение женщины, доведенной до предела своей "утробной сущности ". "Только мы называем это утробностыо, а я там назвал это легким дыханием. Такаянаивность и легкость во всем, и в дерзости, и в смерти, и есть "легкое дыхание", недуманье"3.
Недуманье, безрассудство, "легкое дыхание" свойственно и газдановской героине. "Это исключительно храбрая девушка. Она даже венерических болезней не боится," - восклицает Вила. Безрассудно подчиняясь своим инстинктам, она бывала подчас холодна и жестока с самыми близкими людьми. Не замечала преданной любви генерала  Сойкина, не дрогнув сердцем, оставила свою одинокую мать, "маленькую, седую женщину с нежными глазами." Ее всегда привлекали люди, в которых доминировала грубая, животная сущность. Первый ее возлюбленный, коммерсант Сергеев, ставший впоследствии предводителем карательного отряда, так описывается рассказчиком: "При ближайшем знакомстве оказывалось, что он глуповат, но какой-то особенной, претенциозной кокетливой, какой-то, я бы сказал, не русской глупостью. В делах же и в трудных обстоятельствах он был неумолимо, позверски жесток; рассказывали, что одной из своих любовниц он сжег на теле волосы - и в течение двух недель она не могла передвигаться".
Жестокость, резкость, полное отсутствие вежливости - главное в Лазаре Рашевском, человеке, знакомство с которым привело Татьяну к гибели.               
Жизнь генерала Сойкина, Вилы и рассказчика ограничилась стремлением уберечь Татьяну от несчастий и невзгод. Находясь под сильным влиянием девушки, они не раз спрашивали себя: в чем же причина нашей странной зависимости? И соглашались с Билой, единственным из них, по словам повествователя, склонным к рассуждениям и анализу. Он говорил, что существуют типы женщин, сумевших воплотить в себе эпоху, - и что в Татьяне Брак любили гибкое зеркало, отразившее все, с чем они ежились и что им было дорого. Кроме того подкупала необыкновенная законченность, твердость и определенность, непостижимым образом сочетавшаяся с женственностью и нежностью. "И, наконец, не была ли Татьяна Брак самой блистательной героиней нашей фантазии?" - вопрошает Вила.
Проживание экстремальных ситуаций, ситуаций на грани жизни и смерти, очевидно, доставляло ей наслаждение: "Есть упоение в бою, у бездны самой на краю". В смутное для России время она возглавила анархистский отряд и была убита предводителем карательных правительственных войск, бывшим любовником Сергеевым: "Она лежала в панталонах и рубашке. "Мертвые срама не имут!" - закричал Вила. Голова товарища Брак была разнесена пулями: одна пуля попала под мышку, и на вывороченном мясе торчали обледеневшие волосы. Белые ноги товарища Брак раскинулись на мерзлом снегу: в полуоткрытом рту чернел маленький язык".
Со смертью Татьяны разорвалась нить, связывающая героев со всем тем, что было дорого и любимо, с прошлым, неотъемлемой частью которого была она, с Россией: "И мы исчезли в черных туманах смуты. Нас бросало из стороны в сторону; сквозь треск и свист. Осыпанные землей и искрами, мы брели и гибли, цепляясь глазами за пустые синие потолки неба, за хвостатые звезды, падающие вниз со страшных астрономических высот."
В этом рассказе уже проглядывает основная тема Газданова, тема русской эмиграции. Этот мотив станет у писателя ведущим (романы "Вечер у Клер", "Ночные дороги", "История одного путешествия", рассказы "Письма Иванова", "Черные лебеди", "Княжна Мери" и др.) В каждом произведении он будет решаться по-разному.
