СтарКом 5, рыба

Алексей Николаевич Арбузов
Старомодная комедия

ПАРАФРАЗ

Действующие лица:
Лидия Васильевна, ей нет еще...
Родион Николаевич, а ему...

Действие происходит на Рижском взморье

Помнится, в конце июля на берегу Рижского залива началась эта история. В яркий солнечный день Родион Николаевич, главный врач санатория, сидел в плетеном креслице в тени большого каштана, возле окон своего кабинета. Итак, в то памятное утро, когда Родион Николаевич просматривал какие-то деловые бумаги, перед ним появилась Лидия Васильевна, впервые предстала перед Родионом Николаевичем.

Она. Пожалуй, у меня никаких сомнений, что вас зовут Родион Николаевич.
Он. Что верно, то верно.
Она. А если это так, то вы, несомненно, главный врач данного санатория.
Он. И это не противоречит истине.
Она. Не найдя вас в кабинете, я по совету дежурной сестры спустилась в сад. Очень рада, что обнаружила вас.
Он. Прошу простить, но в неприемные часы я предпочитаю находиться в саду, возле окон своего кабинета. Прошу садиться.
Она. Благодарю. (Села.)

Пауза.

Она. Ну почему вы молчите?
Он. А вы полагаете, что я должен о чём-то говорить?..
Она. Это естественно. Ведь вы вызвали меня для беседы?
Он. Прошу прощения… Вы отдыхаете в нашем санатории?
Она (гордо). Я думала, что это вам известно.
Он. Но… я хотел бы узнать Вашу фамилию.
Она. Жербер.
Он (внимательно оглядел ее). Жербер? Та самая?
Она (с достоинством). Та самая? Как понять это словосочетание? Согласитесь, что звучит оно несколько странно. (Фыркнула.) Та самая!
Он. Прошу извинить, товарищ Жербер, но я назначил вам прием на десять утра, а сейчас как-никак уже второй час дня.
Она. Какие пустяки! Разве это имеет значение? Ведь я явилась.
Он (осторожно). Безусловно, это радует меня. Но почему вы не явились в десять?
Она. Неподходящее время. В десять я кормлю чаек. (Строго.) Я кормлю их ежедневно сразу после завтрака.
Он. Я все-таки думаю, что один раз вы могли бы покормить их и чуть позже.
Она (непререкаемо). Нет, это было бы нарушением режима.
Он. А вам кто-нибудь его устанавливал?
Она. Ни в коем случае. Я все делаю самостоятельно.

Пауза.

