Хлеб

Хлеб.
   Небо нависло плотной серо-голубой пеленой. С самого утра опять моросил зловредный дождь. И чем дольше он продолжался, тем больше хмурился председатель Фрол Иванович. С мрачным лицом и тоскливым взглядом он смотрел в окно, пытаясь найти хоть какой-нибудь просвет, хоть какую-нибудь дырку в этой туманной пелене неба.
   Помолчав, будто проснулся от своих горестных дум:
   -Авдотья, из району не звонили? Никакой бумаги не приходило? - спросил он тусклым голосом, продолжая глядеть на улицу из окна сельсовета.
   Вопрос был адресован немолодой женщине, которая сидела за старым неуклюжим столом, и молча занималась бумагами.
   Авдотья оторвалась от порядком надоевшей макулатуры, и со вздохом негромко откликнулась:
   -Покуда нет.
   Председатель, глядя куда-то перед собой в одну точку, задумчиво рассуждая, сказал:
   -Стало быть, не до нас им… Голову-то сымут, што рожь не собрали. А в такую непогодь куды деваться? Чево сделашь?
   -Так оно, - кивнув головой, согласилась Авдотья. Она прекрасно понимала опасения председателя, переживала за колхозные дела не меньше его. Кроме секретарской работы на ней была и вся бухгалтерия, отчётность. Поэтому о положении дел в колхозе ей как никому другому было всё известно.
   С силой нервно затушив папиросу в плошке, будто вымещая на них свою досаду, Фрол Иванович теперь повернулся к Авдотье лицом, и снова обратился к женщине:
   -Вот ты мне скажи, Авдотья, я разве похожий на Змея Горыныча о трёх головах, штобы за троих думать, как же нам из этой хреновины, будь она неладна, выкручиваться? Кабы знать, где и как эту воду окаянную с неба заткнуть!
   -Ну, не будет же он вечно идти, этот проклятый дождь! - пыталась как-то ободрить Авдотья. Она тоже искренно волновалась из-за дождя. Жаль ей было и колхоз, и Фрола Ивановича. Обиднее всего было от бессилия против вот таких капризных выкрутас природы.
   -Если до завтре не остановится, – собирать будет неча. Всё сгниёт на корню… – с горечью вздохнул председатель, размышляя вслух сам с собой. –Так и во врага народа попасть недолго…
   Переживал Фрол Иванович вовсе не зря. Начался второй тяжёлый год жуткой войны, и спрос абсолютно за всё был в это время очень и очень жёсткий. Все запасы продовольствия выгребли, и все они отправлены на фронт. До сих пор перед глазами у него стоят опустевшие, враз потемневшие амбары… Только на будущий посев едва-едва и осталось, как в голодные 1932-33-м… А ведь совсем недавно полные, «под завязку» были, до невозможности радовали! А тут дождь каждый день издевательски пляшет по лужам, дразнится бульканьем. Пузырится, насмехаясь…
   …Дождь прекратился поздно вечером, ближе к полуночи, а к утру следующего дня погода преподнесла сюрприз: небо, наконец-то, пожалело, соблаговолило таки, проясниться. Но теперь солнце начало почти с самого рассвета нещадно жечь. От земли потянуло тяжёлым паром. Влажным горячим воздухом трудно было дышать. Полуголодные люди изнывали от дурноты, но продолжали упорно работать. В основном женщины, старики да подростки. Мужчины давно уже были мобилизованы на фронт. С их уходом село Пихтовское опустело совсем, в короткий срок как озеро обмелело.
   -Ну, робяты, поднажмём, родимыя, покуда погода даёт! - подбадривал односельчан председатель, работая наравне со всеми.
   Что сделаешь, так и не привык Фрол за долгие годы председательства сидеть за начальственным столом, отделившись от народа в кабинете. Справедливо считал, что невозможно полноценно руководить, если не знаешь всю колхозную работу, оторван от земли. У самого руки невозможно болели от мозолей, тупой болью ныли поясница и нога, травмированные ещё на финской войне, но он, как мог, терпел.
   В ответ на его призыв тут же послышались одобряющие голоса:
   -Ничево, председатель, зададим фрицам из тылу!
   -Верно! Штоб им провалиться!