Обращение Газданова к этой теме было обусловлено не только трудностями его личной жизни (он оказался за границей в 16 лет, образование пришлось получать без чьей-либо помощи, приходилось выполнять тяжелую физическую работу), его жизнь протекала как бы в двух плоскостях, напряженная работа мысли и чувства сочеталась с тяжелейшими условиями быта. Происходило непрерывное осмысление собственной жизни и судеб других соотечественников, заброшенных на чужбину. Многие из молодых литераторов, среди которых вращался Газданов, трагически погибали, чаще всего в результате самоубийства, умирали от истощения, от болезней, от беспросветного пьянства или наркотиков. Он писал: "Мы ведем неравную войну, которой мы не можем не проиграть. И вопрос только в том. кто раньше из нас погибнет; это не будет непременно физическая смерть, это может быть менее трагично. Но ведь и то, что человек, посвятивший лучшее время своей жизни литературе, вынужден заниматься физическим трудом, - это тоже смерть, разве что без гроба и панихиды"4.
Чтобы выдержать эти нечеловеческие условия и, тем более, сохранить себя как творческую личность, нужно было обладать огромной духовной силой. Но, к сожалению, преодолеть ограниченность эмигрант¬ского мира, эмигрантской психологии удавалось очень немногим. В.Набоков сумел спасти тот багаж культуры, который он увез из Рос¬сии. Он был старше Газданова всего на три года, но эти "лишние" годы, проведенные в высококультурной среде русской интеллигенции, имели определяющее значение для всего его последующего пути. Газданов же” волею судеб вырванный из родной стихии в 16-летнем возрасте, уносил из России только неоконченное гимназическое образование, светлую голову и, возможно, юношеское честолюбие, кровь предков, дающую жизненную силу.
Страшной потерей была для Газданова смерть любимого друга. сверстника, Бориса Поплавского, поэта, очень ценимого Д. Мережковским, Г.Адамовичем, В. Ходасевичем. В очерке на смерть друга Газданов пишет: "Он всегда был точно возвращающимся из фантастического путешествия, точно входящим в комнату или кафе из ненаписанного романа Э. По. Также странна была его неизменная манера носить "костюм, представляющий собой смесь матросского и дорожного. И было не удивительно, что именно этот человек особенным, ни на чей не похожим, голосом читал стихи, такие же необыкновенные, как он сам"5.
Так же трагически закончил свою жизнь герой рассказа "Черные лебеди", во многом напоминающий Б.Поплавского своею недюжинной физической силой, редкостной неординарностью во всем: в образе жиз¬ни, суждениях, симпатиях.
После 11 часов физической работы он шел гулять, казалось, не чувствуя усталости. Он мог питаться одним хлебом. Жить несколько суток без сна. Но физические его качества казались несущественными и неважными по сравнению с его душевной силой, пропадавшей совер¬шенно впустую. "Он мог бы, я думаю, быть незаменимым капитаном корабля, но при непременном условии, чтобы с кораблем постоянно происходили катастрофы; он мог бы быть прекрасным путешественником через город, подвергающийся землетрясению, или через страну, охва¬ченную эпидемией чумы, или через горящий лес. Но ничего этого не было - ни чумы. ни корабля; и Павлов жил в дрянной парижской гостинице и работал, как все другие".
Эта огромная внутренняя сила, не нашедшая выхода или приложения, привела его к самоубийству; “он взорвался как закупоренный со¬суд от страшного "внутреннего давления". Павлов нашел свой выход в самоубийстве, которое не было жестом отчаяния, слабости, страха, боли. Это был трезво рассчитанный шаг (он сам назначил день 25 ав¬густа последним днем своего пребывания на Земле, до последнего мо¬мента ходил на работу, так как задолжал нескольким людям и считал недостойным "пользоваться преимуществами своего положения").