Как называется это дерево?
Он (удивился). Каштан.
Она. А эти кусты?
Он (удивляясь еще больше). Это акация.
Она. Мне необходимо все это запомнить. Увы, но последние годы я жила в каком-то диком отдалении от природы. Я путаю названия цветов, птиц. Решительно не помню, кто – кто. Теперь мне следует все это вспомнить. Но почему вы все время молчите? Я пришла, сижу тут с вами, теряю время – а вы молчите… притаились как-то. Может быть, у меня дурная кардиограмма? Анализ крови никуда? Или иные неприятности? Не таитесь.
Он (поспешно). Нет, нет… Пока я не располагаю никакими тревожащими данными. Суть совсем в ином, товарищ Жербер. Видите ли… Наш санаторий – в какой-то мере лечебное учреждение… Это не гостиница, не дом отдыха... Тишина и порядок должны быть тут неукоснительными. Между тем… Ваше поведение вызывает обильные жалобы окружающих. Вы находитесь у нас всего шесть дней, а нареканий в Ваш адрес накопилось предостаточно… Поверьте, в нашем санатории еще никогда не было такой необычной больной.
Она. Прежде всего должна заметить, что слово «больная» меня решительно не устраивает. Этот термин не может не угнетать любого нормального человека, приехавшего к вам с чистой душой и открытым сердцем.
Он. Видите ли… не я его, к сожалению, устанавливал… но таков уж порядок.
Она (презрительно). «Порядок»!… Порядок обычно устанавливают те, кому нечего делать.
Он. Но позвольте…
Она. В чем меня обвиняют?
Он. Прежде всего в том, что вы никому из окружающих не даете спать.
Она (ледяным тоном). И каким же образом я не даю спать этим окружающим?
Он. Находясь в постели, среди ночи вы вдруг совершенно неожиданно для Ваших соседей начинаете вслух читать стихи.
Она. Немыслимо! Им не нравится, видите ли, что я читаю стихи! Неужели они думают, что храпеть предпочтительнее? А знаете ли вы, что моя соседка храпит с такой сокрушающей силой, что стоящие у изголовья цветы колышутся – уверяю вас! – колышутся от ее храпа… В те же самые минуты другая стонет и охает во сне таким образом, что можно подумать бог весть что… Однако, я сношу эти стоны совершенно безропотно.
Он. Хорошо, допустим… Но замечено также, что ни свет ни заря вы начинаете внезапно петь, чем и будите окружающих.
Она. Неужели вы думаете, что можно удержаться от этого в летнее солнечное утро? К тому же я пою очень тихим голосом, еле слышно.
Он. Тем не менее следует учитывать, что некоторые люди спят чрезвычайно чутко.
Она. Ничего, ничего – могут и не поспать немножечко! В конце концов, ничто так не укорачивает нашу жизнь, как беспробудный сон.
Он. Все это, безусловно, так, однако утренний сон…
Она (прерывает его). Вообразите к тому же, что некоторые из моих соседок, несмотря на то, что давно уже тут находятся, ни разу – понимаете? – ни разу не видели восхода солнца! Между тем восход солнца на море оставляет, как я выяснила, необыкновенное впечатление.
Он. Совершенно солидарен с вами. Но почему вы, как утверждают потерпевшие, лазаете по ночам из окон в сад, а через некоторое время таким же путем возвращаетесь обратно?
Она. Дежурная сестра закрывает на ночь корпус на ключ, а у меня возникает иной раз непреодолимое желание выйти в ночной сад, полюбоваться светом луны, добрести до моря, остаться наедине с природой… Поймите, я – горожанка, уж много лет я не видела моря, не бродила по лесу… Здесь все вокруг решительно сводит меня с ума… (Ей стало вдруг совестно своих признаний.) В свое оправдание я могу сказать одно – в окно я лазаю с самой величайшей тщательностью.
Он. К сожалению, я обладаю противоположными сведениями. Прошлой ночью, покидая окно, вы опрокинули три бутылки кефира, и они, как утверждают очевидцы, разбились все разом, перебудив таким образом не только Вашу палату, но и весь нижний корпус.
Она. Поверьте, Родион Николаевич, в дальнейшем я буду лазать  с большей осторожностью.
Он. Черт возьми! С вами довольно затруднительно вести беседу.
Она (сочувственно). Какие еще претензии вы имеете ко мне, доктор?
Он. Видите ли… в качестве эксперимента, чтобы ближе знать наших… э… пациентов… мы предлагаем им по приезде заполнить небольшую анкету. Скажу прямо, что Ваши ответы на нее несколько меня озадачили. Начнем с того, что в графе «возраст» вы поставили прочерк.
Она (жестко). По отношению к женщине этот вопрос считаю бестактным. Право, могли бы спросить о чем-нибудь другом. Возраст – сугубо личное дело каждого. И вообще… к чему это нездоровое любопытство? Я, например, не спрашиваю, сколько вам лет.
Он (гордо). Могли бы и спросить. В отличие от вас, женщин, которые по каким-то неясным соображениям скрывает свой возраст, я отвечаю совершенно откровенно – мне шестьдесят пять.
Она. Серьезно?
Он. Что – серьезно?
Она. Я предполагала, что вам гораздо меньше.
Он. Хм… Вы думали? (Вновь становится суровым.)
Она. Что ж, мне по душе Ваша прямота, и я постараюсь ответить на нее полной откровенностью – мне еще далеко до ста. Надеюсь, вас это удовлетворит?
Он (сухо). Однако идем дальше – почему на вопрос «ваша профессия» вы ответили довольно-таки расплывчато: «Работаю в цирке»?
Она. Но я действительно там работаю.
Он. Кем? Какова Ваша профессия?
Она. Вы думаете, это поможет лечению атеросклероза, который Ваши врачи наконец-то у меня обнаружили, хотя я им совершенно не страдаю.
Он. Ей-богу, я теряю терпение. (Яростно.) Ваша профессия? Что вы делаете в цирке, товарищ Жербер? Кувыркаетесь, играете на барабане, глотаете живых лягушек?
Она. Ваше нездоровое любопытство когда-нибудь погубит вас. (Вдруг тихо улыбнулась.) Я показываю фокусы. Что еще может делать женщина в моем возрасте, Родион Николаевич. (Развела руками.) Показываю фокусы.
Он. Ну хорошо… допустим, (пауза). Отчего вы не заполнили графу о семейном положении?

