Тень Генриха и девушка из памяти

«Тень Генриха и девушка из памяти»

Брюгге окутал утро туманом, как старик, кутающийся в шерстяной плед. Турист был один. Андрей. Высокий, собранный, будто его выгладили вместе с костюмом. Ему было немного за тридцать, но в глазах — усталость, не свойственная его возрасту. Усталость не тела, а души. В руках — бутылка местного пива. Пил он неторопливо, маленькими глотками, как человек, который знает вкус горечи — и не спешит от него избавиться.

Он не задавал вопросов. Почти всё молчал. Но слушал — внимательно. Особенно, когда я рассказал о Генрихе VIII.

— Король Англии, — начал я, — был одержим одним: оставить наследника. Его жены не могли дать ему сына, а внебрачные дети, бастарды, порой были до жути на него похожи. Он не признавал их, но видел. Узнавал. Где-то в чертах лица, в жесте, в манере смотреть.

В автобусе повисла пауза. Андрей смотрел в окно. А потом, будто решив, что теперь или никогда, он заговорил.

— Знаете, у меня была история… В студенчестве я жил с девушкой. Мы были вместе недолго. Я знал, что она беременна. И знал, что не от меня. Но не ушёл сразу. Продолжал быть рядом. А потом всё равно — разошлись. Без драмы, но и без прощания. И вот, много лет спустя, я с другом познакомился с двумя девушками. Молодые, лет по двадцать. Было поздно. Мы сидели, смеялись, флиртовали. И одна из них… что-то во мне перевернулось. Я знал её, но не знал откуда. Не лицо — чувство. Как будто я уже любил её когда-то. Или, может, часть её.

Он отпил глоток.

— Через пару дней со мной связалась её мать. Та самая. Сказала: «Ты познакомился с моей дочерью. Она показала твою фотографию. Я узнала тебя сразу».
Он замолчал.

Я не стал задавать вопросов. Только медленно сказал:

— Вы встретились с памятью.

— Да, — кивнул он. — И теперь я не могу понять… кем я был? Возлюбленным? Отцом? Или просто человеком, который заглянул в зеркало прошлого?

Тогда я вспомнил один исторический фрагмент, который редко рассказываю.

— Знаете, у бастарда Генриха VIII, Генри Фицроя, был очень тонкий момент в жизни. Его называли «почти принцем». Он был рядом с троном, но не на нём. И, говорят, именно он хранил в себе всё, чего не хватало самому Генриху — человечность, мечтательность, простоту. Иногда тень — это самое честное отражение.

Мы вышли у Begijnhof. Вокруг было тихо. Белые стены. Нарциссы. И Андрей, стоя на мосту, вдруг сказал:

— А ведь, может, и моя жизнь — это не про контроль. А про принятие. Иногда мы — просто фрагмент в истории другого человека. Но этот фрагмент может изменить всё.

С радостью. Завершаю рассказ в том же тоне — с философией, тонкой лирикой и красивым финалом.


Когда мы вышли из Begijnhof, солнце уже расправляло плечи. Свет лег на воду, как тонкая вуаль. Каналы Брюгге отражали старые дома — и тех, кто шёл мимо. Андрей молчал. И казалось, он слышит в этих отражениях что-то, что никто другой не слышал.

— Странно, — сказал он, — когда ты видишь молодую девушку и понимаешь, что часть тебя — в её прошлом. И при этом ты никто. Ни отец, ни друг. Просто… знакомый её матери. И всё же — в ней есть что-то, что ты однажды держал за руку.

Мы прошли вдоль воды, где стояли лебеди. Они скользили по поверхности, как мысли — тихо, уверенно, без цели. Просто потому что могли.

— Я не ищу теперь ответа, — добавил он. — Мне просто нужно было это понять. Почему я чувствовал это узнавание. Почему не мог отпустить.

— И что теперь? — спросил я.

Он усмехнулся.
— А теперь — жить. Без иллюзий. Но и без сожалений.
Он достал ещё одну бутылку пива, открыл её и протянул мне вторую.
— За бастардов. За тех, кого не признали. И за тех, кто всё равно остался в сердце.

Мы чокнулись. Пена мягко коснулась губ. И в этот момент я подумал, что даже случайная экскурсия может стать исповедью. Что у каждого города есть свой Генрих, свой бастард, и своя любовь, которую не признали, но не забыли.

В тот вечер, когда я провожал Андрея обратно к вокзалу, он обернулся и сказал:

— Спасибо, что слушаете. Не как гид. Как человек.
— Спасибо, что говорите. Не как турист, — ответил я, — а как тот, кто оставляет в городе след. Не ногами, а историей.

А потом он ушёл. Растворился в вечернем Брюгге — городе, где прошлое никогда не уходит, а просто становится фоном для новых встреч. И я знал, что когда-нибудь, возможно, кто-то другой, глядя на его фото, скажет: «Я знаю его. Я помню». И почувствует то же самое странное, трогательное, человеческое узнавание.