Герой Газданова тщетно пытается понять причины добровольной смерти Павлова, ни на кого не похожего, находящегося вне привычной системы рассуждений и предположений. Необычайную силу и несомненное превосходство Павлова ощущали даже самые простодушные люди. Он никогда не лгал, никому не льстил, говорил каждому только то, что думал о нем. Приняв какое-то решен те, не менял его: однажды он ре¬шил для себя, что воровать не стоит (раньше же был вором) и больше ни разу не украл; как-то, в беседе с Павловым, знакомый подчеркнул значительность университетского образования и не преминул указать на то, что Павлов его не имеет. И он, работавший с утра до вечера, решил получить высшее образование и закончил философское отделение историко-филологического факультета Сорбонны, продолжая считать университетское образование случайностью и пустяком. В нем была чрезвычайно сильна редкая черта: особенная свежесть восприятия, особенная независимость мысли - и полная свобода от тех предрассуд¬ков, которые могла бы вселить в него среда; "все люди, всех классов были ему чужды. Удивительным было то, что он сохранил свою независи¬мость даже в тех областях, где влияние авторитетов особенно сильно, - в литературе, в науках, в искусстве. Его суждения были совершенно непривычны и нередко шокировали окружающих. Так, например, на вопрос молодого поэта, увлекавшегося философией и русской трагической литературой: "Что вы думаете о Достоевском?", ответил: "Он был мерза¬вец, по-моему... Истерический субъект, считавший себя гениальным, мелочный, как женщина,  лгун и картежник на чужой счет. Если бы он был немного благообразнее, он поступил бы на содержание к старой купчихе".
Этот человек, лишенный душевной жалости (была жалость логичес¬кая, так как он не нуждался ни в чьем сочувствии), раздающий щед¬ро деньги, часто людям незнакомым. Этот непоколебимый и непогреши¬мый человек был мечтателем. Накопив сумму денег, позволяющую ему некоторое время не работать, "он проводил в своей комнате целые месяцы, выходя на улицу только чтобы купить хлеба или колбасы, или чаю.» "Чем вы все время занимаетесъ?" - спросил его однажды рассказ¬чик в такой период. "Я думаю", - ответил он. Этот человек не нахо¬дит смысла в своем проживании в Париже, он пишет перед смертью
своему брату: "Милый Федя, жизнь здесь тяжела я неинтересна . Желаю тебе всего хорошего. Матери я написал, что уехал в Австралию".
Он хладнокровно объяснял герою причины, приведшие его к мысли о самоубийстве: "Они чрезвычайно просты. Вот судите сами: я работаю на фабрике и живу довольно плохо. Ничего другого придумать нельзя: я думал об одной поездке, но теперь, мне кажется, что если бы она, вдруг, не оправдала моих надежд, это было бы для меня самым сильным ударом... Никому решительно моя жизнь не нужна... В Бога я не верю; ни одной женщины не люблю... Жить мне скучно".
Рассказчик высказывает искреннее сожаление о том, что через некоторое время перестанет двигаться и исчезнет из жизни "такой ценный и дорогой, такой незаменимый человеческий механизм, и все его качества - неутомимость, храбрость и страшная душевная сила все это растворятся в воздухе  и погибнет, не найдя себе никакого применения" Он,  полемизируя с Павловым, пытается убедить его в том, что элементарная логика и скука не могут определить - жить человеку или умереть, что руководствоваться этими понятиями нельзя, что ценность жизни в ней самой. Всегда сдержанный Павлов единственный раз в рассказе проявляет волнение, вспоминая историю своего детства, удивительную охоту с револьвером на барсука, речку во Владимирской губернии, катание в лодке, вспоминая Россию, навсегда утра¬ченную. Потеря Родины привела его к духовному опустошению. Возвращение назад невозможно, и Павлов пытается спастись мечтой об Австра¬лии и о живущих там "самых прекрасных в мире птицах" - черных лебедях.
Многие русские, отринутые Россией, находили спасение в твор¬честве, в любви, в семье. Жизнь же Павлова не могла заполниться этими ценностями, он всегда стремился к постижению истории мира, к познанию всего сущего, к беспредельности.
           Он сознает, что Австралия это только иллюзия, которая при прикосновении рассыплется, превратится в дымку и туман, и тогда уже не останется даже мечты.            