Пауза.

Она. Этот вопрос бывает иногда слишком сложен для краткого ответа.
Он (нетерпеливо). Черт возьми… Вы замужем или нет?
Она (помолчав). Знаете – даже мило, что это так волнует вас. Меня это даже трогает в какой-то степени. Ну что ж, придется во всем вам сознаться. Я решительно не замужем. Решительно. Теперь вы удовлетворены? Никаких новых вопросов? В таком случае, заявляю, что мне это безумно надоело. Задаете бестактные вопросы, а сами сидите в дурно выглаженном пиджаке. Непрестанно жуете конфеты. И это врач!
Он (взорвался). Ну вот что – хватит!… Знаете ли вы, что я непрестанно сосу леденцы, дабы избавиться от пагубной привычки курения. Вы просто вздорное существо… Издеваетесь надо мной самым изощренным образом. Довольно! Перепишите анкету, или я немедленно выпишу вас из санатория!
Она (с достоинством берет из его коробочки леденец, кладет в рот.
Она. Должна признаться, что ужасно люблю новых знакомых – они куда предпочтительнее старых… Те всегда талдычат что-нибудь общеизвестное, а новые нет-нет, а сообщат что-нибудь новенькое… Мы так прелестно поговорили…

Некоторая пауза.

Она. Отчего вы так вытаращили глаза, Родион Николаевич?
Он (окончательно сбит с толку). Вытаращил?
Она. Вытаращили.
Он. Нда… Должен подчеркнуть, что у вас, видимо, очень переменчивый характер.
Она. Мне многие сообщали об этом. Я решительно не могу понять, отчего это происходит. Общаясь с людьми, я обычно бываю полна самых добрых намерений.

Он кладет в рот леденец.