   -Не могёт так быть, штоб не погнали ентих гадов от нас напрочь! Енто ить дело не простое, а политическое! Тама наверху головы-то поумней наших будут! Решат без нас, чево делать, – подхватил шумный дедок Митяй, для пущей важности подняв вверх полусогнутый указательный палец. Полностью он у него не разгибался.
   Фёкла, обычно молчаливая, остановилась, подошла ближе к Фролу Ивановичу, тронула за плечо, и негромко попросила:
   -Иваныч, обскажи, как там, на фронте…
   -Передавали, к Сталинграду подступились. Там бои идут, - тяжело вздохнув, сказал председатель.
   -Неужель не остановят?! - испуганно увеличив глаза спросила одна из женщин.
   -Ты эту панику не подымай, Евдокия! Не допустят такова! – сердито шикнул на неё дед Севастьян, воинственно подняв выше седую окладистую бороду.
   -Как же не бояться то! У меня в тех местах муж воюет… Сколько уж времени прошло, а никакова письма так и нету… Живой ли, мой Федя, или нет… – и на её тёмные глаза, полные тревоги, сами собой навернулись крупные горькие слёзы, бледные сухие губы мелко затряслись.
   Дед Севастьян, сразу смягчившись от её слёз, примирительно посоветовал:
   -А ты, Евдокия, не сумневайся, верь себе, што живой твой Фёдор, вот и придёть мужик домой целёхонькой.
   Евдокия быстро утёрла слёзы, и, глубоко вздохнув, сказала тихо:
   -А больше мне ничево другова и не остаётся… Вот возвернётся Федя…
   -Вот и правильно! До последнево верь ! Так то оно лучше! – похвалил дед Севастьян
   Севастьян был из донских казаков, поэтому любил ходить в просторной рубахе-косоворотке, и никогда не подпоясывался, отчего выглядел крупнее, словно медведь. А на голове с седыми волосами всегда красовалась казацкая фуражка.
   И жена его Дарья тоже была казачка. С характером, бедовая. Удивляясь, любопытные бабы в Пихтовском спрашивали у Дарьи:
   -И как вы уживаться умудряетесь?
   На это, смеясь, та простодушно отвечала:
   -А потому шта ночуем всег’да в одной постели, и под одним одеялом, а не под разными!
   Переждав немного самый солнцепёк, перекусив скудными пайками, люди снова продолжили упорно работать до самой темноты…
   Почти ночью председатель, наконец, смог вернуться домой в свою избёнку. Сел на лавку у входной двери, и первым делом неуклюже стащил с гудящих от усталости ног старые пыльные кирзачи. Прошёл в комнату, снял пропотевшую рубаху, и, с блаженством улёгшись на кровать, тут же мертвецки уснул, будто провалился в непонятную темноту…
   Разбудил его громкий тревожный  стук в окно.
   -Фрол Иваныч, вставай! Амбары горят!
   Председатель, морщась от боли, поднялся. Прихрамывая, заторопился к окну, живо распахнул створки.
   -Чево стряслося?
   -Амбары горят! – со слезами визжала под окном прибежавшая перепуганная Евдокия.
   Будто и не спал нисколько Фрол, а только окунался в глубокое забытьё. Голова болела, казалась тяжёлой. Но он справился со своим состоянием.
   -Я сейчас! – коротко и глухо крикнул ей Фрол Иванович, и снова быстро надев рубаху, заковылял надевать сапоги.
   К счастью, было безветренно, поэтому не успело разгореться сильно. Сбежавшиеся сельчане прилагали все силы, чтобы спасти зерно. Так и не успевшие отдохнуть люди проявляли невероятную выносливость: кто – таскал воду, кто – баграми оттаскивал головешки, кто – с лопатой помогал... Даже дети, как могли, принимали участие в тушении.
   Благодаря огромным, отчаянным усилиям, не только спасли большую часть зерна, но и чудом удалось задержать запутавшегося в кустах поджигателя.
   Когда поймали, женщины едва его не убили на месте. Три деда, да два оставшихся мужчины-инвалида еле довели пленного в сельсовет, ограждая от скорой расправы над ним сельчан.