Прощаясь с героем, Павлов произносит последнюю свою фразу: «Вспомните когда-нибудь о черных лебедях!» В ней звучит слабая надежда все же не бесследно исчезнуть с лица Земли и быть хотя бы кем-то помянутым. Здесь звучит мотив отчуждения, вечного, отчаянного
одиночества человека среди людей, сближающий Газданова с А. Камю (французские критики сравнивали Газданова именно с Камю).
Картины жутких метаморфоз проходили пред глазами Газданова. Он видел, как другие умирали, кончая жизнь самоубийством, сходили с ума, впадали в нищенство и полную духовную деградацию. Бывшие князья и графы, офицеры становились грузчиками, мошенниками, нищими, официантами, тенью... Много горьких слов можно сказать о жизни русского писателя в Париже. В общем-то, главной бедой их была не столько потеря Родины, сколько невероят¬ная бедность, доходящая до того, что многим литераторам не на что было купить писчей бумаги. Значительная часть эмигрантов-писателей погибла не от духовного опустошения, не от отсутствия тем и идей, а от нищеты и истощения, безысходности, ужаса.
Очень немногие имели возможность издаваться в эмиграции из-за отсутствия материальных условий и узости русскоязычного рынка, и только единицы, знаменитые русские мастера, интересовали французских издателей.
Герой рассказа "Княжна Мери", русский писатель, превратившись в нищего, проводил свои дни в сомнительной компании за вином и картами. Единственно важным и значительным для него был придуманный им иллюзорный мир, в котором существовали прелест¬ные, молодые женщины, "звучали стихи и мелодии, вспыхивали электрические люстры, в воздухе плыли классические и строгие ансамбли из черного крепдешина и раздавался безупречный французский выговор”. На самом деле в его жизни существовала только "жестокая нищета, одутловатое от вина, небритое лицо, дряблое мужское тело, порванный дождевик, брюки с бахромой, дурные запахи, плохое знание французского языка." Уделом этого человека остается сотрудничество в дешевом журнале "Парижская неделя", куда он приносил статьи очень странного содержания. Они представляли собой изысканные, тонкие советы увядающим, сорокалетним женщинам о сохранении привлекательности и молодости.
В рассказе "Письма Иванова" Николай Францевич решил себя избавить от нужда и лишений при помощи мошенничества. Обладая несомненным литературным даром, он отсылал в разные благотвори¬тельные общества и некоторым частным лицам трогательные письма с просьбой о материальной помощи. Из Америки, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африки приходили чеки на имя Иванова. Письма Иванова можно было назвать философскими трактатами, письмами-рассуждениями. В зависимости от того, кому было напи¬сано письмо, Иванов писал об экономической эволюции мира, о политике, о будущности Франции, о западной культуре, о религии и о последних веках Византии. Виртуозно изображая беда, выпавшие на его долю, он мог представиться композитором, медленно умира¬ющим от чахотки, человеком, безнадежно слепнущим, парализован¬ным.
Для всех существовал Николай Францевич, обладатель прекрасного дома, отличный рассказчик, радушный хозяин, но был еще никому неведомый, нищий, больной Иванов, снимающий квартиру в нищенском квартале. Все бесконечные воплощения, про¬живания чужой жизни, создание многочисленных фантазий были безуспешной попыткой реализоваться, найти свое место в мире, когда-то утраченное и возвращенным быть не могущее.
Как видим, совершенно безосновательно обвинять Газданова в отсутствии темы. Ему, как никому другому, было, что сказать читателю: Гражданская война, судьба русской эмиграции, человек в этом сложном, неоднозначном, вечно меняющемся мире.
Он обращался к проблемам не синтезированным в "башне из слоновой кости", а возникшим в самой действительности. Может быть иногда можно поспорить с тем, как писатель решал некоторые вопросы, с его философскими установками, но "влажная ткань бытия" всегда глубоко и болезненно проникала в него, и он умел придавать своим произведениям такую художественную форму, которая ставит его в круг наиболее изощренных мастеров, сохранивших для нас "великое русское слово".