Она.  Кстати… давно вы бросили курить?
Он. Назад недели две.
Она. Может быть, вам стоит снова приняться за курение, чтобы освободиться наконец от пагубной привычки сосать леденцы?
Он. Вы мире много неразрешимых вопросов.
Она. Хотите булочку с маком? Мне бы так хотелось сегодня видеть вокруг счастливые лица.
Он. Нет уж, увольте, я сыт.
Она. Вас радует солнышко, когда оно появляется из-за туч? Я получила письмо от мужа. Оказывается, он в данное время находится на Каспии, и там ужасающая жара.
Он. Но позвольте… вы сказали, что вы не замужем.
Она. Неужели?
Он. Уверяю вас.
Она. Вот странно. Очевидно, я была зла на него. Вот и объявила несуществующим. Со мной это бывает. Всему виной мой, как вы заметили, переменчивый характер. Тем не менее мой муж Прекрасный человек. Но я вижу, что вас это совершенно не радует.
Он. Отчего же.
Она. Вообще-то они встречаются не часто – мужчины, достойные интереса. Такие все приблизительные. Ни то ни се!..
Он. Должен заметить, что и о женщинах подчас трудно сказать что-либо одобрительное.
Она. Так уж и ничего?
Он. Решительно. Я ведь главный врач санатория – передо мною тысячи лиц проходят. Не скажу о всех, но иногда такие особы возникают… Вот в прошлом месяце одна появилась – снимает платок, а у нее синие волосы. Синие. К сиреневым я уж привык- их тут уже штук пять гуляло, но синие!…  Штаны клоунские, широченные… Ну разве не безобразие?…
Она. Вот тут я с вами совершенно не согласна. Женщина всегда должна быть в форме. Она просто не имеет права отставать от моды…  И сдаваться ей нельзя. Ни при каких обстоятельствах!
Он (продолжает сердиться). Сомнительные рассуждения… Весьма сомнительные – женщину скромность украшает, чувство меры, а все эти завитушечки, побрякушечки… (Распаляясь все больше.) Вот к примеру – что за странный убор вы воздвигли у себя на голове… что за удивительное сооружение? Постите – не разбери-поймешь.
Она (сражена, убита). Правда? Не разбери-поймешь?
Она. Печально… Я не думала… Мне так нравилось...
Он.  А зачем вы надели ее? Из каких, простите, соображений?
Она. Какая ерундистика!…  На себя взгляните – пуговицы, как не было! Мало того – вон уж и другая на ниточке висит… Просто любопытно, куда Ваша жена смотрит!
Он (холодно). Прошу простить, но я холост, товарищ Жербер.
Она (чуть помедлив). Неужели?
Он. Представьте себе.
Она. Тем более должны были бы в порядке находиться. Есть же у вас знакомые женщины, которые вас ценят, симпатизируют… благоволят, в конце концов…
Он (сдерживая гнев). Для того чтобы навечно поставить все точки над «и», должен заявить, что я занят делом и мне решительно не до женщин.
Она. Непостижимо! Врач на курорте! И притом холостяк...
Он. Предпочел бы ограничить наши беседы рамками лечебно-санаторного характера. Исключительно!
Она. А не скучно вам... одному?
Он. Одному? (Очень оскорбился.) Простите, но это просто смешно. Я постоянно окружен множеством людей. Можно даже сказать, я чрезмерно ими окружен! И какие интересные личности встречаются, сколько судеб наблюдаешь! Казалось бы, чужие, но  они становятся в какой-то мере и твоими… О каком же одиночестве может тут идти речь? Нет-нет, только полным незнанием предмета можно объяснить ваши заблуждения по поводу меня, товарищ Жербер.
Она. Ну вот – вы опять рассердились, Родион Николаевич.
Он (ворчливо). Я вовсе не рассердился.
Она. Рассердились, рассердились.
Он. Не рассердился, черт возьми! Хотя женщины, если с ними беседуешь продолжительно, обязательно тебя рассердят.
