Сизифов труд. Глава 15

  (Перевод повести Стефана Жеромского “Syzyfowe prace”)

                Глава 15

    В начале третьей четверти, после возвращения с Рождества, ученики седьмого класса встретили нового одноклассника. Им оказался Бернард Зыгер, исключенный из такого-же класса одной варшавской гимназии. Никто из клериковян не имел точных данных, за что именно Зыгер раз и навсегда из столицы был изгнан, а в Клериков принят. Ходили только нетвёрдые слухи, что это «птичка». И только чуть позже один из восьмиклассников, которому довелось быть на праздниках в Варшаве, немного прояснил дело, сообщив, что таинственный пришелец был удалён за «неблагонадёжность». В клериковскую гимназию, согласно тому же источнику, ему удалось поступить по специальному разрешению куратора образовательного округа, который, в свою очередь, дал такое разрешение благодаря заступничеству одной важной фигуры из высшего света.

    В новой школе Зыгер сразу же был окружён тщательнейшей опекой. Он проживал один у пана Кострюлева и за стенами школы не имел права встречаться с коллегами. В гимназии за ним тоже следили так, что никому не пожелаешь. Ежедневно кто-нибудь из «важных», а именно пан Маевский, инспектор, директор, Мешочкин обследовали его ранец, к нему предъявлялись более суровые требования, чем к другим, а отвечать домашние задания его вызывали без устали. Зыгеру было лет восемнадцать-девятнадцать, был среднего роста, крепыш, немного осповатый. Имел выразительные черты, большой нос, глаза неопределённые, цвета воды. Они смотрели спокойно, но с особенным вниманием. Зыгер никогда не проявлял страха или злости, когда его тревожили, когда ему в приказном тоне что-либо «строго воспрещалось». На его лице рисовалось выражение, которое можно было в некотором роде окрестить так – вежливая насмешка.

    Лидеры седьмого класса уже после нескольких уроков сообразили, что Зыгер во всём «шарит». Решал математические задания не влёт, но быстро, переводил «Тускуланские беседы» Цицерона пусть медленно, но самостоятельно, литературные и «логические» упражнения писал на четвёрки – словом, это был хороший ученик.

    Боклеисты из короткой беседы в один из праздничных дней перед Пасхой, когда наблюдатели были заняты малолетками и не мешали разговаривать, выяснили, что «новый» не только читал Бокля и Драпера*, но и услышали от него вопросы о книгах, которых глаз клериковский не видел и ухо клериковское не слышало. Зыгер жил совсем в одиночестве. Из школы шёл прямо домой. На прогулки, на коньки, по делам – только с цербером Кострюлевым. Автохтоны седьмого класса смотрели на него с настороженностью, любопытством и не без частички неприязни и зависти. Одно уж то, что Зыгер приехал из Варшавы, злило всех, кто за пределами Клерикова ничего не видели. Его вежливая любезность принималась как надменность и аристократизм, ироничное молчание, когда ученики-слависты красноречиво «выступали» на переменах – за невежество в данной области человеческих познаний.

    Определённые трудности были у Зыгера с посещением уроков польского языка. Сначала власти запрещали ему присутствие на уроках учителя Штеттера и только спустя месяц дали своё разрешение.

    В тот день урок языка «местного» был последним по расписанию и потому выпал на время между двумя и тремя часами. Штеттер вошёл в класс, как обычно, с выражением неохоты на лице, сел, тут же назвал чью-то фамилию и попросил перевести с польского на русский стихотворение Чайковского** под названием «Паук».

    Тот, кому выпал такой скучный жребий, желая увильнуть, начал говорить (естественно, по-русски):

- Господин учитель, у нас новый ученик.

- Новый коллега, ученик из Варшавы… - паясничали другие.

- Новый ученик? – удивился Штеттер. – Где, какой ученик?

    Зыгер встал со своего места и поклонился учителю.

- А… - пробормотал Штеттер. – Ваша фамилия?

- Зыгер – сказал новый ученик.

    Учитель принялся искать в алфавитном списке на букву Z – и не нашёл.

- Говорите… Зыгер?

- Так. В бумагах и метрике стоит: «Sieger», как писался мой дед и отец, поэтому, скорее всего записан у вас на букву «S». Моё имя Бернард Зыгер, зэт, ы, гер…

    Учитель посмотрел на нового ученика, и его грустные глаза на миг прояснились слабым весёлым лучиком.

