Остров где кровь встречается с вечностью

Остров: где кровь встречается с вечностью

Есть в очертаниях островов нечто первозданное, вызывающее священный трепет. Словно сама земля здесь собирается в комок, концентрируется, чтобы прислушаться к шуму океана или безмолвию небес. Недаром великое знание, откровение о грядущих судьбах мира, даруется изгнаннику, затерянному на клочке суши посреди водной глади. "Я, Иоанн... был на острове, называемом Патмос..." – и с этих слов начинается Апокалипсис, разворачивается завеса над последними временами. Что же это за магия у Острова, что он становится сценой для божественных драм и последним приютом для душ, ищущих то ли покоя, то ли истины?

Этимология, как старый, мудрый ключ, приоткрывает дверь в эту тайну. "Остров" – o-strovъ – то, что обтекается, омывается струей. Корень этого слова дышит движением, течением – srava, srov;, strava. Это поток воды, река, струмень. Но в этом же корне, как темная жемчужина в раковине, прячется и иное значение, данное нам литовским языком: srava – это и течение крови, и менструация.

Вот оно. Дрожь узнавания пробегает по коже. Остров – это не просто земля, окруженная водой. Это земля, омываемая потоком жизни и, одновременно, потоком, символизирующим саму возможность жизни, ее циклический, кровавый исток. Это место, где земля встречается с первичной, текучей силой, с тем, что предшествует рождению. Остров – это своего рода алтарь, воздвигнутый посреди вод бытия, место, где земля становится предельно уязвимой и предельно восприимчивой к глубинным ритмам космоса.
И тут же, подчиняясь могучей силе ассоциаций, перед внутренним взором встает он – «Остров мёртвых» Бёклина. Мрачные, темные воды, безмолвные кипарисы, вздымающиеся, как застывшее пламя, скалы, прорезанные гробницами. Лодка с белой фигурой и гробом медленно скользит к этому последнему причалу. Тишина такая густая, что кажется, ее можно потрогать.

Где «Остров мёртвых» в декадентской раме?
Где плюшевые красные диваны?
Где фотографии мужчин с усами?
Где тростниковые аэропланы?

Ностальгия по ушедшему веку лишь подчеркивает вечность бёклиновского образа. Его остров – это не просто кладбище. Это квинтэссенция перехода, место, где поток жизни окончательно иссякает, где струя (srava) останавливается. Смерть.

Менструация/Кровотечение и Смерть. Исток Жизни и Конец ее. Вот два полюса, между которыми натянут невидимый нерв Острова. Он – символ полноты цикла. Место, где пульсирует надежда на зарождение (очищение кровью, готовность к принятию семени, как Невеста, готовящаяся к Брачной Вечере Агнца после дней своего очищения), и место, где эта надежда встречается с неизбежностью финала.

Но именно в этой точке предельного напряжения, в этом пространстве, омываемом и кровью жизни, и ледяными водами Леты, происходит прорыв. Именно здесь, на острове, где старый мир с его плачем, воплем и болезнью достигает своего апогея и символической смерти, открывается видение Нового. "И смерти не будет уже... ибо прежнее прошло".

Иоанну на Патмосе, Бёклину в его видении, душе, ищущей откровения – всем им нужен Остров. Нужна эта изоляция, это предельное сосредоточение бытия, омываемого двойственным потоком жизни и смерти. Чтобы, достигнув края, заглянуть за него. Чтобы в точке, где встречаются алая струя жизни и последний выдох, увидеть рождение Нового Эона, Нового Мира, сияющего вдали, как обетованный берег после долгого, темного плавания. Остров – это порог, где кровь земли встречается с вечностью, и из этой встречи рождается Откровение.