Она. Не пойму, чем они так немилы вам – бедные женщины? Надеюсь, к Вашей жене вы относились не так сурово,
Он (негромко). Моя жена была прекрасная женщина.
Она (тихонько). А сейчас где она?
Он (внимательно поглядел по сторонам и сказал почти спокойно). Ее нет.
Она. Она ушла от вас?
Он. Её нет.
Она. Что же случилось,
Он. Война случилась. Она пошла на фронт и не вернулась. Она тоже была хирургом, но мы воевали на разных фронтах.
Она. Ах, вот что.
Он. Мне надо сесть.
Она. Зачем?
Он. Так будет лучше.
Она (напугалась.) Вам плохо?
Он. Пустяки. (Вынимает таблетки.) Бывает. Кажется, отпустило… (Поднял голову.) Как вас зовут?
Она. Меня?.. Товарищ Жербер.
Он. Не то… Как вас зовут?
Она. Лидия Васильевна…
Он. Как прекрасно жить, Лидия Васильевна.
ОНА. Совершенно с вами согласна. И я хотела бы вас обрадовать ещё. У меня за последние дни очень наладились отношения с моими соседками по этажу. Дело дошло до того, что некоторые из них, даже прогуливаются теперь по ночному саду, а наиболее активные доходят до того, что любуются иногда восходом солнца. При этом нарушения тишины сведены практически на нет – мы не лазаем больше в окно, так  медсестра выделила нам запасной ключ от входной двери.
Он (тревожно). Но...
Она. Мы сплотились в единый коллектив. По утрам, например, меня просто умоляют спеть что-нибудь. Мало того, некоторые даже присоединяются к моему пению.
Он. Надеюсь, что весь остальной этаж находится все же в относительном покое?
Она. Не совсем в этом уверена. Но зато все меньшее число лиц опаздывает к утреннему завтраку.  (Помолчав.)Но скажите лучше, как вы себя чувствуете...
Он.   Сказать по правде, пошаливает. Как-никак две войны.
Она. Неужели? И в гражданскую успели?
Он. Мальчишкой. (Задумался.) Голод, разруха, сколько бедствий! А я и помочь не умел. Оттого, вероятно, и отправился на лекаря учиться. Помню, долго копил деньги на брюки, недоедал – купил наконец. И в первый же день прожег их папиросой. Представляете – огромная дыра на коленке. Иногда мне кажется, что я мамонт. Иду по улице, оглядываюсь и понимаю. Мамонт. Динозавр.
Она. Нет, счастливые времена… Молодость. Не страшны были ни голод, ни холод. Училась театру. Я ведь была драматической актрисой. Не верите? Мы всем курсом на Магнитку ездили, на Днепрогэс.
Он. И сколько же Вам было в ту славную пору?
Она. Восемнадцать, я уж замуж вышла…
Он. А Ваш муж… он тоже артистом был?
Она. Что вы! Тогда у меня был совершенно другой муж… Ничего общего! Проба пера. Как только родился сын, я мгновенно поняла, что муж мне больше совершенно не нужен. Мой сын был умней его ещё с колыбели.
Он. Но зачем же вы вышли за него замуж?
Она. Как зачем? Я его безумно полюбила.
Он (сердится все больше). За что?
Она. Но откуда же я это знаю. Никто никогда этого не знает. Ну придумывают там иногда что-то… для очистки совести. Я теперь совсем другой человек, совершенно нелегкомысленная… Двадцать лет назад вышла замуж. В последний раз! И до сих пор...
Он. (Помолчав.) Я только один раз был женат. А потом...
Она. А мой сын почти взрослым был. Его убили... Под Кёнигсбергом, в самом конце войны. Я как раз в эти дни тоже на фронте была. С концертной бригадой.... Разболталась я что-то. Всё говорю, говорю, совершенно не учитываю ваше болезненное состояние, Вам же нужен покой. Простите. Да, ваши любимые леденцы. (Подаёт коробочку.)
Он. Очень признателен.
Она. Ну, если не я, то кто же другой?