- Пусть будет Зыгер… - сказал. – Хотите посещать уроки польского языка?

- Разумеется! Ведь это же наш родной язык…

    Штеттер осмотрел мимолётом застеклённые двери, нового ученика, журнал и зашевелил губами, будто сказал какое-то слово, но какое – никто не расслышал. Потом сказал:

- Ну… читайте!

    Зыгер взял книжку, составленную профессором Вежбовским***, и начал читать указанный отрывок. Его одноклассники, видя, что представление закончилось и начинается обычная «народная тоска», принялись за выполнение уроков, за явное чтение посторонних книг или просто приспосабливались как-то подремать. Некоторые, более воспитанные, из вежливости не отводили глаз от «Паука». Иные рассматривали окрашенные синим цветом стены, широкие коричневые ламперии, жёлтый столик на кафедре, чёрную школьную доску, покрытые испариной стёкла… Тем временем Зыгер прочитал и перевёл на официальный язык несколько строф стихотворения, а потом последовательно разобрал предложения грамматически и логически. Всех озадачило, что он делал это чрезвычайно старательно и на польском языке. Штеттер, опершись рукой о стул, поднял свешенную голову и барабаня пальцами по столу, внимательно исподлобья приглядывался к Зыгеру. «Подмёт», «ожечение», «слова окреслаёнце», «жечёвник», «заимек», «мяновник», «допелняч», «целовник», «имясловы одменне, неодменне»**** и т.д. звучали в классе так странно, так даже забавно, что все ученики, слышавшие их впервые, посматривали, смеясь, то на профессора, то на ученика, продолжающего свою речь собранно и внимательно. Закончив разбор всего стиха, Зыгер положил книгу на парту. Учитель открыл свою записную книжку, классный журнал, взялся за перо, крутил его в пальцах и о чём-то глубоко думал.

- Достаточно… - сказал наконец. – Мне нужно поставить вам оценку. Только какую? Что мне вам поставить? У меня нет здесь… на это… должной оценки, господин Зыгер…

    Говоря так, снова наблюдал за новым учеником, несколько раз возвращаясь к нему глазами, будто был не в состоянии отвести их с этого лица. Зыгер стоял за своей партой, меряя Штеттера своим внимательным и спокойным взглядом.

- Прошу мне сказать – ещё произнёс учитель – что вы читали, в каком направлении?

- Читал… достаточно разнообразные вещи.

- А из польской литературы?

- Мы учились последовательно, систематично, по периодам.

- Так, так… - говорил Штеттер, забавно стряхивая песок с журнала – ну и какие это периоды?

- Мы довольно бегло читали сочинения золотого века, зато романтиков - подробно.

- Кто же это… мы? – спросил учитель гораздо тише, смотря на двери.

- То там, в Варшаве… мы… сами…

- Что вы читали, например, у Мицкевича?

- Ну, кажется… Некоторых вещей мы никаким образом не могли достать.

- Я об этом не спрашиваю, не хочу даже знать! Какое произведение вам больше всего понравилось?

- А я знаю?.. «Третья часть»… «Импровизация», «Пан Тадеуш», «Книги пилигримства»…

    Штеттер помолчал. Потом спросил ещё:

- Ну, а что вы знаете о Мицкевиче?

    Ученик выразительно, ясно и очень подробно описал по-русски молодость поэта, союз Променистых, Филоматов и Филаретов*****, аресты, заключение и депортацию. Прямо от этих подробностей неожиданно «переехал» из Вильно в Варшаву и, уже обращённый не к учителю, но в сторону класса, стал отборным и очень красивым русским языком, с похвальным избеганием «полонизмов», подробно обрисовывать нападение подхорунжих на Бельведер ночью 29 ноября******.

    Ошеломлённый преподаватель, желая прервать выступление, задал вопрос:

- Знаете ли что-нибудь наизусть?

- Да, кое-что.

- Прошу прочитать.