   Никто даже и не думал уходить домой. Во всё горло кричали у крыльца сельсовета, потрясая кулаками, требовали немедленного расстрела врага. Ни больше, ни меньше, здесь и сейчас. У каждого из них была понятная и веская причина, чтобы ненавидеть.
   -К стенке ево надо! – гневно кричала одна из сельчанок Варвара.
   -И неча с им церемониться! Пущай народ сам судит! – поддержала её горластая Пелагея.
   В доброе то время она всегда была ужасно скандальной, а уж тут и вовсе разошлась не на шутку, не унять. Кричала в иступлении до истерики. срывая голос.
   Пелагею, перекрикивая остальных, поддержала пожилая баба Кузьминична, успевшая уже получить похоронки на мужа и сына:
   -Правильно говоришь, Пелагея! Я бы своими руками удавила бы ево за своёва мужика и сына! Он – живой, а мои – сгинули ни за што!
   -Неча ево скрывать от народу! – кричала другая сельчанка.
   Поджигателем оказался среднего роста русоволосый парень лет двадцатипяти. Он затравленно озирался по сторонам, переступая с ноги на ногу, терзаясь вопросом, как с ним поступят дальше: толи народ в ярости расправится, толи расстреляют тут же, толи сначала доставят в военную часть на допрос…
   Кто такой? – спросил председатель, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить. А ведь так хотелось! Кулак так и зудел. У пленного уже был бурый синяк на скуле, красовались ссадины, а в углу начинающего опухать рта – кровь. Одежда местами порвана по шву. Это сельчане пытались вырвать его от охраны, чтобы свершить свой суд. Ну, и в кустах, убегая, зацепился.
   –Я зольдат великой Германия, - с трудом смог негромко сказать заученную фразу фриц, и вытер губы порванным рукавом тёмно-серого пиджака. Тут же скривил лицо от боли.
   -Иваныч, у ентова лихоманца нашли, значит, подозрительный докУмент важнова, стало быть, содержания, на какова-то латыша. Вота, погляди сам, чево обнаружилось, – сообщил шустрый дед Митяй, успевший тщательно обшарить карманы пойманного фрица, и подал паспорт председателю.
   Тот, кряхтя, надел очки, прочитал, и устало спросил:
   -А на самом деле как фамилия, имя?
   Ответа не последовало. Видно, с перепугу диверсант забыл, кто он по подложному паспорту, а свои настоящие данные называть не захотел, или побоялся. Кто знает…
   Фрол Иванович, из последних сил храня сдержанность, сел за стол, и продолжил задавать вопросы:
   -Ну, давай рассказывай, как тебя там… Как попал сюда, куда шёл? Всё рассказывай, чево уж там…
   Обманно-спокойный голос председателя ввёл в заблуждение лазутчика, и тот, чуть успокоившись, начал, всё-таки, отвечать на вопросы:
   -По большой ошибка выбрасывать из самольёт раньше… Потерьял в темнота карта…
   -Куда забрасывали? Какой город?
   --В N-ск. Там дольжен быль попадать военный зафот. Сделать большой диверсия…
   -Ах, ты, шкура фрицевская! Я те щас без ошибки диверсию устрою! – со всей силы накинулся на него с кулаками дед Митяй.
   Вроде, старик, слабый с виду, а Семён с дедом Севастьяном насилу оттащили от пленного. Теперь дед Митяй стоял полный возмущения, злой, взъерошенный, с торчащими во все стороны жидкими седыми волосёнками.
   -Митяй! – сердито крикнул старику председатель. – Подожди ты с кулаками! Надо же сначала узнать, што да как… - и снова обратился к задержанному:
   -Куда, говоришь? В N-ск? …Эк, чево захотел! На поезде собирался доехать?
   Пленный мелко дрожал от страха, испуганно переводя взгляд с одного на другого из окруживших его людей. Как ни смешно звучит, но он серьёзно испугался цепкой хватки деда Митяя, и уж точно никак теперь не походил на бравого вояку. Сразу сбилась спесь, и, вероятно, дошло до него, что война – не горделивая маршировка по чужой земле в начищенных до блеска сапогах, с автоматом наперевес и циничным гоготом. Кончилась его власть куражиться, пора и ответ держать за всё сотворённое зло.
   -Да, по чужой паспорт… - признался он.