Пауза.

Она. А знаете, что меня всё время терзает?
Он. Было бы любопытно узнать.
Она. Я привезла с собой один прелестный наряд. Но выйти в нём совершенно некуда! В конце концов решила посетить в них музей, но вовремя одумалась. Что ни говори, музей требует чего-то строгого, а он у меня несколько… Нет-нет, не какой-нибудь там слишком разнузданный, но все-таки… Так обидно везти их обратно ненадеванными… Хотя вам этого не понять – ведь вы не женщина, Родион Николаевич.
Он. Что верно, то верно.
Она. В обстановке санатория мне не хотелось бы выделяться, это было бы нетактично… (Помолчала.) Да. И волнует меня несколько иной вопрос.
Он. Какой именно?
Она. Любите ли вы посещать рестораны?
Он. Что касается питания... Я уже несколько лет не был в ресторанах, они не представляет для меня достаточного интереса. А ваш муж в Москве, после долгой разлуки безусловно мог бы отправиться с вами в ресторан .
Она. Нет, это вряд ли. Хотя, он вернётся в Москву в те же числах, что и я... Но это совпадение. Может, мы даже не увидимся с ним. В Москве он всегда бывает страшно занят.
Он. Я как-то не могу взять в толк, уяснить себе, у вас, видимо, с мужем очень своеобразные отношения?
Она. Что тут удивительного? В конце концов, брак сам по себе - своеобразное явление. Вступить в него настолько же просто, насколько трудно бывает его сохранить. Кстати, знаете, кто мой муж? Знаменитый музыкальный эксцентрик!
Он. Быть женой музыкального эксцентрика – Вероятно, величайшее счастье.
Она (строго). И нет тут ничего смешного. Мой муж – человек необычайного таланта.  Это было совершенное чудо!… Своими невероятными трюками он мгновенно покорял зрителей. Многие из них буквально плакали от восторга… Трудно ли представить, что я полюбила его бесконечно! Я оставила театр и стала всюду за ним ездить… Он видел, что мне тоже нужен успех, аплодисменты – ведь я была актриса, он прекрасно это понимал… Мы сделали с ним совместный номер. (Восторженно.) Я появлялась в серебристой пелерине и розовом трико, а пепельного цвета парик довершал картину. Вступал оркестр, я раскланивалась и пела вступительную песенку. (Поет.)

Парам-пара, забыть пора
Все наши ссоры и придирки,
Мы все добры, как детвора,
Мы все дружны, пока мы в цирке.
Ах, как умен вот этот слон,
Как чудеса неотвратимы,
Цирк любит нас, он в нас влюблен,
Пока мы в цирке - мы любимы.
Ах, что за номер, что за трюк,
Всё спуталось и всё смешалось,
Ах, что за труд, но этот труд
похож на маленькую шалость.
Недаром купол так высок,
Здесь столько блеска, столько риска,
И свой прозрачный голосок
Дарует вам одна артистка.


Он. Приходится только сожалеть, что вы видитесь с ним, судя по Вашим словам, не так уж часто.
Она. Что поделаешь? Что поделаешь… Дело в том, что мой муж давно уже женат на другой женщине.
Он (потрясен). То есть как это женат?…
Она. Довольно просто: женат – и все тут.
Он. Но это же… просто черт знает что!
Она. Вы думаете?  Он встретил женщину, которую безумно полюбил… Что же тут плохого? Разве он виноват, что полюбил ее? К тому же следует учесть, что я была значительно старше. Если говорить честно, привлекательна совсем не в той мере, что молодая,- надеюсь, с этим-то вы не станете спорить? Это сыграло немалую роль.
Он. Не знаю. Но…
Она (рассудительно). Не будем все-таки сбрасывать со счетов, что любовь – святое чувство. Можете быть уверены – я сдалась не сразу… я сделала самостоятельный номер…
Он. И что за этим?
Она. Видите ли… Впоследствии этот номер не имел шумного успеха… И по истечении некоторого времени, мои друзья предложили мне перевестись в кассу. Немыслимое везенье – не правда ли? Ведь я так люблю цирк! М я стала кассиршей.
Он (помолчав). Позвольте поцеловать Вам руку (берет ее руку и почтительно целует).
Она (вырывает руку). Если вы жалеете меня, то поступаете очень глупо. У меня с мужем отличные отношения… Дай Бог каждому! (Очень рассержена.)
Он (в растерянности). Лидия Васильевна (Ласково) Лидия Васильевна... Успокойтесь, прошу вас.
Она. Я хотела сказать вам еще что-то, но совершенно забыла что.
Он. Нда. (Неожиданно.) Вы заметили, что теперь как-то странно танцуют?
Она. Нет, не заметила.
Он. Бог знает что! (Показывает движения.)
Она. Вы отстали от жизни.
Он. Неужели? Все-таки безобразие.
Она. Просто варвар. Представляю, каким увальнем вы были в молодости.
Он. Вы полагаете? А известно ли вам: я до упаду танцевал шимми и чарльстона.
Она. Докажите.
Он. Где?
Она. Здесь.
Он. Когда?
Она. Сейчас. Сию минуту.
Он. И докажу.
Она. Валяйте.
Он (пытается танцевать). Так. Погодите… Во-первых, так… Нет, не то… Постойте-ка… (Решительно.) Не могу.
Она. Почему?
Он (перестает танцевать). Чарльстон – парный танец.
Она. Уж не считаете ли вы, что в Вашем танце должна принять участие и я?
Он. Несомненно.
Она. Вы полагаете?
Он. А вы?
Она. Я?… Полагаю.