    Зыгер закрыл книжку, немного подумал и начал говорить негромким, но звенящим как благородный металл голосом:

        Нам стрелять не велено. Взобрался на орудие…******

    Услышав эти слова, Штеттер вскочил на ноги и замахал руками, но Зыгер не замолчал. Будто отброшенный его взглядом, учитель сел на свой стул, подпёр голову руками и не спускал глаз с дверных стёкол. В классе настала тишина. Все глаза были устремлены на рассказывающего «польские стихи». Он говорил ровно, спокойно и размеренно, но одновременно с какой-то скрытой в словах внутренней яростью, которая нет-нет да вырывалась в определённых местах между слогами. Удивительные, неслыханные слова приковывали внимание, могучий образ боя открывался перед глазами слушателей, и тут чтец вознёс свой голос на ступень выше:

               Пусть турок за Балканами твои пугают пики,
               И пусть послы французские твои ботфорты лижут,
               Одна Варшава гордая тебе не покорится,
               Рукой вооружённою…

    Учитель зашикал и начал мотать головой. Тогда «Фига»-Валецкий вылез со своей парты, подошёл к двери, встал на носочки и, внимательно осмотрев коридор, махнул рукой Зыгеру, чтобы тот продолжал. И это уже не было чтение сочинения великого поэта, но обвинение польского ученика, выраженное в картинах сражения. Это было его собственное сочинение, собственная речь. Каждый образ давно проигранной битвы выходил из уст чтеца как жажда участия в том пагубном деле. Детские и юношеские чувствования, миллион раз униженные, теперь летели между слушателями в виде слов поэта, взрывались среди них как гранаты, свистели как пули, накрывали души подобно пороховому дыму. Одни из них слушали, сидя прямо, другие вскочили со своих мест и приблизились к чтецу. Борович сидел сгорбленный, подперев кулаком подбородок и направив воспалённые глаза на Зыгера. Его мучила жуткая иллюзия, что он всё это уже где-то слышал, что он это где-то своими собственными глазами видел, но не мог понять, что будет дальше – и слушал, слушал с отвращением и злостью, но со странной болезненной дрожью в груди. Зыгер тем временем продолжал:

                … не раз это видел
               Как наших лишь горстка, и русских атака
               И слышно два слова: Огонь! Заряжай!
               Дышать всё труднее, и руки слабеют
               Кричат командиры, строй держат солдаты
               В конце без команды свой бой продолжают
               Без офицеров, без чувств, без подмоги
               Солдат как машина палит, заряжает
               Оружье – к ноге, от ноги – на плечо
               Рука больше в сумке патрон не находит
               Там пусто… всё кончено… нет ничего
                Солдат побледнел – нечем больше сражаться
                Горячим ружьём обжигая ладонь,
                Он ствол выпускает и, пулей сражённый,
                К земле оседает… и стон затихает
                Добить не успеют… он сам отойдёт.

    Борович закрыл глаза. Он уже всё нашёл. Это тот самый солдат, о котором ему рассказывал когда-то охотник Нога на холмике возле леса. Тот самый, забитый нагайками, лежащий в окровавленной могиле под елью. Сердце Мартина вдруг дёрнулось, как будто хотело вырваться из груди, его тело сотрясало внутреннее рыдание, он сильно стиснул зубы, чтобы не разреветься. Ему казалось, что не выдержит, что скончается от горечи. Штеттер сидел, выпрямившись. Глаза его были, как всегда, полузакрыты, только теперь время от времени на них показывалась слеза и сплывала по бледному лицу.
               
             

Примечания переводчика к главе 15:

*Draper, John William (1811-1882) – американский химик, физик, фотограф (в 1840 сделал фотографию Луны), историк, писатель, автор нашумевшей книги «История конфликта религии и науки».
**Czajkowski, Antony (1816-1873) – польский поэт-романтик.
***Wierzbowski, Teodor (1853-1923) – польский историк, библиограф, издатель, преподаватель Варшавского университета, автор используемого в качестве учебника для средних школ сборника польских текстов с комментариями на русском языке.
****грамматические термины (по порядку написания): подлежащее, сказуемое, определения, существительное, местоимение, именительный падеж, дополнение, дательный падеж, причастия возвратные и невозвратные.
*****тайные студенческие общества, в которых состоял до своего ареста Адам Мицкевич (1798-1855), видный польский поэт эпохи романтизма. Целью обществ было самообразование, стремление к прекрасному, взаимопомощь, развитие писательских способностей.
*****29 ноября 1830 года группа вооружённых заговорщиков, включая учащихся офицерской школы, напала на Бельведерский дворец, в котором находился великий князь Константин, главнокомандующий польской армии, наместник российского царя в Польше. Это послужило сигналом к началу восстания.
******начало стихотворения «Редут Ордона», посвящённому обороне Варшавы от наступающей российской армии.