   -Один был, или ещё с кем? – продолжил допрос, всё так же сдерживаясь, председатель.
   Поджигатель в знак согласия слегка кивнул головой, и признался тихо:
   -Один.
   -Вот што, товарищи дорогие… – сказал, подумав, Фрол Иванович, –дело тут, как вижу, не простое. Надо ехать с ним в райцентр, и передать этого гада в НКВД. Там с ним как положено, по закону разберутся! Семён, заводи машину!
   Семён молча вышел, еле пробился сквозь облепившую его толпу, наперебой задаюшую вопросы со всех сторон, а через несколько минут неподалёку от сельсовета затарахтела его измученная работой зелёная «полуторка».
   Как только появились с задержанным на крыльце, ожидавшая решения, притихшая было толпа народа, опять прихлынула ближе, снова с яростью закричала, с гневом махала кулаками. Женщины цеплялись за его одежду, пытались ударить, вымещая ненависть за своих ушедших на фронт мужей, братьев, сыновей, за всех погибших.
   Большого усилия стоило провести диверсанта к машине сквозь плотное кольцо разъярённых сельчан, чтобы не допустить самосуд. Для острастки деду Севастьяну пришлось даже выстрелить один раз из ружья в воздух с зычным криком:
   -Разойди-и-ись!
   Только после этого толпа немного отошла, расступились, мрачно и молча глядя на поджигателя.
   И вот уже сидели в кузове «полуторки». Почти уже ночью тряслись по высохшей за день пылившей грунтовой дороге, освещая путь фарами. Да ещё Луна крупным лимонным пятаком с любопытством смотрела на мир сверху. Ехали без разговоров. Не до них сейчас было. Да и о чём говорить? Смертельно хотелось одного: спать. Лишь связанный задержанный лазутчик тихонько жалобно скулил всю дорогу, понимая, что везут его не «в гости на пряники». Понимал, что у него единственное средство остаться хоть в тюрьме, но живым – выложить всё, что ему известно, всю информацию о своих частях. Дед Севастьян чутко дремал, навалившись на какие-то небольшие узлы с тряпьём, а Фрол Иванович, слушая надсадное тарахтенье уставшего от почти круглосуточной работы мотора, облегчённо вздыхал, и утешался тем, что смогли, всё-таки, спасти с таким большим трудом собранный хлеб…
   Мимо по дороге мелькали пугающие силуэты деревьев, кустов. Они словно чудища мотали своими руками-ветками. Качались, клонились к земле. Ветер не казался освежающим, а каким-то зловещим присвистом.
   Но вот, наконец, приехали. Любая дорога когда-то кончается. Райцентр был не за тридевять земель от села, а, всё-таки, поближе. Шлейф пыли, тянувшийся за машиной, тоже потихоньку иссяк. Председатель и дед Севастьян с огромным облегчением передали диверсанта, как мешок с барахлом, с рук на руки дежурному НКВД. Никого больше не оказалось на месте.
   Правда, дежурный сначала отказывался принимать, ссылаясь на то, что без начальства не может решить такие вопросы, а оно (начальство) в настоящее время находится на важной операции. Фрол, совместно с дедом Севастьяном, всё-таки, настояли.
   -Ты дурака то не валяй! Не на чай, поди, приехали сюда! Примай вражину, сказано тебе по-добру! – наступал на дежурного дед Севастьян.
   -Ну, куда ж мы с им ночью? Ты пойми, мил человек, это ведь не просто так, а диверсант! Ево место - тут! – подхватил Фрол.
   -Мы вот сейчас выведем ево куда, шлёпнем, а твоему начальству скажем, што убёг’ он из-за тебя! – пригрозил дед Севастьян.
   Дежурный, поморгав испуганно глазами, наконец, сдался, с досадой попенял им ворчливо:
   -А если бы места не оказалось для нево? Куда бы я ево поместил? Ну? Везде нужен порядок, а не нарушения! …Ла-адно, передам начальству вашева задержаннова с сопроводительной бумагой. А вобще нужно было завтра привозить, што бы начальство решало, што с ним делать. А так - непорядок же, ну… - обернулся к Фролу с вопросом:
   -Он по-нашему то понимает?
   -Понимает, - устало кивнул Фрол Иванович.