Улыбаются.

Он. Вальс? Лидия Васильевна, напоследок вальс!
Она. Если только последний раз...

Танцуют вальс.

Она. А ведь находятся такие глупцы… уверяют, будто одиночество страшит…
Он. Надо же!
Она. Вот уж не страшит…
Он. Смешно подумать… Хотя иногда под вечер… вдруг взгрустнется.
Она. Разве уж совсем немножечко…
Он. Еле-еле.
Она. Совсем чуть-чуть.

Медленно кружатся. Останавливаются.

Он. Лидия Васильевна, я прошу отнестись к моим словам совершенно серьёзно, сохранив это, естественно, в тайне от моих сослуживцев и отдыхающих. Я предлагаю Вам посетить какой-нибудь ресторан. Правду сказать, мне просто не терпится взглянуть на Ваш, так и ненадёванный здесь наряд.
Она. Вы полагаете?
Он. А вы?
Она. Я?… Полагаю.
Он. И я тоже…
Она. Мы оба полагаем?
Он. Полагаем – и все.
Она. Ах! Хорошо! Родион Николаевич... Дайте мне мне руку. Идёмте.

Они выходят. Раздаётся звуки грома. Звучит музыка, переходящая в песенку о цирке.


Помнится, в конце июля на берегу Рижского залива началась эта история.

"Занавес"

;;





                От Рины Зелёной
                Новогодние Ёлки
                История мальчика

- С начала пошли на Ёлку, где папа служит. Там ёлка была, была прямо до самого потолка. И там были та-а-кие куклы в та-а-аком ящике... И лисицы и зайцы. Но одному мальчику не хватило мешочка с конфетами. И они стали плакать. А я ничего не плакал... Прямо мне так скучно стало... Прямо, как-будто бы я ложусь спать. Я стал думать. Я думать стал разные,, всякие другие вещи. Например вот: Из чего у правдашних, настоящих собак носы сделаны... Всё же такие из кожи или же... иже ли из клеёнки? А если же  из кожи, то почему же такие блестящие? А если из клеёнки же -  почему же такие шершавые? И-и мама мне сказала, чтобы я, чтобы  не утомлялся.
А то бы мы пойдём на Ёлку, где мама служит. Там ёлка была прямо даже повыше, чем, где папа служит. А Дед Мороз пониже, чем папа служит. Ну там были... Там прямо всё время ходили вокруг ёлки. Там один дядька всё время чего-то ... Всё время пел хором.  Я прямо взял санки... Прямо - раз, как пошёл кататься... на горки, да как пошёл кататься, а потом-то вечером-то, опять пришёл тогда сюда, на Ёлку. идти. Я там, где у мамы ничего, не плакал что ли и потом. У папа всё время я плакал, и мама сказала, что я совсем больше никуда не пойду. никуда не пойду. Не пой-ду - и прямо взял санки и катался, и катался... Прямо только я раскатался, вдруг ни с чего-то  откуда - раз, приходит из управдома... и говорят: Давайте одевайте вашего ребёнка на Ёлку. А мама говорит: Нет, не дам! Они говорят: Что вы, гражданка, что-либо как будто бы!  Вы !не понимаете! У нас и так все деньги затрачены - елка стоит. как дура, а детей нету!  А мама же всё же-таки меня защитилася и меня не отпустила, потому что я ещё маленький, и нельзя допускать такую пере... пере... нагрузки на моём, ещё неокрепшем организме.