Кордовская ночь нити судьбы и утраченный пергамен

Кордовская ночь: нити судьбы и утраченный пергамен

Ах, Кордова! Даже сейчас, спустя столько лет, одно это имя вызывает в душе трепет. Воздух там был густ, как мед, пропитан ароматами специй, цветущих апельсинов и древних библиотек. В ту пору халифата аль-Хакама II город сиял, словно драгоценный камень на перстне Европы, и мне, скромному искателю знаний из северных туманов, посчастливилось оказаться при его дворе. И величайшей удачей, истинным подарком Провидения, стала встреча с ним – Гербертом из Орийака, Gerbertus Aureliacus, чье имя уже тогда шепотом связывали и с гениальностью, и с… иными, более темными искусствами.

Наши беседы! Они протекали в прохладных, мозаичных двориках, под шелест фонтанов и взглядами далеких андалузских звезд. Герберт был… как вспышка молнии. Ум его был остер, как дамасский клинок, а глаза – глубоки, как колодцы, хранящие тайны веков. Говорили мы обо всем – о логике Аристотеля, о музыке сфер, о хитросплетениях политики… но была одна тема, которую я затронул с величайшей деликатностью, почти на грани намека. История о Меридиане.

Уже тогда эта легенда – о чудесной деве, не то духе, не то автомате, явившейся ему и даровавшей несметные знания и удачу – обросла самыми нечестивыми слухами. Говорили о колдовстве, о сделке с силами, коих не подобает называть… Я видел, как тень пробежала по лицу Герберта, когда я, запинаясь, упомянул об этих домыслах. Он не стал опровергать прямо – гордость не позволила бы. Но в его взгляде, в легкой усмешке была такая смесь печали и снисхождения к людской глупости, что я понял: правда была иной.

Да, было неземное создание. Да, оно одарило его… неким Ars amandi, искусством любви, но не плотской, поймите меня правильно! Любви к Мудрости, к познанию сокровенного. И некой Callida junctura, искуснейшей связью – связью с мирами и идеями, недоступными профанам. Все было благопристойно, чисто, возвышенно! А злые языки… что ж, зависть всегда ищет грязи, чтобы запятнать сияние. Могу лишь заверить вас: то была встреча не с демоном, но с Музой, пусть и принявшей необычный облик.
Но оставим это. Куда охотнее Герберт говорил о вещах более земных, но не менее чудесных. Мы часами обсуждали устройство армиллярной сферы, этого изящного скелета небес, и хитроумной астролябии, позволяющей читать звездную книгу. С каким жаром он говорил о Гиппархе, заложившем основы! С каким почтением – о несравненной Гипатии Александрийской, чья мудрость стоила ей жизни! Вспоминали и Синезия, и Иоанна Филопона, и даже сирийца Севера Себохту, сохранившего для нас индийские цифры… В его словах оживала вся цепь великих умов, тянувшаяся сквозь века и границы империй.
А потом, устав от высоких материй, мы, смеясь, бросали кости на потертом ковре. Простая игра случая, но и в ней Герберт проявлял какую-то особую, почти сверхъестественную прозорливость.

И вот однажды вечером, когда звезды в кордовском небе казались особенно близкими и яркими, беседа наша коснулась арабской магии и алхимии. Герберт понизил голос, глаза его блеснули азартным огнем. Он признался, что по воле Провидения (или благодаря своему острому уму и знанию языков) ему удалось заполучить некие действенные заклинания, сокровенные формулы, записанные на древних пергаменах. Тайны трансформации, ключи к силам, дремлющим в природе… Он видел мой загоревшийся взгляд, мое нетерпение.

– Я покажу их тебе, друг мой, – прошептал он, наклонившись ближе. – Но не здесь…
И в этот самый момент нас позвали. Неотложные дела, встреча с кем-то важным – уже не помню. «Позже, позже», – бросил он мне на ходу.

Но это «позже» так и не наступило. Обстоятельства разлучили нас. Герберт отправился дальше – к славе, к папской тиаре, к своей загадочной судьбе. А я узнал много позже, что часть его архива, собранного в странствиях, в том числе и в Испании, оказалась утерянной. Сгинула в пожаре, была похищена, растворилась во времени – кто знает? Те самые пергамены, обещанные мне той кордовской ночью, я так и не увидел.
Осталась лишь память о его словах, о блеске его глаз, о невысказанных тайнах. Осталась путеводная нить – намек на знание, которое могло бы изменить мир, но кануло в небытие. И горькое сожаление о том, что Провидение, так щедро одарившее Герберта, оказалось столь скупым ко мне, оставив лишь эхо обещания под звездным небом Кордовы.