   Дежурный скомандовал новопринятому:
   -Шагай, давай, паразит недобитый! Посидишь тут пока. Завтра с тобой начальство разберётся!
   Привезённого пленного дежурный до появления начальства запер в камеру без окон, но с дверным глазком для наблюдения.
   Когда Фрол и дед Севастьян вернулись к машине, как призрак темнеющей в сумраке ночи, Семён, будто белеющий манекен, сидел в кабине своей «полуторки», сонно моргая глазами, зевал.
   -Ну, што, Семён, поехали назад, - обратился председатель к шофёру. – Сдали, наконец, гада, как положено. Пусть с им разбираются теперь тут.
   -Фрол Иваныч, не выдюжу я сейчас ехать обратно до дому, усну ведь… - пожаловался Семён. -Давайте до утра покимарим в кузове.
   Председатель недолго подумал, махнул рукой, и сказал:
   -Ладно, так и быть. До утра чуток поспать можно, покуда не шибко торопно вертаться. Дождя, вроде, не должно быть, не промокнем…
   -Правильно г’утаришь, Фрол. Сил боле нету, как спать охота, - с улыбкой одобрил решение дед Севастьян.
   Все трое быстро забрались в пыльный кузов, устроились кто как смог, и один за другим в считаные минуты забылись в дремоте. Не до любования красотой ночного тёмного неба, украшенного вышивкой звёзд, даже не до еды им было сейчас от усталости…
   Ночь пролетела мгновением. Утро освежило прохладой. Солнце только-только начинало резво подниматься, заглядывая из-за тонкой линии горизонта, как любопытный ребёнок заглядывает на стол, мелькая возле него макушкой. Мужики, поёживаясь, потягиваясь, просыпались.
   -Ну. што, пора, всё ж таки, до дому, - сразу напомнил Фрол Иванович. Никак не хотелось ему здесь больше задерживаться. Будто плетью кто гнал с этого места.
   -Теперь можно и до дому, - на этот раз охотно согласился Семён, неторопливо занимая своё место за рулём. Не удержался, спросил:
   -Дядя Фрол, што хоть там сказали за этова фрица?
   -А што могут сказать… - пожал плечами Фрол Иванович, и, не моргнув глазом, тут же соврал:
   -Спасибо сказали, што сумели поймать. Правильно, мол, и сделали, што доставили сюда вредителя.
   -Да кабы не запутался в кустах, - точно бы сбёг’, г’ад, - уточнил дед Севастьян.
   Председатель, покряхтывая от боли в пояснице и ноге, сел рядом с Семёном в кабину, а дед Севастьян остался в кузове, радуясь сам в себе возможности поспать ещё немного, пока едут обратно в Пихтовское.
   И снова мимо мелькают желтеющие деревья, кусты и поля. Только сейчас освещённые уже не слабыми фарами «полуторки», а при свете начавшегося, судя по всему, неплохого нового дня, и не пугали своей мрачностью, как прошедшей ночью…
   Как только сельчане заметили пылившую по дороге к селу машину Семёна, снова стали быстро стекаться к крыльцу сельсовета. Каждому из них хотелось узнать, что же было дальше, уже в райцентре.
   -Фрол, што скажешь? Народ знать желает, чево тама-ка порешили с диверсантом, – первым спросил неугомонный дед Митяй.
   Председатель остановился, пожал плечами, и устало ответил:
   -А то и скажу, што передали ево куда следует. Там судить будут.
   -А я б ево ликвидировал, как при попытке к бегствию, и вся недолга! – разочарованно сказал дед Митяй. –Ево ж так и так ить к стенке поставят!
   -Может, и поставят, как говоришь, к стенке, но по закону! – сухо ответил Фрол, и зашёл в сельсовет узнать новости у Авдотьи, которая выполняла работу и секретаря, и бухгалтера, а потом намеревался снова отправиться на работу в поле…
   -И чево было с им нянькаться, машину гонять до райцентру… - растерянно хмыкнул себе под нос дед Митяй.
   Отошёл в сторону, постоял в нерешительном раздумьи, разглядывая свои старые башмаки, которые ему попались под руку, когда торопился прийти сюда, а потом поплёлся домой переобуться в сапоги, к которым больше привык, чем к ботинкам.